— Здравствуй, князь! — сказала она, приближаясь к Владигору и протягивая ему унизанную перстнями руку. — Иди ко мне, возлюбленный мой!

— Я не могу, — сказал Владигор, отступая, — мое сердце принадлежит другой.

— Неужели в твоем большом, великодушном сердце не осталось уголка для моей одинокой, истосковавшейся по любви души? — сказала она, останавливаясь в двух шагах от Владигора.

— Мое сердце полно любовью ко всем душам, — сказал он. — Я не знаю, какой любви просишь ты?

— Такой, князь! — крикнула она, рывком распахнув полы соболиной мантии и обнажив роскошное смуглое тело. — Ну что ты стоишь, бери меня! Бери!

Она приближалась к Владигору, все шире и шире разводя тяжелые меховые полы, крупными складками ниспадающие с ее тонких, но сильных рук. Мантия поднималась все выше и выше, заслоняя собой ясное голубое небо и покрываясь сверкающей звездной сыпью с бархатно-черного испода.

— Нет, — шептал Владигор, — мое сердце несвободно, я не могу разорвать его надвое!

— Я тебе помогу! — захохотала красавица, сверкнув зубами и выдернув из своего венка гибкую веточку с нежными нефритовыми листочками. — Лови, князь!

Она выпростала руку из складок мантии, уже заслонившей собой все небо, и с размаху метнула в князя тонкий упругий побег. Он затрепетал в полете подобно палаческому кнуту, свернулся в кольцо и, достигнув Владигора, вмиг распрямился и вошел в его грудь, как луч солнца в тихую воду заводи. Князь почувствовал в сердце мгновенный укол, звездная мантия стала наваливаться на него, а стройная обнаженная дева обернулась сухой сморщенной старухой с отвисшими до чресел грудями. Владигор крикнул, закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что сидит на земле, а ветхий рыдван стремительно удаляется по ночной улочке вместе с лицедеем, который сидел на краю телеги и посылал ему воздушные поцелуи.

— А где Белун? — воскликнул князь, вскакивая на ноги и порываясь бежать за рыдваном.

— Какой еще Белун?! — крикнул в ответ Челла. — Ты вокруг себя посмотри!

И тут князь услышал за спиной топот множества ног, нарастающий, как шум весеннего половодья, громоздящего льдину на льдину. Владигор обернулся — на него летела все та же бешено орущая толпа. Бежать от нее было поздно, да и небезопасно; князю оставалось лишь дождаться, пока она накатит на него, и либо влиться в ее клокочущий поток, либо пропустить ее над собой. Владигор примерился, собрался в комок, а когда бурлящий шквал ног приблизился к нему, подтянул колени к подбородку и прикрыл голову сплетенными в замок ладонями.

— А ты откуда свалилась, карга старая?! — услышал он чей-то задыхающийся возглас.

Кто-то грубо выругался над его головой, кто-то на лету задел каблуком его выступающее плечо, но вскоре шум схлынул, и князь поднял голову. В ослепительном свете луны удалялись от него пятки, спины и шапки, подскакивающие на лохматых макушках. И лишь один нищий хромец, отставший от толпы вследствие своего увечья, сидел на обочине и смотрел на князя темными впадинами глубоко посаженных глаз.

— Что, бабушка, чуть в грязь не втоптали, дуроломы чертовы? — спросил он, когда князь встал на ноги и привычным жестом одернул полы кафтана.

Владигор огляделся в поисках старушки, к которой, по-видимому, должно было относиться это обращение, но не увидел ни одной живой души, не считая черного кота, который шел по верхней кромке забора, плавно ставя перед собой мягкие, беззвучные лапы.

— Не там ищешь, святая простота, — опять услышал он голос нищего. — Вниз глянь, под ноги.

Владигор послушно, как во сне, последовал этому странному совету, и когда его глаза уперлись в лужу между колеями, князь увидел среди угловатых осколков льда разорванное на клочья отражение косматой крючконосой ведьмы: железную серьгу в отвисшей до плеча мочке уха, выпученный глаз в окружении сморщенных век, пучки волос, торчащие из широких ноздрей.

— Страшненько, князь, не привык еще? — усмехнулся нищий, разбив жуткое отражение брошенным камешком. — Но как сработано, а? Рука мастера!

— Это точно, — сказал князь, не в силах оторвать взгляд от отражения, вновь проступившего на гладкой поверхности лужи.

— Ладно, князь, полюбовался, и хватит, — сказал нищий. — Идти надо.

Калека с трудом поднялся на ноги, подошел к луже и, наклонившись над ней, слегка подул на отражение косматой ведьмы. Вода помутнела, и по ее поверхности побежала рябь, тут же застывшая в причудливый узорчатый рисунок, затянувший отражение подобно густой шелковистой паутине.

— Пойдем, князь! — сказал он. — Там уже и колоду на кострище подняли, и в трубы затрубили, и коня к гробу подвели, вот-вот ножом становую жилу отворят!

— Коня, говоришь? — Владигор обернулся к нищему и внимательно посмотрел в его глаза. — Конь — это хорошо, как же там без коня… Коня-то хоть хорошего или клячу какую?

— Хорошего, князь, — сказал нищий. — Твоего Лиходея. Он как из лесу утром прискакал под пустым седлом, так его в конюшне и заперли. А ближе к вечеру бабки обручами оковали, цепями стянули да вослед за хозяином и погнали.

— Так что ж мы стоим! — перебил Владигор. — Где они? Где кострище? Веди!

Князь схватил нищего за локоть и от волнения так крепко стиснул пальцами сустав, что калека охнул и, вместо того чтобы двинуться вперед, подогнул колени и чуть не сел посреди дороги.

— Ну давай! Шевелись! — заторопился Владигор, легко поднимая его с земли. — Садись на меня, ежели совсем на морозе обезножел!

— Да куда ж мне, грязи придорожной, да на княжеские плечи садиться! — запричитал нищий, пытаясь вывернуть локоть из железных пальцев Владигора.

— Лезь, я сказал! — строго прикрикнул на него Владигор. — Не ты первый из грязи в князи вылезаешь!

Он наклонился, подхватил калеку под мышки и легко вскинул на свою спину, украшенную живописным кривым горбом.

— А как ты меня узнал? — спросил князь, когда нищий устроился на его плечах и вытянул руку в направлении ближайшего поворота.

— Порода, князь, порода в тебе видна, — пробормотал калека, в такт быстрой ходьбе постукивая пятками по ребрам Владигора.

Они чуть не опоздали, пробираясь к погребальному костру по узкой тропке над крутым речным обрывом. Владигор дважды оступался и по звуку камней, пробивающих тонкий прибрежный лед в далекой холодной тьме, понимал, что если он сорвется с кромки вместе со своим наездником, то рискует сломать не только руку или ногу, но и свернуть себе шею. Князь попробовал подсветить тропинку аметистом, но его грани испускали столь слабое сияние, что оно тут же поглощалось и рассеивалось в ночном воздухе. Нищий меж тем вполне освоился на княжеских плечах и уверенно направлял шаги Владигора, вовремя предупреждая его о заледеневших промоинах, оставшихся от осенних дождей.

— Ты что, бес, в темноте видишь? — не выдержал князь, когда калека вновь слегка постучал пальцем по его лбу, предупреждая об очередной рытвине.

— Имею способность, — скромно ответил тот, когда Владигор легким прыжком преодолел препятствие.

Князь уже чуял запах дыма и различал в конце пологого подъема красноватое свечение разгорающегося костра. Кровавый отблеск прыснул по игольчатому молодому льду Чарыни, и из-за бугра послышался многоголосый шум, внезапно прерванный тоскливым и заливистым конским ржанием.

— Лиходей! — негромко воскликнул князь и так решительно прибавил шагу, что калека от неожиданности взмахнул руками и чуть не упустил в обрыв свою корявую клюку.

— Потише, княже! — шепнул он на ухо Владигору. — Чуть без подпорки меня не оставил!

— Другую выломаешь, — буркнул князь, не сбавляя шага.

Калека промолчал, но когда князь взбежал на бугор и чуть не напоролся грудью на выставленную пику, его наездник перегнулся вперед и отбил блестящий наконечник ударом трости. Пика упала, но темный, очерченный всполохами разгорающегося костра силуэт стражника широко развел руки в стороны и встал перед князем.

— Кто такие? Назад! Не велено! — прохрипел он, рыгнув на Владигора густым перегаром.