— Ты поэтому постоянно мешаешь Андрею работать? Видимо, для тебя личный интерес сделать гадость гораздо выше интересов компании.

— При чем тут эти… интересы?!

— Из-за твоих проделок Андрей не может нормально выполнять свои обязанности. Этим ты вредишь «Гермесу». Если бы Виктор Михайлович узнал об этом, тебя бы уволили, — холодно усмехнулся Стас… а точнее — Стек.

— Но ты же не скажешь обо всем этом борову, правда? — с ноткой страха спросил Макс, только тут замечая, что Ира и Наташа судорожно прижимаются к стене и пытаются сделать ему какие-то знаки.

— Я не стукач. Но если ты еще раз попробуешь навредить… Ой! — парень испуганно сделал несколько шагов назад. — Виктор Михайлович, простите, я вас не заметил.

— Ничего страшного, Стас, — менеджер улыбнулся. И эта его улыбка не обещала ничего хорошего Максу. — Андрей, Стас, Максим — в мой кабинет. Живо! Все остальные могут быть свободны. Живо!

Через пять минут все трое стояли навытяжку перед развалившимся в кресле менеджером. А тот был в ярости… что сыграло на руку Стасу.

Максим был оштрафован на триста евро в пользу компании и еще на двести — в пользу Андрея, и уволен с уничижительной записью в трудовом файле. Теперь ему нескоро удастся устроиться на работу. Андрей получил три оплачиваемых выходных на то, чтобы привести себя в порядок, одобрительную улыбку Виктора Михайловича, и «еще один шанс стать по-настоящему хорошим сотрудником «Гермеса». А Стас был награжден премией в две сотни — «за защиту доброго имени компании», и ощущением глубокого морального удовлетворения. Кроме того, когда Макс, а чуть позже — Андрей, покинули кабинет менеджера…

— Прекрасно сработано, Стас, — усмехнулся мужчина, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

— О чем вы? — тот натурально изобразил удивление.

— О твоей провокации. Я давно заметил, что Максим тебе несимпатичен. И могу только поаплодировать тому, как тонко ты его выставил идиотом. Прекрасная провокация. Ведь ты не всерьез возмущался, когда говорил о нанесении вреда компании и так далее?

Юноша прищурился. Вопрос явно был непростой.

— Я не фанатик, Виктор Михайлович. И тем более, я не идиот. Я действительно считаю действия Максима неправильными и вредными для компании, в которой я работаю, и, соответственно, вредными для меня. Но не более.

Задав еще несколько вопросов, менеджер отпустил курьера, дав и ему выходной на завтра.

Из кабинета шефа Стас выходил совершенно довольный собой. Но вот явно поджидающий его у двери Андрей оказался для парня неожиданностью.

— Я это… боюсь, что Макс меня подкараулить хочет, — смущаясь, признался тот. — Можно, я с тобой до метро дойду?

— Э… Конечно.

— Ты извини, что я сразу не влез. Но нам ведь надо было этого придурка совсем убрать из компании, а не один разок поставить на место, — виновато улыбнулся Стас, когда они уже стояли на платформе.

— Ну да, ты прав. Но как же нам повезло, что Виктор Михайлович пришел.

Стек улыбнулся. Да, конечно, повезло. Как же.

Виктор Михайлович всегда забирал свою зарплату сразу после курьеров, первым из менеджеров, и заходил он через боковую дверь. Финансист как раз в этом промежутке между выдачей на несколько минут выходил покурить. Стек знал о появлении менеджера еще в самом начале своей импровизированной сценки.

— Да, и правда, повезло. Только, слушай, Андрей, а зачем ты вообще поддался на провокацию Макса? Ты же знаешь, что тебе нечего ему противопоставить.

— Из-за матери, — парень опустил взгляд. — Она болеет сильно в последнее время и ей постоянно деньги на лекарства нужны. Я потому и работаю на полторы ставки. Она мало получает, а последние два месяца так совсем…

«Ты — эгоистичный кретин. Этот человек работает с тобой два месяца, а ты даже не знаешь, что с ним творится. И ты еще хочешь стать эмпатом и сделать мир лучше?»

Усилием воли Стас заткнул внутренний голос — что не помешало ему целиком и полностью со всем сказанным согласиться.

— Прости, я не знал…

— А если бы и знал? Это же ничего не изменило бы. В конце концов, это мои проблемы, не твои, — пожал плечами Андрей.

В первый момент Стас едва не обиделся. А потом внезапно понял — парень совсем не хотел его обидеть, больше того — он даже не допускал мысли, что кому-то подобные слова могут показаться обидными. И правильно, в общем-то, делал — это было логично и понятно каждому. Беда любого человека — это беда только этого человека и тех, кто из-за этой беды как-либо страдает. Никого другого это не касается и не должно волновать. С чего вдруг кому-то должно быть дело до того, что Андрей ест в лучшем случае один раз в день, носит одни и те же джинсы уже третий год и даже не мечтает о собственном гравицикле, новом мо биле и прочих молодежных радостях? Это только его проблемы, и ничьи больше.

«Но это неправильно!!!»

— Андрей, ты это… правда, извини. Слушай, мне тут за всю эту историю премию дали… ну, типа за защиту компании и все такое, — пробормотал Стас, не глядя в глаза собеседнику. — И знаешь… у меня же есть деньги, немного, но есть… в общем, вот, возьми. Ты не обижайся, что я такой черствый кретин. Я и правда не знал, — он выскреб из кармана всю наличность: двести евро, полученные от Виктора Михайловича и отложенные на продукты чуть ранее триста евро, и сунул в руку Андрея.

Тот вспыхнул.

— Стас, я не знаю, когда смогу отдать…

— Не надо отдавать. Это не в долг.

Парень покраснел еще больше, в его взгляде появилась обида.

— Я не попрошайка! И я…

— Я знаю. А это — не милостыня и не подачка. Я просто могу помочь и я хочу помочь. Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь. Все, удачи! — и пока оторопевший Андрей пытался что-то сказать, Стас быстро вскочил в закрывающиеся двери поезда.

Через окно он еще секунд пятнадцать наблюдал за приятелем. Тот неверяще смотрел на деньги в своей руке и на его лице отображалась вся гамма эмоций — от недоверия и подсознательного страха, до неверия, что эти деньги и правда теперь его, что их не нужно будет отдавать, и что ему помогли. Просто так. Не «почему-то» и не с какой-то целью, а просто помогли, потому что была возможность помочь, и была необходимость в помощи.

«А помнит ли еще кто-нибудь в этом мире о том, что существует такое понятие — помощь? Что можно помочь не для того, чтобы извлечь из этого выгоду?»

Холодный свет августовской луны дробился на неровные квадраты, проникая сквозь покореженную металлическую решетку на окне, и неровно расцвечивал бледными пятнами скромное убранство маленькой комнаты, почти каморки. Узкая железная кровать у стены, с тощим продавленным матрасом и затертой до дыр простыней, была перекрыта кое-как зашитым покрывалом, на покосившемся комоде в углу виднелись белесые пятна облезшей краски, а под ножку небольшого стола, вся столешница которого была изрезана и разрисована похабными картинками, обитатель сих скромных хором был вынужден подложить несколько картонок — иначе колченогий ветеран качался и скрипел, каждую секунду угрожая развалиться. Самым прочным и новым предметом мебели являлся крепкий ящик, в таких развозят в маркеты товар. Сей ящик использовался в качестве стула и выглядел гораздо аккуратнее и презентабельнее, нежели прочая меблировка.

Это нищенское пристанище могло бы показаться заброшенным, если бы не две детали. Во-первых, здесь царила неестественная, какая-то операционно-стерильная чистота. Во-вторых, квадраты лунного света выявляли не только бедное убранство, но и обитателя крохотной каморки, находящейся на первом этаже старого, самого последнего на Ольгинской улице дома.

Он был болезненно худой, нескладный, высокий юноша на вид лет восемнадцати, с неровно подстриженными черными волосами до плеч, неестественно бледной кожей и резко выделяющимся на фоне тонкокостного и, пожалуй, что даже аристократичного лица длинным носом. Юноша сидел за столом, положив руки на потертую столешницу, и опустив точеный подбородок на сгиб локтя, пальцы по инерции удерживали карандаш над наполовину исписанным мелким бисерным почерком листом дешевой сероватой бумаги, чуть дальше, едва не падая на пол, лежали две раскрытых книги: «Поводок для общественного бессознательного» Аскольда Хайффера, и «Psychologie und Erziehung» Карла Густава Юнга на немецком языке. Длинные девичьи ресницы молодого человека слегка трепетали, пальцы левой руки, свободно лежащей на столе, едва заметно подрагивали.