Холодный игольчатый свет проникал сквозь тонкую ажурную занавеску, дробясь на тонкие лучики. Высвеченные луной белесые пятна медленно-медленно ползли по белой ткани простыни, обрисовывавшей контур округлых бедер спящей Леси. Стас, не шевелясь, лежал на спине, и следил за мучительным в своей осторожности движением света. Первое пятнышко минут десять назад наползло на мизинец, и до сих пор не добралось до промежутка между пальцами. Стас знал, что свет подвижен, но не мог различить взглядом его перемещение, и это странным образом успокаивало. Когда пятнышко миновало указательный палец, застывшая тишина стала мучительной. Стас осторожно, стараясь не потревожить Лесю, встал, обернул простыню вокруг бедер, и вышел на крыльцо. Индиговое, темное почти до черноты небо искрилось мириадами звезд. Яркие лучистые, туманно-бледные, крохотные игольчатые, большие сияющие, едва различимые и запредельно далекие — они равнодушно смотрели на маленького человека, стоящего на крыльце своего маленького дома и с иррациональной надеждой взирающего на них. Прикрыв глаза, Стас на мгновение представил себе то, о чем отказывался думать уже давно: полыхающее ослепительными огнями небо, звенящий, зовущий в неведомое голос… — Нет, — прошептал молодой человек. — Нет… Обессиленный эмоциональной вспышкой, на миг лишившей его воли, он опустился на ступеньку. Не глядя, протянул руку — за перилами крыльца лежала початая пачка сигарет и спички. Горячий дым проник в легкие, Ветровский почувствовал, как кружится голова, и в очередной раз сказал себе, что эта сигарета — последняя в его жизни, но продолжил курить. Подлое подсознание немедленно подбросило образ: хмурый и задумчивый человек в инвалидной коляске, раскрытое окно, позабытая сигарета, дымящаяся в пальцах, пепел падает на пол, но человек не замечает этого — он смотрит в окно, и не видит ничего за ним. Он просто ждет. Пока еще — ждет. Стас нервно, в три затяжки, закончил сигарету, бросил окурок в кострище. — Что мне делать, а? — горько спросил он у немых и равнодушных звезд. Звезды молчали. Тогда Ветровский встал и пошел на задний двор. Прошлую неделю все мужики с деревни собирались на вырубку деревьев за вторым полем — пора было заготавливать дрова на зиму, но он еще не брался за распил и колку огромных чурок. Когда золотистые рассветные лучи расцветили облака нежными розовыми оттенками, Стас едва стоял на ногах от усталости, но половина дров, распиленная и поколотая, ровными рядами лежала в поленнице. К озеру идти было лень, и молодой человек ограничился тем, что разделся и опрокинул на себя пару ведер холодной воды — смыть пот и взбодриться. Леся хлопотала на кухне, на плите скворчала чугунная сковорода, исходили густым ароматом только что приготовленные сырники, горкой высившиеся на тарелке. Стас прошел в комнату, натянул свежие штаны, накинул, не завязывая, рубаху, и только тогда сел за стол. Девушка даже не повернула к нему головы — она быстро-быстро орудовала длинным ножом, нашинковывая капусту тончайшими полосками. — Лесь, садись завтракать, — как можно мягче сказал Стас. — Не убежит от тебя капуста. — И правда, не убежит, — пробормотала она еле слышно. — Жаль, что ты — не капуста. — В смысле? — Неважно. Не обращай внимания. Все так же не поворачиваясь к нему, Олеся дошинковала кочан и вышла из кухни. Через пять минут она вернулась, на лице поблескивали капельки воды — умывалась. Но покрасневшие и припухшие глаза никакое умывание не могло скрыть. Стас хотел обнять ее, но поймал взгляд девушки — и передумал. — Ты ложись, — сказала она после еды. — Полночи топором махал… — Просто не спалось, — солгал Ветровский. — Лесь, ну какое «ложись»? Мы же за грибами хотели. — Я лучше сегодня с девочками за ягодами схожу, а ты ляг, поспи хоть немного. Завтра пойдем за грибами. Спать хотелось, и он не стал дальше возражать. Но когда Леся, взяв ведро для ягод и сверток с блинами — перекусить в лесу — быстро поцеловала его в щеку и ушла за подругами, Стас почему-то не лег. Прошелся по дому, внимательно все оглядывая, заметил, что доска крышки погреба как-то криво лежит — снял крышку, подумал, отодрал все верхние доски, приладил заново, стараясь не наделать новых дырок гвоздями. Утеплил края погребного проема в полу, поставил на место крышку, огляделся в поисках новых дел. Может, ступеньку на лестнице заменить? — Хозяйничаешь? — спросил неизвестно когда появившийся Дед. Стас выдернул неподатливый гвоздь, бросил его в коробку, поднял взгляд на гостя. — Угу. Ступенька протерлась, меняю. Дед подошел, придирчиво разглядел ступеньку, лишившуюся пока что только одного гвоздя, хмыкнул. Взял из коробки гвоздь, забрал у Стаса молоток, и двумя скупыми, точными движениями загнал его на место. — Пошли, — сказал он. Ветровский молча подчинился, и только уже за воротами — надо столбик поправить, что-то он чуть покосился — спросил: — А куда? Дед тяжело вздохнул. — Ко мне. Разговаривать. И не смотри ты так на этот столб, ровнее он стоять не будет. — Почему? — Потому что некуда ровнее! Дома у Деда Стас бывал нередко, и каждый раз поражался совершенно невозможному, на его взгляд, сочетанию стерильной чистоты и феерического бардака. Топор на столе, ящик с картошкой посреди кухни, неровный ряд глиняных горшков на подоконнике, кипа исписанной бумаги на холодной печке, придавленная сверху деревянной кружкой из-под кваса — и при всем этом можно есть хоть с пола, нигде ни пылинки, ни пятнышка. Одним движением скинув одеяло со стола на лавку, и швырнув топор в угол, к печи, Дед, не оборачиваясь, бросил Ветровскому: — Садись. Стас молча сел, положил руки перед собой на стол. Дед посмотрел на него внимательно, вздохнул, вышел из комнаты. Через пять минут вернулся, держа в руках деревянный поднос с бутылкой, двумя стопками, миской квашеной капусты, неровно нарезанным салом и краюхой хлеба. Переставил нехитрую снедь на стол, сел напротив, тут же наполнил стопки. — Пей. — День же… — неуверенно возразил молодой человек. Дед нахмурился. — Пей давай. Стас послушно выпил, тут же схватился за капусту — самогон был ядреный. А Дед уже снова наливал. — Между первой и второй… в общем, ты понял. Пей. Стас выпил. — А теперь рассказывай. — О чем? — Что с тобой творится. — Все в порядке. — Ты мне зубы не заговаривай. Ты дом когда строил? В прошлом году. Какая, к черту, ступенька протерлась? Вчера пахал, сегодня ночь не спал — приспичило, значит, среди ночи дрова порубить. Леська за ягодами пошла, так вместо того, чтобы спать лечь — ты дом латать принялся, когда это на хрен не надо дому. Значит, надо тебе. Значит, не вымотавшись до предела, заснуть не можешь. Я прав, или я прав? — Правы, — уныло согласился Стас. — Ты мне не выкай, знаешь, что не люблю этого, — нахмурился Дед, наполняя стопки. — Пей давай. Так вот, ты — молодой, сильный, здоровый парень. Откуда у тебя бессонница? В твоем возрасте парни по ночам не спят только по двум причинам: либо от неразделенной любви, либо от разделенной. Неразделенная — это всяко не про тебя, а если бы дело в разделенной — то ты не топором, а кое-чем другим всю ночь махал бы. Значит, третий вариант. Он вообще молодым здоровым парням, тем более — на свежем воздухе, не свойственен, но ты ж у нас особенный… Сначала Стас хотел обидеться, но Дед молчал, и любопытство взяло верх. — Какой еще третий вариант? — Думаешь много! — рявкнул Дед, и наполнил стопки. — Рассказывай давай, что там тебя гложет. Ветровский выпил, закусил салом с хлебом, помолчал. — Я не знаю, с чего начать. Даже не представляю. — Когда не знаешь, с чего начать — начинай с начала. К примеру, как тебя на самом деле зовут? — Станислав. — Славка, значит? — Нет, Стас. Станислав Вениаминович Ветровский. — Приятно познакомиться. Всеволод Владимирович Меркурьев, — совершенно серьезно сказал Дед. — А чего Лешкой представился? — Я не представлялся, я бредил. Вы решили, что меня так зовут, а я не стал переубеждать — хотел прошлое отрезать вместе с именем. — Ну, я что-то в этом духе и предполагал. Почему именно Леша, кстати? — Так моего друга звали… Стас начал вспоминать. Вспоминать — и рассказывать. Иногда он ненадолго умолкал, но Всеволод Владимирович тут же задавал какие-то уточняющие вопросы по уже рассказанному, и приходилось вспоминать что-то еще, и еще, и еще… молодой человек сам не заметил, как поведал Деду все. Совсем все, ничего не утаив, и, кажется, даже ничего не забыв. Когда он замолчал, солнце клонилось к закату, а бутылка опустела, хотя Стас совершенно не чувствовал себя не то, что пьяным — даже слегка нетрезвым. Дед, заметив это, принес вторую бутылку и велел рассказывать дальше. И Стас рассказал про день в городе: про парня с девушками, избившего мать одной из них, про молодого человека, испугавшегося, когда Стас попросил у него сигарету, про роботов-уборщиков и неумолимую поступь прогресса, про десятки тысяч евро на праздник в честь гонщика Формулы-один и про урезание финансирования детских домов, про принудительную эвтаназию… И, конечно же, про Алика. — Вот ты все говоришь — не хочу в город, не хочу уходить, не хочу еще чего-то… А хочешь-то ты чего? — Любви, счастья и мира во всем мире, — совершенно искренне сказал Ветровский, отстраненно удивившись тому факту, что язык немного заплетается. — Ну так вперед. Дерзай. Исходи не из того, чего ты не хочешь, а из того, чего хочешь. Сравнивай, что для тебя важнее. И поверь мне, гораздо проще делать то, что ты не хочешь, ради того, что хочешь, чем наоборот. — Наоборот — это не делать то, что не хочешь, чтобы не делать того, что хочешь? — с трудом сообразил Стас. Дед вздохнул. — Да, примерно. Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил. — И ни черта ты не последняя, — сказал он сигарете. — Всеволод Владимирович прав — нет хуже, чем обманывать самого себя. Он решил. Осталось только определить, когда… А что тут определять? — взорвался в глубине сознания давно забытый Стек. Все продумано и просчитано до мелочей, включая дорогу и количество еды, которую надо взять с собой. О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более, что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами. Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера. Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом. Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков спичек, хлеб, несколько колец колбасы, сыр и сделанную из тыквы флягу с брусничным морсом. Взглянул в последний раз на Лесю, и вышел. В окнах дома Деда теплился свет. Мгновение подумав, Стас решительно свернул с дороги, постучал — дверь открылась через несколько секунд. Дед внимательно окинул раннего гостя взглядом, вздохнул — не то одобрительно, не то осуждающе. — Все-таки решился, — сказал он. — Ну что ж, заходи, попрощаемся. Я тут кое-что для тебя подготовил. «Кое-чем» оказались тоненькая пачка разномастных купюр на сумму тысяча двести евро и помятая, чуть оборванная с краю бумажка. Бумажку Дед расстелил перед собой на столе, помусолил старый, обломанный карандаш. От денег Стас попытался было отказаться, но был резко оборван на полуслове: — Это мое личное, еще с тех, давних времен осталось. Я пару раз менял в банке, чтобы не отказали потом из-за того, что устаревшие деньги. Бери, мне они не нужны, а ты без них даже документы не получишь. Не говоря уже о том, что тебе надо купить билет на поезд, да и неплохо бы какую-нибудь одежку приличную. Так что вопрос закрыт. Скажи лучше, на какое имя будешь регистрироваться? — Да на то же, на свое… — растерянно ответил Стас. — Рискованно. — Почему? В базах никакой информации обо мне нет, это я точно знаю. — А если с кем из старых знакомых нежелательных пересечешься? — Так они меня и в лицо при желании узнают. Всеволод Владимирович, я не хочу менять имя. Оно… слишком много значит для меня. В конце концов, это все, что осталось от отца. — Запомните, молодой человек — от дорогих нам людей остаются не памятники на могилах, фамилии в паспортах и старые фотографии, а память. Как ее хранить — это уже дело десятое, — строго сказал Дед. Но Стас заупрямился. — Я не хочу менять имя. — Ладно, ладно, будь по-твоему. Так и запишем. «Падтвирждаю что ето мой сын станислав. Написал двацать шестово сентября две тыщи семдесят пятово года Вениамин Ветровский» Имена и фамилия были написаны большими, тщательно вырисованными буквами. — А это зачем? — изумился Стас, изучив корявую записочку. — Положено. Абы кого не легализуют — надо приложить от родственников или соседей записку. Ерунда, конечно — кто угодно может такую писульку состряпать — но бюрократы, ты ж понимаешь… — Понимаю. Но… эти ошибки — не слишком ли? — Стас, ты знаешь, что у нас в деревне трое вообще писать не умеют? — вздохнул Дед. — Теперь знаешь. Так что все прокатит. Деньги тоже возьми — тебе пригодится. Я так понимаю, в Озерске ты не останешься, поедешь в Питер, а билет на поезд денег стоит. Да и за легализацию придется заплатить, чтобы не промурыжили тебя до конца года, а то они могут. Кстати, взятку давай с колбасой. И не больше сотни. — Как это — с колбасой? — Как-как… ты же благодарен господину инспектору за то, что он на тебя время свое потратил, и все такое. Благодарить можно нашей вкусной домашней колбаской, натуральной. А колбаска — в бумажке. И в той же бумажке — другая бумажка. Там уже по ситуации смотри — если вдруг будет так, что инспектору сегодня брать деньги не с руки, по нему видно будет. Ты тогда смущайся и говори, что, мол, извините, для сохранности прятал. Ладно, все, проваливай, — внезапно сменил тон Всеволод Владимирович. — И чтоб быстрее было — бери Солнечного своего ненаглядного. В Озерске у близнецов оставишь, а Андрей завтра поедет масло торговать, и заберет. — Спасибо, — только и смог сказать Стас. — Давай, топай, — хмуро кивнул дед. Он придержал коня на том же холме, где останавливался взглянуть на деревню перед встречей с Аликом. Но в этот раз оборачиваться не стал — закрыл глаза, вспоминая каждую деталь: широкие утрамбованные дороги, ровные заборы, покрашенные краской разных цветов, небольшие, но просторные дома, резные наличники на окнах, огороды на каждом заднем дворе… Большой амбар для зерна, огромный общий погреб, где висели колбасы, стояли банки с зимними заготовками и ящики с овощами, длинное здание, поделенное на коровник и свинарню, отдельно стоящую небольшую конюшню и «гараж» с телегами, санями и возом, курятники… Собственный, своими руками выстроенный дом, лестницу, где так и не поменял ступеньку, украшенные резьбой подвесные шкафчики, большой сундук, обитый жестяными полосами, удобную — куда там всяким специальным синтетическим матрасам! — кровать, на которой без труда поместились бы четверо. Лесю Стас постарался не вспоминать. Он не понимал, как можно попросить прощения за то, что влюбился — но не смог полюбить. Не знал, как объяснить, почему уходит. Не представлял себе, как смог бы посмотреть ей в глаза и сказать, что они больше не увидятся. На чьем-то дворе прокукарекал петух, и Стас послал Солнечного в рысь. Он так ни разу и не обернулся. Ветровский добрался до города в рекордно короткие сроки — в полдень он уже видел светло-бурое марево, стоящее над грязным, серым массивом зданий. Быстро разыскав Леву, он отдал ему Солнечного, сказав, что Андрей приедет за мерином к вечеру, и долго прощался с полюбившимся конем. Скормил завалявшуюся в котомке морковку и пару яблок, расчесал пальцами гриву, потрепал по шее — и, развернувшись, пошел прочь. — Регистрация права на однодневное нахождение в городе без чипа проводится на въезде, — недовольно огрызнулся молодой, но уже какой-то потертый, серокожий лейтенант в поблекшей от частых стирок форме. — А мне не регистрацию, — как можно простодушнее улыбнулся Стас. — Мне это, надо гражданином стать. — Что?!? — Ну, по программе… Типа, можно придти к вам, и получить все, что надо, чтобы гражданином стать, — повторил Стас, снижая яркость улыбки. Теперь он выглядел все так же приветливо, но чуть смущенно, а улыбался уже не уверенно, а чуть заискивающе. — Ну, чип там, и все такое… — И что тебе в деревне не сидится? — искренне удивился лейтенант. — Свежий воздух, продукты свои, не чета городской синтетике… Ладно, садись. Я оформлю бланк, и с этим бланком пойдешь в четвертый кабинет, поставить печати. Потом вернешься. Бегать из кабинета в кабинет, причем не только в пределах административного здания, пришлось до самого вечера, причем лейтенант, проникшийся симпатией к угостившему его вкуснейшей телячьей колбасой «деревенскому увальню», честно предупредил, что впереди еще как минимум недели две такой волокиты. Стас немного приуныл — он надеялся уехать из Озерска через несколько дней. На жалобное «а побыстрее — никак?» лейтенант чуть помялся, спросил еще колбасы, и подсказал, что даме из четвертого кабинета тоже хочется и вкусненького, и красивенького. На следующее утро — ночь Ветровский провел на берегу озера, у маленького костерка — он ввалился в кабинет к даме с огромным букетом роз и тортом, состроил с десяток обаятельных улыбок, угостил колбаской с бумажкой, и все вместе это таки подействовало: дама сдержанно улыбнулась и предложила зайти завтра — может, случится чудо, и все успеют сделать. Заранее оплаченные чудеса бюрократии имеют свойство и в самом деле случаться — не стал исключением и этот случай. Весь день Стас провел в беготне по городу с очередными бумажками, на сей раз — последней их порцией, и к шести часам вечера стал счастливым обладателем тонкой пластиковой карточки с его голографией, фамилией, именем, отчеством, датой рождения и отметкой о гражданстве. Он знал, что впоследствии эта карточка обрастет еще целой кучей информации — правда, не нанесенной на пластик, а записанной на внутренние электронные схемы. В тот же вечер он нанес визит в небольшой магазин одежды. — Здравствуйте, — бросил он с порога, еще толком не разглядев продавца. — Ой, — сказала продавец. — Здравствуйте! Это оказалась та самая женщина, которую избивал у подъезда ублюдок в костюме супергероя из комикса, и которой Стас помог добраться до квартиры. — Небольшой это город, что можно вот так случайно встретиться, — улыбнулся молодой человек. — Ну, не Москва, конечно, и даже не Ростов, но все же побольше деревни, — она тоже улыбнулась в ответ, но смотрела настороженно. — Я могу чем-нибудь вам помочь? — Да, конечно! Мне нужны… гм, джинсы, легкая рубашка, пара футболок, белье и кроссовки или сандалии. — В общем, вас надо одеть с ног до головы. — Именно! Минут десять прошло в поиске подходящих моделей — размер продавец с опытом определила на глаз совершенно безошибочно. Спустя еще столько же времени Стас стал обладателем серо-голубых джинсов «с потертостями», белой рубашки-поло, светло-бежевых сандалий из дешевой псевдокожи, нескольких пар трусов и носков, трех легких футболок без рукавов и в качестве подарка — легких шортов чуть выше колена. Цены в магазинчике оказались просто смешными, и Ветровский, понимая, что такой подарок судьбы ему едва ли в ближайшее время попадется на пути, особенно — в Питере, углубился в выбор свитера, кроссовок и куртки. — Привет, мам. Тебе долго еще? — раздался знакомый голос, и молодой человек обернулся. В магазин вошла та самая девушка, которая удержала его от немедленной расправы над пьяным «супергероем». Стас узнал ее только по огненно-рыжим волосам и голосу, а присмотревшись, не смог сдержать удивления — настолько она сейчас была не похожа на ту, что обнимала избивавшего ее мать парня, прямо на улице откровенно приставая к нему. Недлинные волосы придерживал тонкий черный обруч, одежда по-летнему легкая, но совсем не откровенная, макияжа на лице практически нет. Но самой разительной переменой был взгляд. В тот день это был взгляд дешевой потаскушки, готовой за проход на вечеринку и несколько коктейлей раздвинуть ноги. Сейчас — взгляд молодой, не по годам серьезной девушки, очень уставшей и… противной самой себе. Последнее Стас уловил болезненно отчетливо, но так и не смог понять — то ли давно молчавшая эмпатия дала о себе знать, то ли он просто узнал это выражение, прячущееся в уголках глаз от чужого взгляда, но всегда видимое самому себе. Настроение делать покупки отчего-то пропало — он, не глядя, взял один из ранее отобранных джемперов, простую черную куртку из водоотталкивающей материи, серые кроссовки и подошел к кассе. — Здравствуйте… — растерянно сказала девушка. Стас кивнул, выкладывая все выбранное на прилавок. — Четыреста пятнадцать евро, — подсчитала продавец. Пока Ветровский расплачивался, рыжая сноровисто разложила покупки по пакетам. Не удержавшись, молодой человек бросил быстрый взгляд на девушку. Все-таки, какая же она была красивая… Поблагодарив, он собрал пакеты и вышел. И совсем не удивился, когда рыжая вышла вслед за ним. — Подождите, пожалуйста! Я… я просто хотела поблагодарить за то, что вы тогда хотели помочь… — Тогда вы называли меня на «ты», — холодно заметил Стас. Он сам не знал, откуда в нем эта отстраненность, это желание держать дистанцию — слепое, нерассуждающее, напуганное. — Простите меня. Я была напугана, и хотела, чтобы это побыстрее закончилось. — Это вообще нормально в вашем городе — то, что тогда случилось? — гораздо резче, чем хотелось, спросил Стас. — Да. Те, у кого есть деньги — они могут все. Те, у кого денег нет — ничего не могут. Пока сидишь тихо, не высовываешься — не трогают. Если чего-то от тебя хотят — лучше дать желаемое, иначе может быть очень плохо. Или вы думаете, я из-за денег… Он внезапно понял, что девушка находится на грани истерики. И не придумал ничего лучше, чем мягко положить руку ей на плечо, мысленно представляя исходящий из ладони поток тепла. — Как тебя зовут? — спросил он. — Вера… — Нет, Вера. Я так не думаю. И твоя мать не думает. Она все прекрасно понимает, поверь мне. Но все же вам лучше переехать в другой район, если есть такая возможность — когда слишком долго находишься рядом с грязью, она прорастает в тебя. Не в силах думать о том, что и зачем он только что говорил и делал, Стас выпустил девушку и быстро пошел прочь от магазина, чувствуя спиной пекущий взгляд. Ощущение этого взгляда не отпускало его еще долго… Ночь Ветровский провел в дешевом мотеле на окраине города, где за дополнительную плату смог вымыться, побриться и привести в порядок волосы. По приезде в Питер надо будет «потерять» инфокарту и сделать новую, уже с приличной голографией. Когда утром он пришел на процедуру чипирования, чистый, одетый во все новое, подстриженный, его сначала даже не узнали. Пришлось снова нарочито по-деревенски коверкать речь. В полдень он приобрел билет на вечерний поезд до Ростова, а остаток дня провел в небольшом виртуал-клубе, выясняя хотя бы в общих чертах, как изменился мир в его отсутствие. И нельзя сказать, что узнанное его хоть сколько-то обрадовало. Без четверти девять Ветровский ступил на подножку стреловидного вагона, а ровно в двадцать один час поезд тронулся, навсегда, как он думал, унося его из Нового Озерска. Через два часа — Ростов, автоматические кассы, и билет на ночной поезд до Петербурга — поезд был транзитный, делал большой крюк, в пути был почти семнадцать часов, и билеты на него стоили сравнительно недорого. Стас сознательно выбрал именно этот вариант, хотя мог поехать напрямик — билеты наличествовали, да и денег хватало. Но ему нужно было снова привыкнуть к мысли, что он — Станислав Ветровский, обычный гражданин Российской Федерации, наверное — будущий студент, а никак не деревенский парень Леша, в глаза не видевший типологию Юнга, зато прекрасно разбирающийся в тонкостях уборки ржи и специфике ухода за домашней скотиной. Питер встретил Стаса суетливым Ладожским вокзалом, серым мелким дождем, поездами новой конструкции, жмущимися под крышу людьми, и дьявольским запахом ностальгии. Ветровский купил в кассе метростанции карточку на день поездок без ограничений, и несколько часов просто ездил по городу, от станции до станции, без какой-либо системы пересаживаясь с линии на линию. Выходил у Нового моста, шел пешком до Каменного острова, подолгу стоял у самой воды, впуская в себя город, проникаясь его особенной, ни на что не похожей атмосферой, и вспоминая, вспоминая, вспоминая… Конечной остановкой в маршруте Стаса стала Институтская. Он нарочно медленно спустился по лестнице, игнорируя эскалатор, растеребил сигарету у ограды ВИПа, купил бутылку минеральной воды в мини-маркете напротив, и только когда тянуть время дальше стало совсем невыносимо, быстрым шагом направился к детскому дому номер три. И здесь тоже произошли изменения. Пожалуй, единственные положительные изменения, которые Ветровский видел за последние дни. Здание, на капитальный ремонт которого у Ордена так и не хватило денег, явно было восстановлено. Свежая краска, новая ограда — высокая, надежная, не вычурная, но красивая, будка охранника у автоматических ворот, начинающие желтеть деревья — Стас мог даже издалека сказать, какой из молодых кленов, чьи листья еще только подернулись золотым и багряным кружевом осени, он сажал своими руками. А вот те тоненькие березки, шелестящие на ветру, они с Женькой и Виктором выкапывали за городом, чтобы дети могли сами их посадить. Сколько же воспоминаний теснилось здесь, за кованой решеткой в сердце! Тряхнув мокрыми, липнущими ко лбу волосами Стас подошел к охраннику. — Здравствуйте. Я к Гонорину. — Добрый вечер. Вам назначено? — Нет, но он меня ждет. — Покажите документы, пожалуйста. — Вот. Только одна просьба: нельзя ли не сообщать Алику Николаевичу мое имя? Мы давно не виделись, но он будет рад меня видеть, и я хотел бы сделать сюрприз, — Стас улыбнулся обаятельнейшей из всех своих улыбок, и это подействовало — пусть с явным нежеланием, но охранник согласился. Сюрприз? К черту сюрпризы! Стас обязан был видеть реакцию Алика на его возвращение. Самую первую, самую искреннюю. И для этого Алик не должен был ждать его. Стучаться Ветровский не стал — собрал в кулак всю свою решимость и толкнул дверь. Алик был именно таким, каким он увидел его то ли несколько дней, то ли вечность назад: хмурый и задумчивый, он сидел у раскрытого окна, в пальцах дымилась сигарета, а взгляд был устремлен куда-то за пелену дождя, в неведомые никому на Терре дали. — Алик, — негромко позвал Ветровский. Гонорин вздрогнул, обернулся — сигарета выпала из пальцев, по покрытому ламинатом полу рассыпался пепел. — Стас… — Прости меня, — просто сказал Стас, чудовищным усилием заставляя себя не отводить взгляд. — Прости меня, если можешь. — Стас… — Алик тоже не отводил взгляда, и в его глазах Стас снова обретал силу жить, стремиться, верить… Летать! — Я знал, что ты вернешься. — Да. Я вернулся.