Что бы там не говорили, все же дурным воспоминаниям свойственно блекнуть, когда у человека все хорошо. Даже если кажется, что этот кошмар не забудешь никогда — проходит несколько лет, и радость жизни стирает злое прошлое из памяти, оставляя только тень его, чтобы помнить и не повторять ошибок. И Стас убедился в этом на собственном примере. Два года назад он был уверен, что никогда не забудет рабство в корпорации, свист плети и расписанную до последней секунды жизнь. Думал, что не сможет избавиться от боли предательства и не сумеет вычеркнуть из памяти имена и лица тех, кто, называя себя аарн, отвернулись от него, едва только появился повод. Считал, что глухая, стонущая тоска, поселившаяся в нем после смерти Вениамина Андреевича, останется с ним до конца жизни. Потом он думал, что никогда и ни за что не забудет неделю, проведенную в весеннем лесу, практически без еды, без возможности развести огонь и просушить вещи. Думал, что не оправится от сильнейшего воспаления легких, которое подхватил во время своих блужданий — оно дало о себе знать через неделю после того, как Ветровский, казалось, поправился. Думал, что не сможет научиться жить в деревне, с людьми, ничего о нем не знающими — за исключением Всеволода Владимировича, которому Стас рассказал о себе действительно все. Кроме имени, разве что — и то лишь потому, что действительно хотел начать все с начала. Все прошло. Свист плети ассоциировался теперь только с ленивой лошадью, боль предательства вызывала грустный смех над собственной наивностью, тоскливая боль потери сменилась светлой грустью по близкому человеку. Неделя в лесу казалась теперь не кошмаром, а своеобразным испытанием, которое он сумел пройти, воспаление легких осталось в памяти просто болезнью — да, неприятно, но с кем не бывает? А чужие люди за два года перестали быть чужими, и Стас готов был, не раздумывая, броситься в драку за любого из них. И все же он так и не стал своим. Быть может, из всех жителей деревни это ощущали только сам Стас, да Всеволод Владимирович — но этого было более чем достаточно. Молодой человек раз за разом вспоминал их последний разговор, и всякий раз убеждался в ощущении, что бывший профессор хочет, чтобы он ушел. Не потому, что этого хочет сам профессор, а потому, что это нужно Стасу. Ветровский упрямо сжимал кулаки, кусал губы, и повторял себе снова и снова — «я останусь, это мой дом, мое место — здесь». В конце концов, такая деревня — чем не орден? Ничем не орден, отвечал он самому себе. Да, здесь живут хорошие, честные, работящие люди, и это очень много, это непредставимо много в мире, где каждый второй готов на любые подлости во имя выгоды. Но для ордена — этого недостаточно. Деревня статична, деревня не имеет пути развития, и не потому, что нет возможностей. Сами люди статичны, они создали свой стабильный мирок, в котором могут спокойно жить и радоваться жизни, и они уже не стремятся ни к чему новому. Кроме того, как ни печально это признавать — деревни обречены на вымирание, как и любая замкнутая система. Либо вымирание, либо трансформация во что-то совершенно иное — и Стас был уверен, что трансформация приведет не к моральному и умственному развитию, а только лишь к техническому прогрессу. «А если я останусь и возглавлю деревню — что будет тогда? Смогу ли я найти новый путь, которого до сих пор не вижу? Сумею ли научить этих простых людей Звездному ветру, стремлению к познанию Вселенной?» — спрашивал он себя. И тут же отвечал — нет. Не сможет. Не пойдут за ним эти люди, привыкшие к своему миру. Если бы он позвал в города — быть может, кто-то из молодежи и согласился бы. Та же Олеся… …Олеся. Еще одна причина, по которой Стас должен был остаться. И собирался остаться. Трехлетнюю Лесю привела в деревню мать — женщина умирала от рака, не имея средств на дорогостоящее лечение. Она понимала, что скоро умрет, и не хотела, чтобы дочь попала в детский дом. Девочка выросла в деревне и искренне считала Всеволода Владимировича своим дедушкой, хотя правду от нее никто не скрывал. Но она пошла бы за Стасом — юности свойственно совершать необдуманные поступки во имя любви, а Олеся Стаса любила. Осенью, после праздника урожая, хотели сыграть свадьбу, и Стас знал — уйти он может только до праздника. Потом будет поздно. — Ненавижу выбирать, — пожаловался он. Соловый мерин всхрапнул, ткнулся бархатным носом в плечо. Ветровский рассеянно погладил крутую шею, пальцы машинально пробежались по гриве, выбирая застрявшие в жестких волосах репья и колючки. — Ты сам вызвался, я не виноват, — сказал молодой человек коню. — Так что ждет тебя долгая прогулка. — С кем болтаешь? — осведомился Андрей, выходя из амуничника с хомутом на плече и уздечкой в руке. — С кем тут говорить, кроме лошадей? — пожал плечами Стас. — Ты когда будешь готов? — Щас запрягу и буду готов. Все проверил? — Угу. Все по списку, и списки тоже по списку. — Много нам обратно заказали? — Да уж достаточно. Глашу берешь? — А кого еще? — Тоже верно. Я на Солнечном поеду. — Не ты, а мы. Мне тоже неохота всю дорогу на возу трястись. — Угу, — сказал Стас, и пошел за седлом. Выезжали на торговлю с вечера. Ехать далеко, воз тяжелый, дороги — одно название, а не дороги, так что в городе в лучшем случае часам к шести утра быть. Воз поставить на рынке, лошадей распрячь и увести — это уже задача Стаса, пока Андрей будет торговать. Как пекло схлынет — торговля уже кончается, останется только заехать за товаром, что в деревню везти, и можно домой. Часам к трем утра как раз вернуться — и можно спать хоть весь день. По вечерней прохладе кони шли резво, а Солнечный вовсе норовил сорваться в галоп — застоялся за время жатвы. Мерин был заезжен только под седло — при виде хомута у него начиналась настоящая истерика, и даже Витька, прирожденный лошадник, не сумел переучить солового упрямца под упряжь. Глаша бежала экономной рысью, Андрей берег силы лошади, и Стасу очень быстро надоело сдерживать своего коня. — Солнечный застоялся, — сказал он, заставляя мерина держать один темп с Глашей. — Хочешь — погоняю, — пожал плечами рыжебородый. — Да я сам справлюсь. Просто предупреждаю. — Угу. Стас надеялся получить от короткой скачки удовольствие, но его ждало разочарование — стремена мешали, веревочные путлища неприятно давили на икры, а седло оказалось гораздо жестче лошадиной спины. Помучившись минут десять, он вернулся на дорогу, спешился, быстро расседлал Солнечного, дождавшись Андрея, закинул седло на телегу и снова вскочил на спину коня. Совсем другое дело! Шелковистость шкуры отчетливо ощущалась сквозь тонкую ткань штанов, слабо пахло конским потом и сильно — подсохшей травой, скошенной третьего дня. Ветер приятно холодил кожу, остужал, выгонял из тела дневной зной, и если бы Стас спросил себя: «оставаться или уходить?» сейчас, то ответ был бы очевиден. Около трех утра сделали короткий привал, перекусили хлебом, домашней колбасой и квасом, поменялись местами. Снова в седле Ветровский оказался уже перед самым городом — Андрей, родившийся и выросший в деревне, с чистой совестью свалил на «городского» процесс получения временных удостоверений личности, совершенно не замечая, как побледнел Стас, едва представив себе процесс общения с полицией. Воображение рисовало ему картины одна страшнее другой, но он все же заставил себя направить Солнечного к человеку в форме, с интересом изучающему непривычное даже для этого городка зрелище. — Здрасти, — молодой человек спрыгнул на землю, ухватил начавшего нервничать коня под уздцы. — Мы с отцом с деревни приехали, торговать. Батя сказал, надо взять эти, удостоверения временной личности. На лице полицейского отразилось высокомерное презрение к деревенщине, неспособной даже разговаривать нормально. Стас растянул губы в наивной улыбке, захлопал глазами, корча из себя этакого сельского увальня, но никак не юношу с пусть незаконченным, но все же высшим образованием. — Будет тебе удостоверение личности… временной, — снисходительно сказал полицейский. — Что везете на продажу? — Овощи: картошку, помидоры, огурцы, зелень всякую, еще сыр, пшеницы четыре мешка… — принялся перечислять Стас. — Да кому тут нужна ваша пшеница, совсем сдурели? Здесь город, понимаешь? У нас свой хлеб пекут. Звать вас с батей как? На сколько приехали? — Вечером уедем, а звать — Василий Андреич и Иван Васильич, — брякнул парень первое, что пришло в голову. — А фамилия? — Э… Нету фамилии. А зачем она? — Значит, надо говорить — Ивановы! Всему вас учить надо… Продолжая ворчать себе под нос, он удалился в бронированный «стакан», как в народе именовали круглые полицейские помещения, встречавшиеся на каждом втором крупном перекрестке. Через пятнадцать минут Стас получил две пластиковые карты, подтверждающие их с Андреем право находиться в городе в течение суток. Чтобы попасть на территорию торгово-рыночной зоны пришлось полчаса скандалить с местным охранником, которому пришло в голову получить на халяву мешок отборных натуральных помидоров. Тем не менее, когда парни добрались до своего ряда и Андрей принялся распрягать Глашу, на рынке еще никого не было. Оставив товарища превращать воз в торговый лоток, Стас повел лошадей за территорию города, где привязал на длинной веревке и оставил пастись под присмотром долговязых веснушчатых близнецов Вали и Левы, знакомых Андрея. Теперь можно было или вернуться на рынок, или побродить по городу — у него было немного денег, оставшихся еще с тех пор, когда он только уезжал из Питера, и Стас хотел купить какой-нибудь подарок Лесе. Подумав, молодой человек рассудил, что Андрей справится пока что сам, и направился в сторону центра города. Утреннее солнце бликовало на лакированных бортах флаеров — Ветровский с удивлением заметил, что автомобилей почти нет, и это в небольшом городке! Что же творится в городах? Тихо шурша, мимо прополз робот-уборщик, и Стас подумал, что последний раз он видел такого, когда работал в «Гермесе», и тот, гермесовский, был куда больше, шумнее, несовершеннее. Присмотревшись, юноша заметил еще несколько таких роботов — они не спеша ползли вдоль домов, оставляя за собой чистый асфальт. Из-за угла, чуть накренившись на повороте, вылетел флаер-такси, сбросил скорость, приземлился на другой стороне улицы. Беззвучно разъехались двери, из флаера, покачиваясь, выбрался молодой человек в облегающем костюме какого-то супергероя, и направился к ближайшей парадной. За ним вылезли три девушки — Стас протер глаза, взглянул еще раз, и отвернулся: на девушках не было никакой одежды, кроме тоненьких ниточек на бедрах, придерживающих лоскуток ткани в паху. Громкий пьяный смех раскатился по улице, одна из девушек ухватилась за дверь флаера, согнулась — ее тошнило на свежевымытый асфальт. Тем временем парень добрался до парадной, попытался попасть магнитным ключом по сенсору, промахнулся, попытался еще раз — снова неудачно, но дверь все же открылась. Правда, без его участия — из парадной вышла бедно одетая женщина лет сорока. Взглянула на молодого человека, сделала шаг в сторону, явно пытаясь скрыть отвращение, но парень, несмотря на свое состояние, заметил выражение ее лица. — Че уставилась? — презрительно процедил он. — А ну, пшла отюда! — Как тебе не стыдно? Ладно сам, так хоть бы мать пожалел, — покачала головой женщина. — Че ты сказала, коза? — он рванул воротник облегавшей тощее тело тряпки, шагнул к обидчице. — А ну, повтори, сука! На лице женщины отразился страх. Стас бросился к парню, но не успел — он ударил женщину кулаком в лицо, она, вскрикнув, отшатнулась, он ударил еще раз, сбивая жертву с ног, а Стас был уже рядом, но в его локоть вдруг вцепились не по-девичьи сильные пальцы, и одна из голых девушек, рыженькая и очень красивая, серьезно взглянула ему в глаза. — Не вмешивайся, — едва слышно сказала она. — Хуже будет. Ты уйдешь — а он станет мстить ей. Не надо, пожалуйста. Тем временем другая девушка, оставив сползшую на тротуар перепившую подругу, уже висела на шее парня, что-то быстро говорила, прижималась к нему, и Стас видел, что ее действия явно отвлекли ублюдка от жертвы. — Почему бы мне просто не переломать ему руки? — процедил он сквозь зубы. — Потому, что ты уйдешь. А он останется, пожалуется отцу, и нам переломают не только руки, — напряженно прошептала рыжая. — Пожалуйста, не вмешивайся. Хочешь помочь — помоги моей матери. Прежде, чем Стас осознал услышанное, девушка выпустила его руку и тут же оказалась возле парня, обняла со спины, незаметно подталкивая в сторону открытой двери. И только тогда Ветровский заметил, что не он один был свидетелем этой кошмарной сцены. Но другие старались перейти на противоположную сторону улицы, отворачивались, преувеличенно внимательно смотрели на экраны мобилов… Он до крови прикусил губу. Подошел к женщине, осторожно коснулся плеча, тут же отдернул руку, когда несчастная вздрогнула и попыталась отстраниться. — Я не причиню вам вреда, — как можно мягче проговорил Стас. — Пожалуйста, вставайте, не надо здесь находиться. Вы ведь можете встать? Она опасливо подняла голову, посмотрела ему в глаза, и юноша с трудом подавил желание сейчас же броситься в парадную, догнать того парня и оторвать ему голову к чертям — настолько затравленный и смирившийся со всем происходящим взгляд был у этой женщины. Не слушая робких благодарностей, Стас помог ей подняться на ноги, проводил до квартиры. — Я могу вам чем-нибудь еще помочь? — спросил он уже у самых дверей. — Нет-нет, ничего не надо, спасибо вам большое, — скороговоркой выпалила женщина и быстро закрыла дверь. Ветровский постоял несколько минут на лестничной площадке, зачем-то глядя на серую железную дверь, потом развернулся и вышел на улицу. В голове шумело, словно он выпил залпом полстакана водки. Первый раз за два года хотелось курить. Мимо шел парнишка лет шестнадцати, от него несло табаком — Стас сделал шаг наперерез. — Извини, приятель, у тебя сигареты не найдется? — как можно миролюбивее сказал он. Тот сперва посмотрел на заговорившего, потом побледнел, отшатнулся. — Эээ… Чего? — У тебя не будет лишней сигареты? — повторил Ветровский. — И огня, если несложно. Парнишка окинул широкоплечего, загорелого Стаса диким взглядом, полез в карман, трясущимися руками достал пачку, протянул. — Бери, конечно… — и попытался продолжить путь, но молодой человек удержал его за плечо. — Всего одну сигарету, — пояснил он, возвращая пачку. — Спасибо большое. Проводил взглядом почти перешедшего на бег парня, огляделся в поисках кого-нибудь, у кого можно попросить прикурить. Просьба одолжить зажигалку была воспринята гораздо спокойнее. Пожилой мужчина удивленно посмотрел на «деревенского», позволил прикурить, и еще несколько секунд странно смотрел на Стаса, отошедшего к стене. Что творится в этом городе? Что вообще происходит с этим миром??? Стас всегда считал, что мир катится в пропасть с каждым годом. Но, похоже, пока он сидел два года в деревне, мир успел в эту пропасть скатиться, и сейчас летел на дно, с каждым мгновением набирая скорость. То, что он только что видел — каких-то три года назад подобное было возможно разве что в трущобах, и то, даже там женщин бить было не принято, особенно ни за что. Голые девушки на улице — и никто даже не посмотрел косо. Пытаешься вступиться за женщину — ее же дочь уговаривает этого не делать, мол, хуже будет. — Какого черта? — тоскливо проговорил он, ни к кому не обращаясь. С непривычки в горле запершило после первой же затяжки, голова закружилась сильнее, но Стас был этому рад — меньше всего ему сейчас хотелось сохранять ясность мыслей. Докурив сигарету до середины, он бросил ее ползущему мимо уборщику, на крышке которого была надпись: «если у тебя есть маркер — ты можешь раскрасить все, кроме этого маркера». «Если у меня есть вера, я могу верить во все, кроме этой веры» — перефразировал Стас. — «Если у меня есть любовь, я могу любить все, кроме этой любви». Нигде больше не задерживаясь, он пошел на рынок, мрачно кивнул Андрею и встал за прилавок. Уходить из деревни обратно в город больше не хотелось. Торговля шла бойко, горожане с большим удовольствием покупали вызревшие в открытом грунте без капли химических удобрений помидоры и огурцы, двадцатикилограммовыми мешками брали картошку, а домашний сыр, масло и творог вовсе разошлись в первые два часа. Стас скрупулезно запоминал, сколько человек подошли за молочными продуктами, когда те уже закончились — в следующий раз надо будет взять больше масла, сыра и домашних копченых колбас. К полудню воз почти опустел, а около часа Андрей, взглянув на последний мешок картошки, громко объявил цену на него, снизив прежнюю в полтора раза. Через минуту мешок забрали. — Я за лошадьми, — сказал Андрей. — Сходи пока, закупись. Стас кивнул, развернулся, молча побрел в сторону магазина тканей — все же, полностью на самообеспечении деревня прожить не могла: часть строительных материалов, ткани, инструмент, некоторое количество топлива для электрогенератора на зиму (летом хватало солнечных батарей, привезенных в деревню еще Всеволодом Владимировичем), и некоторые другие вещи приходилось покупать. Впрочем, только для того и затевалась вся торговля — больше деньги в деревне не были нужны. В этот раз требовалось купить довольно много ткани — в деревне сейчас было двенадцать детей, и вся одежда на них словно горела, да и у взрослых износилась за последний год. В магазине всего нужного не нашлось, но молодому человеку предложили подождать полтора часа, и все доставят со склада. Стас пожал плечами — ему было без разницы. Продавец, конечно, принял это за согласие, взял предоплату, и сказал вернуться через два часа — для надежности. Ветровский обошел все остальные магазины, с трудом дотащил купленное до телеги, оповестил Андрея о том, что за тканями надо будет зайти через полтора часа, и пошел искать подарок для Леси — денег осталось больше, чем он рассчитывал, и Всеволод Владимирович не обидится, если Стас потратит несколько евро на безделушку, которая порадует девушку. В глаза бросилась яркая неоновая вывеска — старая, потрепанная, но крикливая: «Виртуал-центр». Стас подумал минутку — и зашел. — Мне нужен доступ в инфосеть на полчаса, — сказал он администратору. Полный парень в игровом костюме, от которого отходило десятка два проводков, удивленно оглядел клиента. — Вы умеете пользоваться компом? — недоверчиво спросил он. Стас хотел было съязвить, но сдержался. — Да. На уровне продвинутого пользователя. — Хорошо. Пятая машина, полчаса, неигровой доступ в инфосеть, — скомандовал он в микрофон, прицепленный к вороту костюма. — С вас один евро. Ветровский молча расплатился и так же молча прошел к компу. Оказывается, пальцы совсем отвыкли от клавиатуры — он то и дело не попадал по клавишам, смазывал, набирая совсем не то, что хотел, но умный браузер понимал запросы, невзирая на опечатки. Да, мир успел перевернуться. Вниз головой и в пропасть. Полная автоматизация городского метро в Петербурге и Москве, частичная автоматизация флаер-такси. Массовые увольнения на крупных предприятиях, замена живых работников машинами. Последние годы использования автомобилей — закон, запрещающий их использование, вступит в силу первого января две тысячи семьдесят седьмого года, то есть — через полтора года. Государственный совет объявил о пересмотре финансирования муниципальных учреждений благотворительной направленности, таких как: бесплатные больницы, детские дома, бюджетные школы. По словам министра финансов, «благотворительные учреждения потребляют существенную часть бюджета, никоим образом не окупая затраченных денег». Также в совете обсуждается вопрос о введении принудительной эвтаназии для граждан РФ, достигших семидесятилетнего возраста и не имеющих возможности окупать свое существование. «Принудительная эвтаназия — это как соленый сахар», — отстраненно подумал Стас. И тут же, в тех же новостных сводках — знаменитая певица Алексо сожгла клуб, в котором ей не оказали должного внимания, погибли семь человек из обслуживающего персонала клуба, певицу приговорили к выплате штрафа владельцу клуба в размере ста тысяч евро и выплате компенсаций семьям погибших, размер компенсации на каждого погибшего составит одну тысячу шестьсот пятьдесят три евро. Автогонщик Клаус Ханцмер, многократный победитель Формулы-один, призер Европейской Олимпиады, чемпион мира в городских гонках посетит Петербург: город готовит торжественную встречу гонщику номер один, в программе праздника — мастер-класс спортивного вождения и специальная гонка, победитель которой получит настоящий гоночный флаер. На праздник планируется выделить около… Стас не стал дочитывать — коснулся старенького сенсорного экрана, закрывая страницу с новостями. Да, этот мир спасет только принудительная эвтаназия. Произошло окончательное разделение населения на несколько слоев: те, кому можно все, те, кому можно многое, те, кому что-то все-таки можно и те, кому нельзя ничего. И еще те, кого нужно уничтожить: изгои общества, преступники, беспризорники, старики, больные, ненужные дети… — Господи, если Ты есть — пожалуйста, сделай что-нибудь, — прошептал Стас, невидяще глядя в экран. — Пожалуйста, хоть что-нибудь. Хуже уже не будет, но вдруг станет лучше? Господь не отвечал, и Стасу пришлось открыть глаза. На экране всплыло рекламное окно очередного почтового сервиса, и Ветровский вспомнил, что именно на этом сервисе он когда-то давно, еще во времена наивного и нелепого студенческого ордена создавал резервную почту, адрес которой знали только самые близкие друзья. Не позволяя себе подумать, что и зачем он делает, молодой человек перешел по ссылке, ввел логин, пароль, комбинацию кода и ответ на проверочный вопрос — «арн ил аарн». Ну да, что еще он мог тогда поставить на свою почту? «В вашем ящике сто тридцать пять непрочитанных сообщений» — доложила программа. Стас коснулся сенсора, пролистнул страницу, другую — все до единого письма от одного и того же адресата. Алика Гонорина. Первое письмо пришло три года назад, в июле две тысячи семьдесят второго — в то время Ветровский еще только-только начал осваиваться в корпорации. «Не знаю, зачем пишу тебе — ты же не сможешь прочитать… но если вдруг сможешь — мало ли, как повернется — я хочу, чтобы ты знал: я благодарен тебе за то, что ты дал мне смысл жить дальше, невзирая ни на что. Я верю, что ты освободишься, верю, что ты не сломаешься. Я верю в тебя, Командор. И очень хотел бы, чтобы ты тоже сохранил веру в нас». Сентябрь того же года: «Знаешь, а ведь у нас все получилось. Это не то, чего ты хотел, не то, во что мы все верили, о чем мечтали, но это гораздо больше, чем то, на что мы могли рассчитывать». Декабрь того же года: «Сегодня у нас пополнение — я взял волонтером моего соученика с педагогического факультета. Дал ему прочитать книгу, он загорелся идеей, хочет вступить — но я сказал ему, что не могу принимать решение о вступлении в орден без тебя». «Стас, ты нужен нам. Я не знаю, где ты, что с тобой, но просто знай — ты нам очень нужен. Ты не имеешь права нас теперь бросить». «Пишу тебе, как будто в свой дневник. Жду и боюсь того дня, когда ты прочитаешь все это. Знаю, я выгляжу идиотом. Но я до сих пор не жалею ни о чем». Апрель две тысячи семьдесят третьего года: «Только что позвонили из полиции, спрашивали про тебя, хорошо ли я помню твое лицо. Когда я ответил — хорошо, велели ехать в морг на опознание. Я верю, что это не ты. И я рад этому звонку — значит, ты на свободе. Значит, ты еще вернешься. Приеду из морга — напишу тебе». Тот же день, спустя четыре часа: «Я знал. Стас, где ты? Появись. У меня есть возможность тебя легализовать» Через два дня: «В новостях сообщили о массовом побеге из корпорации, в которую тебя отправили, и что несколько человек были убиты при задержании. Мол, скрыться никому не удалось, все опознаны и водворены обратно под стражу. Я знаю, что они лгут. Стас, мы тебя ждем». Май того же года: «Стас, приехал Гранд. Он тебя ищет. Просто, чтобы ты знал». Август того же года: «Командор, я уже не надеюсь. Но жду. И буду ждать. Раз в месяц я буду выходить в чат нашего первого сайта — помнишь, который в итоге почти загнулся. Раз в месяц я буду присылать письмо с датой и временем выхода в сеть». Несколько минут спустя: «Семнадцатое августа, шестнадцать часов» Сентябрь того же года: «Двенадцатое сентября, тринадцать часов» Дальше каждый месяц — по письму. Дата и время, и больше ни слова. Стас пролистнул страничку наверх, открыл последнее письмо, пришедшее неделю назад: «Тридцать первое июля, семнадцать часов» По позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем перевести взгляд в верхний угол экрана и прочесть: тридцать первое июля, среда, семнадцать часов сорок восемь минут. Трясущимися руками Ветровский с четвертой попытки ввел адрес страницы. Вместо привычного оформления старого сайта перед ним всплыло черное окно с белой строкой, над которой была надпись: «Призови». Несколько секунд Стас помедлил, потом нервно усмехнулся, и быстро набрал: «Арн ил Аарн». Через секунду на экране появилось окошко регистрации в чат. Логин, пароль — системное сообщение: «В чат приходит Ветер». «Здравствуй, Алик» — непослушными пальцами набрал Стас, чувствуя себя… нет, не предателем, а чем-то мельче, хуже, гаже. Краем глаза он отметил, что оплаченного времени осталось восемь минут. Ответ пришел спустя секунду: «СТАС??? ЭТО ТЫ???» «Перед экзаменом по общей психологии мы с тобой спорили — дарить Галине Викторовне цветы до экзамена, или после. Я настоял на том, чтобы дарить до экзамена, и она решила, что мы хотим подмазаться. Ты мне припоминал этот случай еще полгода». «где ты что с тобой» «Я жив, я в России, за Ростовом» «мы можем встретиться» «Это был вопрос?» «ДА, КРЕТИН!!!» «Только если ты приедешь. У меня нет ни чипа, ни каких-либо документов, ни денег. И у меня еще три минуты времени в сети». «выезжаю в пятницу вечером раньше не могу работа какой точно город» «Новый Озерск, это четыреста километров к югу от Ростова» «в субботу буду к вечеру где именно встречаемся» «Западный парк, фонтан с дельфинами. Я буду там вечером, точное время не знаю» «приеду в новый озерск сразу поеду к этому парку буду ждать хоть до утра» «Все, время кончается. До встречи» В последнюю секунду Стас успел разлогиниться и закрыть сайт. На экране всплыло системное сообщение, но он даже не стал на него смотреть — поднялся и вышел. Спустя два часа полегчавший воз тащился по улицам к выезду из города, за ним ползли сразу два робота-уборщика. — Андрей, как ты думаешь — если я куплю бутылку водки и напьюсь в хлам, что со мной Дед сделает? — задумчиво спросил Ветровский. — Выпорет, — флегматично и совершенно серьезно ответил бородач. — И не за то, что пьешь, а за то, что дрянь пьешь. Если так надо — как вернемся, поди к нему, да спроси самогона. У Деда знатный самогон. Дед тебе и нальет, и выслушает, если надо, и совет даст. А не надо — так просто помолчит рядом. Сам говорить начнешь, и, кстати, очень быстро полегчает. — Спасибо. — За что? — За совет. Мне как-то в голову не пришло — к Деду за самогоном идти. — Угу. Всю дорогу в голове билась всего одна мысль: что делать?