Чем дальше, тем больше мрачнел Стас. И тем спокойнее становился Алик. Карикатур он в этот раз не рисовал.

— Благодарю вас, ваша честь, я закончил, — поклонился прокурор.

— Может, потребуешь переноса заседания до выздоровления свидетельницы? — шепотом поинтересовался Ветровский.

— Не, это лишнее. Мы сейчас будем бить их вшивых тузов козырями, — так же шепотом отозвался Алик, и громко сказал: — Защита вызывает свидетеля Веронику Никольскую.

На свидетельское место вышла тоненькая, изможденная женщина в истрепанной, ветхой, хоть и чистой одежде, принесла присягу.

— Ваше имя и место работы.

— Вероника Ивановна Никольская, сотрудник клининговой компании «Кристалл».

— У вас есть дети?

— Да, сын Андрей, ему девять лет.

— Где он проживал в течение последних двух лет? Если таковых мест было несколько, то перечислите их все.

— Первые полгода от этого срока — со мной. Потом, когда финансовая ситуация стала совсем невыносимой и мы лишились жилья, мне пришлось временно отдать его в детский дом номер три. На прошлой неделе я забрала его оттуда.

— Скажите, почему вы отдали ребенка в детский дом? Неужели там ему могло быть лучше, чем с матерью?

Глаза женщины наполнились слезами.

— Там он, по крайней мере, имел крышу над головой и горячую еду три раза в день.

— В детском доме? — Алик весьма правдоподобно изобразил удивление.

— В этом — да. После того, как шефство над этим детдомом взяла студенческая благотворительная организация «Серебряный ветер».

— Почему же вы забрали ребенка? Ваше положение настолько улучшилось, что вы можете обеспечить ему «крышу над головой и горячую еду три раза в день»?

— Мое положение и правда улучшилось, но не настолько. Ребенка я забрала, потому что завуч отстранила «Серебряный ветер».

— А почему это случилось?

— Потому что ее руководитель обвиняется в преступлениях…

— Вам известно, что, согласно обвинению, ваш сын был среди тех детей, которые подверглись сексуальному насилию со стороны моего клиента?

— Да, я слышала эту ложь, — кивнула женщина.

— Протестую! — вскочил прокурор. — Оскорбление…

— Протест принят.

— Обвинение требует отстранения свидетеля.

— Протестую, это незаконно, — тут же возразил Алик. — Отстранение свидетеля после одного протеста со стороны обвинения возможно только…

Минут пять Стас наблюдал за пререканиями Гонорина с прокурором и судьей, и думал, что Алику надо бы перевестись на юридический. Или хотя бы получить второе образование. Если он за пару недель так сумел подготовиться…

Пререкание Алик выиграл.

— Продолжим. Впредь прошу вас выражаться корректнее.

— Да, конечно. Простите.

— Повторю вопрос: вам известно, что, согласно обвинению, ваш сын был среди тех детей, которые подверглись сексуальному насилию со стороны моего клиента?

— Да, известно.

— Вы говорили с сыном об этом?

— Да. Он утверждает, что ничего подобного не было. Он очень хорошо отзывается о Стасе, говорит, что его все любили, и он никогда никого не обижал. Я ходила с сыном к психологу и к детскому врачу — оба подтвердили, что ребенка никто не насиловал и не растлевал. Вот их заключения.

— Протестую, — прокурор скрипнул зубами. — Свидетельница…

— Свидетельница — мать. Согласно закону, мать ребенка, не достигшего четырнадцатилетнего возраста, имеет право замещать его в суде. Мы не имеем возможности пригласить детей, якобы подвергшихся насилию, в силу их возраста, но мать имеет право свидетельствовать за своего ребенка, — равнодушно оттарабанил Алик.

Стас мысленно аплодировал.

— Защита вызывает свидетеля Илону Самойлову.

Вышла та самая седовласая дама, что оба заседания сидела рядом с Женькой.

— Вы являетесь членом независимой палаты психологии и психиатрии, а также членом государственной ассоциации врачей, так?

— Да, я доктор психологических наук.

— Защита попросила вас провести независимое обследование детей — воспитанников детского дома номер три, в отношении которых, по заявлению обвинения, было совершено сексуальное насилие. Вы провели эту экспертизу?

— Да.

— Сообщите суду ее результаты.

Свидетельница разразилась длинной тирадой, из которой Стас понял от силы две трети, даром, что учился на психфаке. Судя по лицам судьи и прокурора, они поняли от силы одну шестую. В том числе — заключение.

— Таким образом, можно со стопроцентной уверенностью заявлять, что из обследованных детей лишь один подвергался каким-либо действиям сексуального характера… — она сделала паузу, Алик улыбнулся, глядя, как загорелись глаза прокурора. — Однако это произошло в раннем детстве, еще до попадания ребенка в детский дом. Кроме того, эти действия совершила женщина.

Все. Козырного туза никакая карта не бьет.

— Суд выслушал показания свидетелей и удаляется на предварительное совещание, — мрачно провозгласил судья, поднимаясь на ноги.

— Суд тщательно рассмотрел обстоятельства дела, и принял решение: снять с обвиняемого обвинение в растлении лиц, не достигших полового созревания, и совершении насильственных действий сексуального характера по отношению к лицам, не достигшим полового созревания. Суд продолжит рассмотрение прочих обвинений через три дня.

Ночь обволакивала, окутывала уютным покрывалом, встречный ветер яростно трепал волосы. Коста мчался так быстро, как только мог, плечи уже болели от сумасшедшей гонки, крылья ломило, но он радовался этой боли: она помогала заглушить боль душевную, что была куда невыносимее.

Крылатый с зимы, с того самого дня, когда поймал падающую с крыши девушку, твердил себе: это не будет длиться вечно, даже просто долго не будет. Сказки кончаются, и кончаются быстро, а сказки для таких как он, воплотившиеся в жизни, имеют привычку заканчиваться еще и страшно. Ему еще повезло — во-первых, у него была эта сказка, а во-вторых, страшно она закончится только для него. Катя не пострадает. Интересно, захочет ли она, чтобы он рассказал свою историю до конца, после того, как просмотрит фотографии, или потребует, чтобы он немедленно выпустил ее из своего логова, и больше никогда, никогда не появлялся в ее жизни? Возможно, и захочет…

Он распластал крылья, ловя потоки воздуха, закрыл глаза. Как же давно это было…

— Вас зовут Константин, я верно произношу? — невысокий сухощавый японец, уже немолодой, но все еще крепкий и здоровый, смотрел на него со странной смесью эмоций в глазах. Здесь были и презрение, и брезгливость, и удовлетворенность, и интерес, и даже в какой-то степени немножко уважения. А может, уважение он придумал себе сам.

— Да.

— Бизнесмен, бандит, садист, убийца. Как вы собираетесь с таким жить?

— Я хочу искупить.

— Как? Вы можете вернуть кого-то из тех, кого вы убили, к жизни?

— Нет. Но я… — это было почти что озарение. — Я мог бы защищать людей от таких, как я.

— Хорошее звучание, — скривился японец. Его русский был небезупречен, но все же весьма на уровне — явно прожил в России не один год. — Волк, оберегающий овец от других волков.

— Он будет им лучшим охранником, чем пес.

— Быть может, быть может. Мы можем попробовать. Но на что вы готовы для — нет, не искупления, а для того, чтобы мочь начать искупление?

— На все, — не раздумывая, ответил вчерашний бизнесмен.

— Боль. Унижение. Насилие. Страшные нагрузки. Еще боль. Отказ от личного. Отказ от самого себя. Запреты — никто не должен видеть, нельзя прикоснуться к женщине, нельзя ничего, кроме исполнения долга. Готовы?

— Да, — он не колебался. Теперь, когда от его мира не осталось ничего, даже пепла, он был готов на все.

— Хорошо. Когда вас… подготовят, вы можете убедиться, что мы не злоумышленники и мошенники. Тогда вы переведете на нас все свои средства. Даже ангелам вроде той, что вас привезла, нужно питаться — она все-таки не полностью ангел.