– Только не я. Это произошло в тысяча восемьсот двадцать седьмом году. Дело «Джексон против Бакли». Один у другого воровал свиней…

– Заткнись! – Дженни выпустила его руку и тотчас снова завладела ею.

– Чем собирается заняться Чарли, когда все останется позади?

– С моей подачи он станет официальным поверенным племени. И сможет еще в зимнее время года надзирать за лыжной базой.

– Но не будет ли это обременять его?

– Может, и будет, хотя я так не думаю. Но выхода нет: здесь должен быть кто-то, чтобы следить за выполнением взятых на себя Вашингтоном обязательств по вновь заключенному с нами соглашению. В делах подобного рода поверенный всегда должен быть рядом. Ведь когда строят твой дом, необходимо наблюдать, чтобы все шло по графику. И скажу еще: я добилась включения в соглашение пункта, предусматривающего строгие штрафные санкции в случае каких-либо отклонений от согласованного нами плана.

– Выходит, Чарли будет занят круглые сутки… Но что еще получила ты от Города Дураков, как Мак называет его? Кроме того, что ты уже перечислила?

– А вот что. Согласно не подлежащему пересмотру договору, гарантом соблюдения которого выступает казначейство, в течение ближайших двадцати лет наше племя будет получать ежегодно по два миллиона долларов, не считая инфляционных надбавок.

– Дженни, это же пустяк, черт побери! – воскликнул Сэм.

– Вовсе нет, дорогой. Если к окончанию действия этого договора мы не встанем на ноги, то, значит, мы и этих денег не заслуживаем. Мы не хотим для себя каких-то льгот, просто нам надо с чего-то начать. Зная моих уопотами, я уверена в том, что мы сумеем отчитаться перед вами, бледнолицыми, за каждую потраченную нами никелевую монетку. И еще, поверь мне на слово, через двадцать лет наш президент получит у них прозвище что-то вроде Солнечного Заката или Лунного Луча. Не зря же мы готовим зелье – этот самогон!

– А как насчет другого? – спросил Дивероу.

– Какого такого «другого»?

– Ну, насчет нас с тобой?

– А к месту ли сейчас заговаривать об этом?

– Ты считаешь, что я выбрал для этого неподходящее время?

– Вовсе нет, но мне страшно.

– Не бойся ничего: в случае чего я защищу тебя!

– От кого?

– Ну, если понадобится вдруг… Собственно говоря, то, что я хочу сказать, очень просто. Как ты заметила, мы с Чарли имеем склонность сводить сложную ситуацию к простой, доступной пониманию каждого.

– О чем ты, черт возьми, Сэм?

– О сведении сложной ситуации к простой.

– И что все это значит, можно спросить?

– Я не хотел бы провести остаток своей жизни без тебя, и мне почему-то кажется, что примерно то же чувствуешь и ты.

– Признаю, в твоих словах содержится зерно правды, даже, пожалуй, больше чем зерно. Но обстоятельства сильнее нас. Я служу в Сан-Франциско, ты – в Бостоне. Расклад не из удобных.

– Учитывая твои данные, Арон с радостью возьмет тебя к себе, и на такое жалованье, что ахнешь.

– А учитывая твои данные, Спрингтри, Бэсл энд Карпас из Сан-Франциско возьмут тебя в свои партнеры охотнее, чем мистер Пинкус примет меня на работу.

– Я никогда не смог бы покинуть Арона, ты это знаешь, а ты уже ушла из одной фирмы в Омахе… Теперь поняла, как можно свести сложную проблему к простой, когда сознаешь, что, не выдержав разлуки, мы оба отравимся газом?

– Ну, о себе я бы этого не сказала!

– А я о себе говорю! Итак, каково твое мнение?

– Я отказываюсь отвечать, поскольку каждое мое слово может быть обращено против меня же самой.

– Позволь в таком случае предложить тебе кое-что.

– Слушаю тебя.

– Мак подарил мне сохранившийся у него со Второй мировой войны медальон с эмблемой своей старой дивизии, той, с которой он совершил прорыв в Арденнах. Я всегда ношу его с собой на счастье. – Дивероу сунул руку в карман и вытащил из него крупную, но легкую эрзац-монету с выгравированным в центре ликом самого Маккензи Хаукинза. – Сейчас я кину ее. Если выйдет решка, ты возвращаешься в Сан-Франциско, обрекая обоих нас на невыносимые муки. Если же сверху окажется орел, ты отправляешься со мной в Бостон.

– Согласна!

Медальон описал в воздухе круг и упал на дорогу.

– Силы небесные, это же Хаук!

Дженнифер хотела нагнуться, чтобы поднять медальон, но Сэм схватил ее за руки:

– Дженни, тебе не следует наклоняться так!

– Как «так»?

– Ну… в общем, ты должна следить за собой, чтобы не сдвинуть позвоночник.

Дивероу поднял с земли эрзац-монету и, сжимая ее в правой руке, левой прижал девушку к себе.

– Сэм, к чему ты это?

– Первая обязанность мужа – заботиться о жене!

– Каким образом?

– Скажем, беречь ее позвоночник. – Дивероу покрутил медальон, а затем швырнул его на луг, расстилавшийся слева от них. – Мне не нужны больше амулеты. У меня есть ты, и это самая большая моя удача, о которой я мог только мечтать.

– А может, ты просто не хотел, чтобы я увидела другую сторону медальона? – прошептала Редуинг, нежно покусывая его ухо. – Хаук дал мне такой же в Хуксетте с его портретом… на обеих сторонах. И знай: если бы ты сказал «решка», я бы убила тебя!

– Распутница! – сладострастно молвил Сэм и осторожно, как шимпанзе, изучающий незнакомый плод, коснулся своими губами ее губ. – Найдется ли здесь такое местечко, где бы мы могли уединиться с тобой?

– Не сейчас, разбойник. Нас ждет Мак.

– Ему нет больше места в моей жизни.

– Хотелось бы верить в это, мой дорогой, но, будучи реалисткой, я лишь задаю себе правомочный вопрос: надолго ли вы разлучаетесь с ним?

Дорога сделала поворот, и они оказались у высоченного вигвама, крытого сверху донизу полиэтиленовыми имитациями звериных шкур, прибитых к каркасу из длинных жердей, образовавших внизу широкий круг. Из отверстия наверху валил дым.

– Он там, – произнес Дивероу. – Давай побыстрее распрощаемся с ним, ну, скажем, в такой, например, манере: «Рад нашему знакомству, но будет лучше, если мы с вами никогда не встретимся вновь!»

– Это несколько грубовато, Сэм. Ты только подумай, как много сделал он для моего народа!

– Дженни, для него это все игра, неужели ты не понимаешь?

– В таком случае игра эта очень хорошая, дорогой, разве ты не видишь этого сам?

– Не знаю. Он всегда сбивает меня с толку…

– Это не главное, – заметила Редуинг. – Он выходит… Боже милостивый, взгляни на него!

Сэм не верил своим глазам. Генерал Маккензи Лохинвар Хаукинз, он же – уопотами Повелитель Грома, не имел ничего общего ни с одной из прежних своих ипостасей, к которым они привыкли. Мак никак не походил на военного и еще того менее – на царственного величавого индейца. В его манерах появилась небрежность, а в облике – обыденность, что лишь придавало созданному им новому образу особую убедительность. Желтый берет только отчасти прикрывал коротко подстриженные, топорщащиеся волосы, под резко очерченным носом виднелась полоска тонких черных усиков, на розовой шелковой рубашке выделялся пурпурный галстук, вполне соответствовавший цветом своим плотно обтягивавшим ноги ярко-красным брюкам, отвороты которых ниспадали на пару белых туфель «гуччи». А в руке он держал чемодан – понятно, от Луиса Виттона.

– Мак, черт возьми, кого ты изображаешь на этот раз? – завопил Дивероу.

– А, вот и вы! – сказал Хаук, оставляя вопрос без ответа. – Я уже боялся, что так и уеду, не попрощавшись с вами. Я ведь очень спешу.

– Спешите? Но куда? – спросила Дженнифер.

– Мак, кто ты все же теперь?

– Макинтош Куортермейн, – проговорил Хаук с туповатым видом, – ветеран шотландского гренадерского полка. Это идея Джин-Джин.

– Что?!

– Я отправляюсь в Голливуд, – пробормотал Хаукинз, – в качестве продюсера и технического директора Гринберга.

– Гринберга? Вы снимаете с ним фильм?

– В мои функции входит присматривать за Мэнни, чтобы он не очень-то расточительствовал… Имеются и еще кое-какие задачи: в Голливуде черт знает что творится, сами понимаете. Он нуждается в новаторах с холодной, четко мыслящей головой… Какое дивное зрелище представляете вы собой, пара любящих сердец! Но, увы, я должен бежать. У меня назначена встреча с новым моим адъютантом… я хотел сказать, ассистентом… полковником Романом Забриски, бывшим советским киноактером, снимавшимся в военных фильмах. Он ждет меня в аэропорту. Наш самолет направляется на побережье.