– Очень просто. Там, внизу, в большом мраморном холле, танцуют, поют, смеются и плачут, как лучшие из моих предков-цыган. Мужчины в нелепых одеждах и с раскрашенными лицами вьются вокруг девушек, и все так счастливы и так печальны, что я невольно вспомнил наши таборы в Моравских горах. Все это великолепно!

– Бог мой! – воскликнула Дженнифер. – Да они надрались!

– Что, моя дорогая?

– Надрались, мистер Пинкус! Напились своего зелья, наиболее опьяняющего напитка из всех созданных когда-либо цивилизованными и нецивилизованными людьми. Могауки утверждают, что это они сотворили сие питье. Мы же путем перегонки сделали его в двадцать раз крепче. В резервации запрещено распитие самогона, но коль скоро бутылка пущена по кругу, то, несомненно, раздобыл ее этот паршивец Телячий Нос!

– По-моему, учитывая его этническую принадлежность и общую обстановку, он не совершил ничего предосудительного, – вступился за Джонни Дивероу.

– Да. Вы, то есть мы знали, как вытягивать деньги у переселявшихся на запад индейцев, – проговорил Хаук.

– Это не имеет ничего общего с действительностью, генерал, – возразил ему Сэм.

– Интересно было бы узнать…

– Пора заходить! – произнес Сайрус повелительным тоном. – Этот напиток оказывает двоякое действие: сперва выпивоха погружается в забытье, а потом, вспомнив внезапно о своих обязанностях, впадает в панику, что нам вовсе ни к чему… Итак, я отворяю дверь. – Сделав это, он добавил: – Вы первый, генерал!

– Отлично, полковник!

Маккензи Хаукинз, в развевающихся перьях и в сопровождении преисполненного чувства собственного достоинства эскорта, прошествовал в огромную, в панелях из красного дерева залу. И в этот же миг грянула яростная индейская боевая песня, загремели барабаны, раздались дикие вопли, потрясшие святилище. Судьи, только что восседавшие на полукруглом возвышении с суровым выражением лица, насмерть перепугались. Двое из них – мужчина и женщина – даже залезли под стол. Когда же чуть погодя они выглянули из убежища с широко раскрытыми от ужаса глазами, то ощутили облегчение, поняв, что насилия не предвидится. И тут же раскрыли рты, уставившись на стоявшего внизу украшенного перьями монстра, чей вид невольно поверг их в состояние шока.

– Ясно, что ты наделал? – шепнул Сэм за спиной Хаука.

– Этому небольшому фокусу я научился в Голливуде, – произнес сквозь зубы Маккензи. – Подобная какофония подчас выразительнее любых слов. У меня в кармане магнитофон с тремя степенями громкости и защиты от помех.

– Выключи его, черт бы тебя побрал!

– Я сделаю это только после того, как эти дрожащие от страха дегенераты осознают, что перед ними Повелитель Грома, вождь уопотами, чье высокое положение в его племени требует почтительного к нему отношения.

Двое самых трусливых судей стали медленно подниматься с колен, и когда исторгавшиеся магнитофоном вопли затихли, они вернулись на свои места.

– Слушайте меня, мудрые старейшины национального правосудия! – заревел Повелитель Грома, и слова его эхом отразились от стен. – Ваш народ изобличен в организации подлого заговора с целью обманным путем лишить нас права владения собственностью и отобрать у нас наши луга, и горы, и реки, обеспечивавшие нас средствами существования. Вы загнали нас в гетто из глухих лесов и безводных земель, где не растет ничего, кроме не нужных никому сорняков. Но разве это не наша страна? Не здесь ли обитали тысячи племен, то жившие в мире со своими соседями, а то и воевавшие с ними, как делали это и вы, сперва сражаясь с нами, потом с испанцами, французами и англичанами, а в заключение – и друг с другом? Неужто у нас меньше прав, чем у тех, кого вы победили, а затем, простив, приняли в лоно своей культуры? Чернокожее население этой страны пребывало в состоянии рабства двести лет, мы же – пятьсот. Неужели вы допустите, чтобы подобное продолжалось и в наши дни, в эту эпоху?

– Я против такого положения вещей, – произнес тотчас один из судей.

– И я, – поспешил присоединиться к нему второй член Верховного суда.

– Разумеется, и я тоже, – заявил третий и столь отчаянно тряхнул головой, что челюсти его громко клацнули.

– О боже, я читала материалы этого дела не менее десяти раз и всякий раз рыдала! – воскликнула женщина-судья.

– Этого-то уж от вас никто не требовал! – сверкнул глазами на нее верховный судья и отключил микрофоны, чтобы суд мог посовещаться в тишине.

– Я люблю его! – шепнула Дженнифер на ухо Сэму. – Мак высказал буквально все в каких-то нескольких фразах!

– Но зато он никогда не проплывал в море во время урагана тридцати семи миль!

– Наш генерал очень красноречив, – заметил Пинкус чуть слышно. – Он знает, что и как говорить!

– Мне что-то не очень понравилась ссылка на чернокожих, – так же тихо промолвил Сайрус. – Ведь его индейских братьев не заковывали в цепи и не продавали, хотя, признаюсь, в целом он действует в верном направлении.

– Вы правы, Сайрус, нас не заковывали в цепи, – отозвалась Редуинг, – нас просто убивали или сгоняли с наших земель в места, где мы умирали с голоду.

– О’кей, Дженни, признаю свое поражение!

Снова включили микрофоны.

– Итак, продолжаем! – изрек крайний справа судья. – Поскольку ваши интересы представляет адвокат Пинкус, известнейший в Бостоне юрист, мы, конечно, признаем ваши полномочия, но осознаете ли вы, сколь серьезен предъявленный вами иск?

– Мы хотим лишь получить назад то, что принадлежит нам по праву. Обо всем же остальном можно порассуждать, но не более того.

– В вашем иске об этом сказано не столь определенно, вождь Повелитель Грома, – заявил судья-негр, и, когда он взял со стола листок бумаги, во взгляде его промелькнуло неодобрение. – Ваш официальный поверенный – Сэмюел Лансинг Дивероу, не так ли?

– Да, так. Означенное лицо – это я, сэр, – выступил вперед Сэм и встал рядом с Хаукинзом.

– Исковое заявление составлено чертовски здорово, молодой человек.

– Благодарю, сэр, но если по-честному…

– Возможно, вам за него пустят пулю в лоб, – продолжил судья, не обращая внимания на слова Дивероу. – Однако в этой бумаге содержится некий подтекст, отдающий сарказмом. Создается впечатление, будто вы заинтересованы не столько в восстановлении справедливости, сколько в мести.

– Если возвращаться к прошлому, то, действительно, я был возмущен, сэр, когда узнал о свершившейся несправедливости.

– Вам платят не за то, чтобы вы предавались своим чувствам, господин адвокат, – проговорил судья слева, – а за то, чтобы вы в своем обращении объективно изложили суть дела. Вы же вместо этого возводите чудовищную напраслину на давно уже почивших лиц, которые, понятно, не в состоянии сказать что-либо в свою защиту.

– Мои заключения основываются на ранее неизвестных материалах, и нет ни одного факта из упомянутых мною, который не был бы подтвержден историческими документами.

– Вы что, профессиональный историк, мистер Дивероу? – спросил один из судей.

– Нет, господин судья, но я профессиональный юрист и как таковой способен представить излагаемые в документах бесспорные факты в качестве свидетельских показаний, что, я уверен, доступно и вам, сэр.

– Очень мило с вашей стороны, что вы не отказываете в этом нашему коллеге, – съязвил другой судья.

– Я никого не хотел обидеть, сэр.

– Однако, судя по вашему высказыванию, сами вы весьма обидчивы, господин адвокат, – молвила леди. – А из этого следует, что и вам ничего не стоит обидеть другого.

– Я действительно могу быть резок, но только тогда, когда имеются на то основания, мадам.

– Эту особенность вашего характера я и имел в виду, мистер Дивероу, когда говорил о саркастической тональности составленного вами заявления. У меня сложилось впечатление, что вы хотите ни больше ни меньше, как отставки части правительства, тотальной капитуляции с его стороны, что легло бы тяжелым бременем на плечи налогоплательщиков нашей страны. Учитывая объективные условия, предложенный вами путь решения проблемы нереален для нашей нации.