Всего лишь сердце! Миранда сникла.

— Могут ли твои врачи сделать что-нибудь для тебя? — спросила она. — Когда у отца был сердечный приступ, его доктор очень помог ему.

Потрясенный выражением заботы на ее лице, Бретт сказал как можно спокойнее:

— Миранда, единственное лечение, в котором я нуждаюсь, — это ты… Если, конечно, сможешь меня простить. — Заметив ее смятение, он продолжил, прежде чем она успела что-либо сказать: — То, от чего страдает мое сердце, давным-давно известно людям как неразделенная любовь. Это и есть моя смертельная болезнь. К сожалению, до тех пор пока тебя не похитили и ты не потеряла ребенка, я не осознавал, как сильно люблю тебя. Сексуальное влечение — да, это я был готов признать. Но не любовь.

Миранда была ошеломлена. Это невозможно, предостерегала она себя, этого просто не может быть!

— Почему ты не сказал, что любишь меня, еще тогда, в Англии? — спросила она осторожно.

— Думал, что правда открылась мне слишком поздно, — сказал он. — И все равно хотел признаться, как только к тебе вернется сознание. Однако ты в первых же словах потребовала развода. Еще некоторое время я надеялся, что ты вернешься ко мне. Но этого не произошло, и я понял, что потерял тебя, потерял безвозвратно. А Габи, видя мои страдания, решила, что я неизлечимо болен.

— Хорошо, что она позвонила. Но скажи: почему ты не сказал о своей любви сразу, как только увидел меня сегодня?

Бретт заглянул в ее серые глаза, где все еще оставалась тень сомнения.

— Я подумал, что ты явилась только из жалости ко мне. А когда ты сказала, что любишь меня, я сначала не поверил. Но твои слова все же дали мне шанс поправить отношения между нами, и я использовал его. Отчасти поэтому я привез тебя сюда.

— Отчасти?

— Да, есть и другая причина. Когда ты сказала, что любишь меня, я почувствовал такое непреодолимое желание, что даже не решился поцеловать тебя. Я ведь знал, что после этого остановиться мне уже не удастся. Шесть месяцев воздержания делают что-то невообразимое с мужским аппетитом, моя дорогая. — И добавил чуть капризно: — Надеюсь, с твоим — тоже?

— А как насчет страстного желания поцеловать меня? — прошептала Миранда — Ты все еще испытываешь его?

— Конечно, дорогая, но я должен тебе еще многое объяснить.

— А объяснения не могут подождать?

Искорки света запрыгали в его глазах.

— Наверное, нет.

— Бретт!.. — прошептала она умоляюще.

С едва сдерживаемым стоном он притянул ее к себе, она обвила руки вокруг его шеи, губы их встретились. Пылкое влечение, страсть снова вошли в их жизнь. Миранда ощутила это так естественно, будто между ними никогда ничего не менялось. Но тут же пришло понимание: взаимное признание в любви внесло новое измерение в их отношения.

Она лишь краем сознания ощущала, что Бретт несет ее в спальню, что ее одежда оказалась быстро снятой, что постель мягко приняла их. Только огонь, свет и страсть. Ей не нужны были предварительные любовные ласки. Она открылась ему навстречу, он вошел в нее, и она закричала…

Они занимались любовью снова и снова — голод после стольких месяцев монашеской жизни было нелегко утолить. Даже спустя несколько часов, когда они лежали обнаженные на измятых простынях и пили шампанское, они все еще не были пресыщены друг другом.

Бретт первым вернулся к реальности. Он должен был рассказать все, это уже нельзя было больше откладывать.

— Миранда, — сказал он, ставя пустой бокал и откидываясь на спину, — я говорил тебе прежде, что должен попытаться объяснить, почему женился на тебе. Полагаю, что наилучший способ сделать это — начать с самого начала.

Миранда изменила положение, чтобы посмотреть на любимого, и ее сердце снова быстро забилось: вид его сухого, мускулистого тела совершенных пропорций не позволял ей думать ни о чем другом, кроме их любви — той, которая сейчас хотела дать прошлому уйти, исчезнуть без слов, но когда сказала об этом Бретту, тот только отрицательно помотал головой.

— Нет, ты должна это знать. Хотя, конечно, мужчине в моем возрасте нелегко признаваться в том, как он неразумно потворствовал своим заблуждениям.

Миранда, нахмурив брови, надела рубашку. Не потому, что замерзла, и не из ложной скромности. Она поняла, насколько Бретт сейчас серьезен, его ничто не должно отвлекать. То, что он собирается ей сказать, явно очень важно для него. И если она не станет слушать сейчас, то, вероятно, больше этого уже никогда не услышит. И, приняв решение, Миранда с подобающей моменту серьезностью сказала:

— Продолжай, Бретт, я слушаю.

— Как ты знаешь, Миранда, мой отец англичанин, а мать американка. Полагаю, они планировали как-то распределять время поровну между Англией и Штатами. Главные интересы бизнеса моего отца были связаны с Бирмингемом и Лондоном. У него был офис и в Нью-Йорке, но это была не та штаб-квартира, которую имею сейчас я. Он просто хотел, чтобы моя мать могла проводить некоторое время здесь, на ее родине.

По тем же причинам он предложил мне учиться в Гарварде, а потом присоединиться к нему в лондонском офисе, мозговом центре его бизнеса. Он был блестящим человеком, Миранда, и мне было предопределено идти по его стопам. К тому моменту мои родители проводили уже большую часть времени раздельно, я редко видел свою мать и, боюсь, не часто вспоминал о ней.

И вот однажды раздался звонок из Нью-Йорка. Она просила отца побыстрее приехать и отправиться вместе с ней в круиз на яхте друзей. Когда он сказал, что мы работаем над важной сделкой и не сможем приехать немедленно, она ответила, что в таком случае поедет одна. Не в круиз, конечно, ей стыдно перед друзьями, что муж так ею пренебрегает, а просто на какой-нибудь карибский курорт.

Я присутствовал при разговоре и видел, что отец колеблется. Но когда он, повесив трубку, спросил, как ему поступить, я посоветовал не обращать внимания на женские капризы. Дело, мол, прежде всего, а я один могу не справиться.

— Что же случилось потом? — поторопила мужа Миранда, когда он сделал паузу. Бретт мрачно улыбнулся.

— Самое плохое, что могло быть. Самолет, на котором она летела, потерпел аварию при взлете. Никто не погиб, но много пассажиров серьезно пострадали. В том числе и моя мать.

— Значит, твоя мама осталась жива?

— Мать умерла неделю спустя. В утешение нам — слабое утешение! — врачи повторяли, что если бы она выжила, то на всю жизнь осталась бы калекой, инвалидом. Мой отец, конечно, во всем винил себя. И это сознание вины убило его пятью годами позже.

— А ты? — неуверенно спросила Миранда. — Тоже обвинял себя?

— Да, обвинял. Я мог бы убедить отца поехать с ней в круиз и доверить мне ведение дальнейших переговоров. И мама была бы жива до сих пор. А может, и отец.

Короче говоря, Миранда, с тех пор я начал придавать больше значения милосердию, подсознательно стремясь избавиться от того, что считал своей заслуженной карой. Когда несколько лет спустя секретарша моего офиса в Бирмингеме попала в аварию и симулировала инвалидность — об этом я расскажу тебе позднее, — сначала я всячески помогал ей — выплачивал пенсион и деньги ее отцу за уход за дочерью, предоставил им просторный дом без всякой арендной платы. А Ив Мартин решила, что в один прекрасный день я женюсь на ней.

— А ты не давал ей таких надежд? — спросила Миранда.

— Нет, мой интерес к Ив никогда не имел романтического оттенка, и ее надежды никак породить не мог. Я и не предполагал, что она такие надежды лелеет, и понял это лишь по ее реакции, когда сообщил, что собираюсь жениться на тебе. Она даже пыталась как-то повлиять на наш брак — позвонила тебе в Нью-Йорк, стремясь что-то выведать посетила твоего отца. Я повидался с ней и не думаю, что мы услышим о ней снова.

— Надеюсь, ты не был слишком суров с ней?

Бретт сухо улыбнулся.

— Нет, конечно. Ведь в том, что произошло, есть и моя вина. А сейчас, как я выяснил, у нее все в порядке. Она выходит замуж за одного из преуспевающих бирмингемских архитекторов. О подробностях я не расспрашивал.