Расплывшись в улыбке, Джимми сбросил ботинки и натянул носки на худые ступни, посиневшие от холода.

— Спасибо, док! Замечательный подарок. А если я проголодаюсь, лежа в постели, то поджарю яичницу прямо в носках.

— Носите на здоровье.

— Какое там здоровье! — Джимми махнул рукой и откинулся на спинку кресла. — Лишь бы иметь возможность самостоятельно добираться от кровати до ванной.

— И все-таки, как вы себя чувствуете?

— Лучше, чем несколько недель назад, но все еще паршиво. Близится Рождество, а я хотел бы попросить Санта-Клауса исполнить только одно мое желание: чтобы я дотянул до Нового года. Не надо ни бумажных колпаков, ни шампанского, ни веселья всю ночь. Мне достаточно посмотреть прямую трансляцию бала на Таймс-сквер. Может, я даже увижу Тони и других полицейских. Я хотел бы поднять бокал, встречая еще один год. — Грустная улыбка осветила его изможденное лицо. — А вы, док? О чем вы хотели бы попросить Санта-Клауса?

— Подарить мне надежду. — В этот холодный вечер она молилась хоть о временном избавлении от страданий и обрела его рядом с умирающим человеком.

— Надежду? За это стоит выпить. — Джимми с трудом поднялся. — Ликер и ром у меня кончились, зато есть вино.

— В другой раз. Я еду от подруги, с которой уже выпила за Рождество.

Но Элли не ушла, а провела у Джимми еще целый час, рассматривая вместе с ним альбом с вырезками — реликвиями его сценической карьеры. Здесь были собраны концертные программы, газетные статьи, снимки, подобные висящим на стене. Восхищаясь ими, Элли вновь горько пожалела о том, что рядом с Джимми нет его родителей. Таким сыном она бы гордилась.

Наконец Элли поднялась.

— К сожалению, мне пора. Уже поздно.

Она осторожно обняла Джимми и почувствовала, как его грудь дрогнула, словно Джимми пытался сдержать рыдание. Но глаза его были сухими. Элли понимала, как много значит для Джимми ее визит, и порадовалась, что зашла.

Вернувшись домой, она сразу включила автоответчик. Ни единого сообщения от Пола… и вообще никто не звонил. Ее вновь охватило отчаяние.

«Позвони кому-нибудь», — сказала она себе и вспомнила про подругу по колледжу Гресию, живущую в Сиэтле. Как приятно было бы надеть купальный халат, свернуться клубком и всласть поболтать с Гресией, попивая горячий чай! Но разница во времени с Сиэтлом составляла три часа, и наверняка Гресия, обычно откладывающая все дела до последней минуты, сейчас сломя голову носится по магазинам в поисках подарков.

Элли вдруг поняла, что ей безумно хочется позвонить Полу. А ведь она поклялась не делать этого. «Что толку звонить ему?» — спрашивала себя Элли. Он будет говорить вежливо и дружелюбно, возможно, даже обрадуется, как обрадовался, когда она поздравила его с Днем благодарения. Они поболтали бы о работе, она расспросила бы о родителях Пола, а он ответил бы, что у них все в порядке, и по очереди подозвал бы их к телефону. Джон и Сьюзан сердечно пожелали бы ей удачного праздника, но к концу разговора Элли ощутила бы изнеможение. И тогда забралась бы под одеяло и зарыдала.

В соседней квартире кто-то играл на расстроенном пианино рождественские гимны и песни. «Тихая ночь, святая ночь» закончилась, началась «Вы звените, бубенцы». В голове Элли что-то запульсировало в ритме ударов по клавишам. Ей было так тоскливо, что она даже подумала, не позвонить ли своим родителям, чтобы пожелать им счастливого Рождества. Но Элли знала: как всегда в тех редких случаях, когда она звонила домой, мать скажет что-нибудь вроде: «Хорошая выдумка — эти праздничные междугородные тарифы! Благодаря им люди звонят домой, что прежде им и в голову не приходило».

Услышав телефонный звонок, Элли вздрогнула. Пол? Нет, вряд ли.

Она поспешно вскочила, больно ударившись коленом о стеклянный журнальный столик. Элли заковыляла к телефону, стоящему на японском шкафчике у стены. Ее била дрожь. Она уверяла себя, что звонит Джорджина — скорее всего завтрашний ужин перенесен на другое время…

Выдохнув в трубку «алло», Элли поняла, кто звонит, и твердо уверовала в существование судьбы, провидения или как там оно называется. Поэтому не слишком удивилась, услышав знакомый голос, в котором слышались бравада и страх.

— Это Скайлер Саттон… помните меня? Понимаю, это нелепо, но мне захотелось поздравить вас с Рождеством и сказать, что я хотела бы снова встретиться с вами. И поговорить о ребенке. Вы еще не передумали?

— Это Белтер, — объяснила Кейт женщине, рассматривающей изящное кресло в стиле рококо, обитое поблекшим зеленым бархатом и занимавшее самое видное место в магазине.

— Сразу видно. — Посетительница, дама лет шестидесяти, с серебристыми волосами, в твидовом костюме, огляделась. Ее голубые глаза, окруженные сеткой мелких морщин, оживленно блеснули. — Кажется, шестидесятые годы девятнадцатого века. Чудесная вещь… Где вы раздобыли ее?

— На аукционе «Сотби» в Нью-Йорке. — Кейт отодвинула кресло от стены, чтобы продемонстрировать уникальную конструкцию спинки, образчик запатентованного самим Белтером изобретения — покрытые лаком слои древесного шпона, образующие рубчатый рисунок. — Если хотите, я покажу сертификат.

— Не надо. Я присмотрела его для дочери. Она коллекционирует мебель, изготовленную Белтером, и в конце этой недели приезжает из Бостона. Не могли бы вы пока оставить кресло у себя?

— Разумеется. До пятницы? — Кейт задумалась. В четверг ей предстояло выступить на ежегодном чаепитии Нортфилдского исторического общества, а президент общества, Кэролайн Этуотер, обожала белтеровскую мебель. Значит, можно намекнуть ей, что креслом заинтересовался другой покупатель. Так или иначе, теперь, в разгар января, когда подробности минувшего Рождества постепенно блекли в памяти, шансы выгодно продать кресло были весьма велики. Избавившись от необходимости выбирать и покупать подарки, люди вновь сосредоточат усилия на обстановке и отделке домов. А кресло и вправду выглядит великолепно.

— Так вы согласны? — обрадовалась женщина.

Кейт улыбнулась:

— С удовольствием сделаю это для вас. — И она записала имена покупательницы и ее дочери: миссис Дора Кейс и миссис Линда Шаффер.

Как только Дора Кейс ушла, провожаемая веселым звоном медного колокольчика над дверью, Кейт опустилась на георгианскую оттоманку, выставленную на продажу и живописно подсвеченную лампами в уголке, напоминающем библиотеку английского поместья, и с облегчением вздохнула.

«Сейчас Дора приедет домой и позвонит дочери, — думала Кейт. — К телефону подойдет кто-то из ее внуков. И Дора спросит: "Что было сегодня в школе?" А внук ответит: "Бабушка, когда же ты приедешь? Я соскучился…"»

Кейт встряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. «Даже если у Доры и вправду есть внуки, это меня не касается». Ее тревожила Скайлер, твердо вознамерившаяся совершить противоестественный поступок. И хотя Скайлер еще не выбрала приемных родителей для ребенка, вчера вечером она позвонила и сообщила, что у нее есть кое-кто на примете.

Кто эти люди? Кейт едва удержалась, чтобы не задать дочери этот вопрос. Впрочем, какая разница? Кейт не сомневалась в том, что они симпатичные. Но дело не в этом.

У Кейт болела голова, в висках стучало так, словно там работала бригада строителей, орудуя молотками, дрелями и пилами. Хуже того — ей было не с кем поговорить. Миранда сочувствовала Кейт, но категорически не одобряла решение Скайлер. Поэтому Кейт считала предательством по отношению к дочери обсуждать ее дела с Мирандой. Она не могла излить душу даже Уиллу. Он делал вид, будто ничего не происходит, и все последнее время проводил в офисе, изнемогая от перенапряжения.

Кейт пыталась понять дочь, однако Скайлер все заметнее отдалялась от нее. Кейт оправдывала дочь, убеждала себя, что та просто не хочет обременять ее и Уилла мучительными подробностями поиска подходящей супружеской пары. Но вместе с тем Кейт раздражалась. Как смеет Скайлер замыкаться в себе! Она даже не познакомила их с отцом ребенка!