Близкая к обмороку, Кейт отводила влажные пряди со лба Скайлер. Краешком глаза она видела Элли, стоящую у кровати с выражением благоговейного изумления на лице. Хотя Элли была поодаль, казалось, будто их со Скайлер связывают незримые нити.

— Головка! Вижу головку! — воскликнула Микки, которая выглядела так, словно это она рожала. Ее кудрявые волосы влажно блестели, лицо горело.

— А теперь немного расслабься. Хватит тужиться, — распорядилась врач. — Мне надо повернуть головку… вот так. Ну, постарайся еще разок, Скайлер. Посмотрим, долго ли еще…

Скайлер издала звериный вопль, от которого Кейт содрогнулась.

— Девочка! — послышался голос, отдаленно напоминающий голос Элли, и что-то маленькое, мокрое и темное проскользнуло между бедрами Скайлер.

Ребенок разразился требовательным криком.

Скайлер расплакалась. Она обняла новорожденную дочь, которую положили ей на грудь. Их все еще связывала пульсирующая пуповина. Ладонью Скайлер осторожно поддерживала крохотную влажную головку.

Кейт изумленно уставилась на миниатюрную девочку с черными волосами, и ее охватило чувство, будто в конце туннеля забрезжил свет. Она слышала, что именно так описывают приближение смерти, и теперь не могла оправиться от потрясения. Кейт вдруг обнаружила, что рождение и смерть во многом похожи: и то и другое связано с выходом из длинного темного туннеля.

Теперь она знала, как следует поступить.

Кейт сидела не шелохнувшись, едва осмеливаясь дышать. Элли приблизилась к постели, не сводя завороженного взгляда с ребенка, уже завернутого в белую пеленку. Его держала на руках врач.

Если бы Элли вонзила нож в сердце Кейт, они были бы квиты, но это… это было еще хуже. Кейт наблюдала, как Элли подходит все ближе, как робко, с надеждой протягивает руки. Ее высокие скулы блестели от слез. Кейт заставляла себя смотреть на нее, зная, что в бездействии заключается ее долг. Она Должна пережить и это испытание. Кейт понимала, что расплата неминуема.

Но когда Элли со сдавленным вздохом взяла на руки маленький белый сверток, Кейт не выдержала и закрыла глаза. Все правильно… все справедливо… но нестерпимо больно.

Единственное, что ей осталось, — цепляться за мысль, не позволявшую ей вскочить и выхватить ребенка из рук Элли. Мешала причина, по которой она очутилась в этом невыносимом положении.

«Но у меня по-прежнему есть Скайлер. И всегда будет».

Скайлер никогда не узнает о том, какую ужасную цену заплатила Кейт.

Скайлер охватило ощущение пустоты. Слезы струились по щекам без остановки. «Ребенок… мне жаль… так, что и представить невозможно, но так должно быть. Я проявила бы эгоизм, оставив малыша себе… стала бы эгоисткой, такой же, как моя родная мать, которая бросила меня…»

Скайлер никому не говорила, что за месяц до рождения ребенка поняла: у нее будет девочка, и втайне выбрала ей имя — Анна. Простое, но надежное, это имя никогда не выйдет из моды. Оно переживет века.

«Анна, я люблю тебя. В глубине души я всегда останусь твоей матерью».

Подавив рыдание, Скайлер крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела над собой знакомое лицо и на миг решила, что уснула и теперь видит сон. Но потом большая ладонь накрыла ее руку.

— Тони… — Это имя сорвалось с губ Скайлер как вопль, который до сих пор ей удавалось сдерживать.

Он стоял спиной к маленькому ночнику на тумбочке у постели, отбрасывая тень на стену, а на его волевом лице была написана безграничная нежность.

Мозолистым пальцем он стер слезу с виска Скайлер. Черные, как полночь, глаза выражали сострадание, а может, и общее чувство потери. Ибо Тони тоже утратил нечто бесценное: шанс увидеть, как его крохотная дочь появилась на свет. Ему не досталось даже мимолетной радости.

— Я приехал сюда сразу, как только смог, — объяснил он срывающимся, хрипловатым голосом. — Мы были на месте преступления в Бруклине. Сообщение Микки я получил, только вернувшись в конюшню. — Ему удалось усмехнуться. — Сказать по правде, она звонила дважды.

— О, Тони!.. — Скайлер судорожно сжала его руку, борясь со слезами. — Тебе сказали, что у нас девочка? Такая хорошенькая! Видел бы ты ее! И черноволосая. Она очень похожа на тебя.

— Скайлер… Господи… — Тони присел на кровать, схватил ее в объятия, и она разрыдалась. Он тоже плакал — Скайлер чувствовала, как содрогается его тело — не дрожит, а именно содрогается. И она понимала: даже если доживет до ста лет, Тони никогда не забудет эту ночь. Ему не забыть дочь, зачатую в порыве бездумной страсти, и любовь, которая чудом возникла между ними.

Скайлер запустила пальцы в волосы Тони, крепко прижала его голову к груди.

— Мне так жаль, — выдохнула она. — Но иначе я не могу, Тони. Я делаю это ради нее. Не надо ненавидеть меня…

— Скайлер, у меня нет ненависти к тебе. — Глубоко вздохнув, он отстранился, и она сразу поняла, чего стоило ему усилие совладать с собой: на его щеках прорезались глубокие морщины, глаза ввалились. — Господи, как мне тяжело… Как я хотел бы, чтобы все было иначе…

— И я тоже, — пробормотала Скайлер. — Честное слово…

Он коснулся ее волос, легко пригладил их.

— Я люблю тебя.

Дрогнувшим голосом она отозвалась:

— Не произноси слов, которых не понимаешь.

— Я люблю тебя, — упрямо повторил Тони.

— Это не поможет, — возразила она. — У нас ничего не получится. После того, что случилось сегодня, мы не сможем смотреть друг другу в глаза, не чувствуя… — Скайлер смахнула со щеки слезу.

— Даже раздирающая боль внутри лучше, чем попытки делать вид, будто ничего не произошло. — Тони провел ладонью по ее щеке, и Скайлер охватила мелкая дрожь. — Расскажи мне о ней, — тихо попросил он. — Расскажи все, что помнишь.

И Скайлер подчинилась. Ощущая пустоту внутри, презрение к себе и невысказанную любовь, она поведала Тони о малышке, которую тайно назвала Анной.

Незадолго до полудня солнечного, морозного понедельника Тони сидел верхом на жеребце, стоящем у перекрестка Тридцать четвертой улицы и Восьмой авеню, ожидая, когда загорится зеленый свет. Тони и Грабински, офицер, направленный на смежный пост, собирались устроить обеденный перерыв, когда серебристый «ягуар», явно превышающий скорость, со скрипом тормозов нарушил правила, свернув на красный свет на Восьмую авеню, и чуть не задел заднюю ногу Скотти. Конь испуганно всхрапнул, и Тони с силой сжал ногами его бока. Краем глаза он заметил серебристую вспышку — «ягуар» уже мчался прочь по Восьмой авеню.

— Гаденыш… — процедил Тони, выпустив клубы пара. Еще несколько минут назад он дрожал от непривычного холода, который сковал город в последнюю неделю апреля, точно злобная усмешка уходящей зимы. А теперь угли гнева разгорались в нем.

Коротко кивнув Грабински, Тони ударил Скотти в бока затупленными медными шпорами. Гнедой перешел на рысь и свернул на Восьмую авеню. Через квартал к северу, возле угла Тридцать пятой улицы, зажегся красный сигнал светофора, и «ягуар» сбавил скорость. «Ну, теперь ты попался!» — возликовал Тони.

Но «ягуар» не остановился: обогнув затормозившее такси, он проскочил перекресток. Дьявол! Тони пустил коня галопом. Он безуспешно пытался разглядеть номер «ягуара», уже приближавшегося к углу Тридцать шестой улицы. Тони подхлестнул коня, держась в стороне от потока транспорта и без усилий огибая припаркованные в два ряда автомобили и фургоны. Четкий ритм подков Скотти будоражил его. Казалось, Тони подключили к электрической сети, раскинувшейся под поверхностью так хорошо знакомых ему улиц.

Дыхание мерно вырывалось из груди Тони. Он вспомнил про дубинку, пристегнутую к седлу, и «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, висящий на поясе. Воспользоваться оружием Тони не мог, пока нарушитель не окажет сопротивления, но было приятно сознавать, что он отнюдь не беспомощен.

На время Тони потерял «ягуар» из виду, а потом снова высмотрел его — на повороте на Тридцать седьмую улицу. Машина быстро удалялась.