Элли сознавала все это, и хотя душа ее болела за мужа и она понимала его, ей казалось, что дела Пола не так уж важны. Сама она была готова на все, лишь бы иметь ребенка.
У нее не было выбора. Многие считали, что у нее железная воля, но даже это не избавляло ее от повторяющегося кошмара. Увидев ребенка на улице или в супермаркете, она ощущала невыносимую тоску. Элли знала, что Бетани уже взрослая, но не могла представить себе дочь юной девушкой. Бетани навсегда останется для нее ребенком! Слезы подкатывали к ее глазам, когда Элли чувствовала сладковатый запах детской присыпки, слышала радостный смех годовалых малышей, наблюдала, как мать крепко держит ребенка за руку, переводя его через улицу.
— Вчера ночью она снилась мне, — тихо призналась Элли. — Я видела Бетани точно наяву. И его тоже. Я бросилась за ним, но он быстро удалялся. А потом я потеряла его в толпе. — Слезы заливали ее глаза, но она смахнула их. — Я никогда не говорила тебе об этом, но порой после таких снов я чувствую, как у меня сочится молоко.
Пол коснулся ее руки.
— Элли… — Это краткое слово, нежное, как ласка, но печальное, вместило всю земную скорбь.
— Я не могу остановиться, — продолжала она. — Даже если бы хотела — не могу. Я буду пытаться еще и еще.
— Бетани никем не заменишь, — возразил Пол.
— Речь не о Бетани, Пол, мне уже сорок лет. Времени у меня в обрез. И если я остановлюсь сейчас…
— «Не лучше ли я для тебя десяти сыновей?» — Его губы дрогнули в подобии прежней иронической улыбки.
— Первая Книга Царств, глава первая, стих восьмой. — За годы детства, проведенного в Евфрате, в голову Элли вдолбили Священное писание, но она и не помышляла, что когда-нибудь вознесет к Богу такую же мольбу, как несчастная, бездетная Анна.
— Это невыносимо, — проговорил Пол. — Иногда мне кажется, будто я прошу тебя сделать выбор, хотя знаю, что это несправедливо. Но я ничего не могу изменить, Элли. Временами я подолгу размышляю, вписываюсь ли в твою формулу, или же я просто фон, на котором разворачивается твоя драма.
Элли похолодела.
— Я не верю тебе. Господи, как ты можешь говорить такое?
— Когда мы в последний раз занимались любовью? — вдруг с жаром спросил Пол. — Минувший месяц мы провели как на иголках и так боялись, что Криста передумает, что целыми вечерами сидели дома — и сидели бы и днем, если бы не работа. Элли, даже когда мы разговаривали, меня не покидало ощущение, будто ты прислушиваешься к телефонным звонкам!
Элли охватили раскаяние… и страх.
А если Пол выполнит свою угрозу? Каково будет просыпаться каждое утро в пустой постели, спешить домой, чтобы поделиться радостным известием насчет кого-нибудь из пациентов, и не заставать Пола, напрасно жаждать его прикосновений одинокими ночами?
«Ты нужен мне, Пол, — хотелось сказать ей. — Без тебя нет и меня… Ты утешал меня в трудные минуты, давал советы, если я терзалась сомнениями… приносил мне кофе по утрам… помнил даже о мелочах, не забывал сложить белье, когда приходила моя очередь идти в прачечную…»
Элли не сомневалась в прочности уз, связывающих ее с Полом. Но теперь понимала, что Пол походит на ее пациентов, попавших в тиски непостижимой одержимости. Неужели и она становится такой, как они, теряет власть над собственной жизнью, отдаляется от тех, кто ей дорог?
«Вовсе нет, — спокойно возразил внутренний голос. — Твоя мечта — самая естественная в мире. Того же самого хочет почти каждая женщина».
— Я не могу обещать, что все изменится, — заговорила она. — Однако так не может продолжаться вечно. Этому когда-нибудь придет конец.
— Но когда? Когда же? — Мука, терзавшая и Элли, отразилась в глазах Пола. Его пальцы больно впились в ее плечи.
Внезапно все стало простым и ясным. Если отбросить все лишнее, происходящее окажется незамысловатым, как детский Рисунок. «Элементарно, мой дорогой Ватсон», — подумала Элли, и ее губы тронула улыбка. Почему же Пол ничего не понимает? Ведь стоит потерпеть еще немного — и их жизнь станет прекрасной!
— Когда у меня будет ребенок, — ответила она.
Глава 4
В Отделении интенсивной терапии новорожденных имени Генри Картера Дикона не было смотрового окна, выходящего в общий коридор больницы.
Толкнув вращающуюся дверь, глава ОИТН доктор Пол Найтингейл уже в который раз мысленно поблагодарил чуткого человека, догадавшегося разместить его отделение над обычным родильным. Сейчас в отделении было пятнадцать палат для выхаживания недоношенных детей. Для каждой предназначался отдельный пост, новейшее стационарное оборудование и квалифицированные специалисты. Жизнь крохотных пациентов висела на волоске, за их состоянием пристально следили врачи и сестры. Еще труднее приходилось родителям. Но по крайней мере когда они приходили навестить своих малышей, им не приходилось видеть сквозь смотровые окна здоровых, доношенных детей.
Пол направился к глубоким раковинам из нержавеющей стали справа от входа. Табличка, висящая над емкостью для эксидина, гласила: «Прежде чем навестить своего ребенка, снимите все украшения и тщательной вымойте щеткой руки до локтя в течение двух минут». Моя руки, Пол заметил возле третьего инкубатора одну из матерей, Серену Блэнкеншип.
— Неудачная ночь, — пробормотала Марта Хили, украдкой кивнув в сторону Серены.
Марта стояла у стола за жирной красной чертой, разделявшей пол на две зоны — нестерильную и относительно стерильную. Тем, кто не вымыл предварительно руки, запрещалось пересекать черту, охраняемую Мартой и другими сестрами так же ревностно, как государственную границу.
— У Тео подскочил билирубин, — мрачно добавила Марта. — И выглядит он неважно.
— Она провела здесь всю ночь? — спросил Пол, бросив взгляд на Серену.
Марта кивнула. Миниатюрная, как подросток, с задорной короткой стрижкой, она походила на девчонку-скаута из младшего отряда, разносящую по кварталу самодельное печенье. Но при этом считалась лучшей из сестер ОИТН, всей душой преданной «своим малышам», и наводила ужас на неряшливых интернов. Еще меньше сочувствия Марта проявляла к мамашам, обожающим драгоценные побрякушки. Она встречала их у входа, гневно сверкая зелеными глазами, ледяным тоном излагала правила посещения, список которых висел над каждым инкубатором, и всем своим видом показывала, что готова стоять насмерть.
— Я убеждала ее отдохнуть, — сказала Марта. — Хотя бы вздремнуть в зале заседаний. Но она отказалась наотрез.
Пол пробрался между рядами инкубаторов на вращающихся столах, снабженных замысловатыми электронными приборами — кардиомониторами, оксигемометрами, аппаратами искусственной вентиляции легких. По пути он кивал медсестрам в клюквенно-розовых халатах: те заносили показания приборов в карточки, выполняли назначения, кормили пациентов, меняли подгузники и взвешивали их, определяя объем мочи. Возле инкубатора Тео Блэнкеншипа Пол проверил показания компьютера, следящего за притоком кислорода. Пятьдесят процентов — на два больше, чем вчера. Проклятие! Пришлось применить последнее средство. От аппарата, создающего необходимое давление, крошечные легкие Тео покрывались рубцами, которые лишь разрастались от притока кислорода, но без этого аппарата он не мог дышать.
— Ему хуже, да? — Тихий голос едва слышался сквозь гул искусственной вентиляции.
Пол заглянул во встревоженные глаза, такие же ярко-голубые, как и его халат. Ничто в Серене Блэнкеншип не говорило о безграничном отчаянии. За три недели, проведенные Тео здесь, она спала не более двенадцати часов, хотя еще не успела оправиться после кесарева сечения. И рядом не было мужа, который утешил бы ее. Странно, что Серена не валится с ног от изнеможения.
Сам Пол бесконечно устал. Вот уже несколько недель, прошедших после неудачи с Кристой, они с Элли пытались войти в обычный ритм, делали вид, будто ничего не случилось, не упоминали об этом просто потому, что говорить им было не о чем. Но Полу казалось, что он дышит так глубоко и часто, словно в атмосфере не осталось кислорода. Наладить отношения было все равно что пытаться закрыть дверь во время урагана. Слишком трудно, слишком поздно.