Большую часть времени Женя казалась радостной. Но выходные иногда повергали ее в задумчивость и даже в меланхолию, когда в школу прибывали машины с родителями, приехавшими навестить дочерей, взять их с собой на прогулку или в ресторан. Как бы то ни было, но к ноябрю Женя ощутила, что принадлежит к Аш-Виллмотту, и не могла уже понять, почему ей так не понравилась школа раньше. Ее акцент все еще выдавал в ней иностранку, но под неусыпным присмотром Лекс она стала большим знатоком американского сленга.

В середине ноября подруги сидели скрестив ноги на полу в комнате Лекс, обложенные, как осенней листвой, разбросанными листами с домашним заданием. С Виктории Вудхолл, где располагался кафетерий, прозвучал колокол к обеду. Состроив кислую физиономию, Лекс подняла глаза и смешала свое устройство американского правительства с Жениной биологией.

— Опять на жратву. Посмотрим. Пять против трех, будут пирожки с опилками, жаренные на соплях.

Женя потянулась и широко улыбнулась:

— Семь к четырем — рыбьи потроха в ореховом масле.

— Идет! — завопила американка и, вскочив, потащила Женю с пола. Девочки протопали по листам разлетевшейся домашней работы, схватили куртки и побежали в сторону Грязного Холла,как Лекс именовала Вудхолл.

Деревья, кроме вечнозеленых, сбросили листья, земля потемнела и стала твердой.

— Только посмотри, — недовольно пробормотала Лекс, упрятав руки в карманы. — Какой-то дурдом. Когда же наконец выпадет снег? Ноябрь нужно вычеркнуть из календаря. Он никому не приносит радости.

— Согласна, — признала Женя.

Мимо них прошмыгнули три девочки, спеша от корпуса Сьюзан Энтони в столовую.

— Привет, близняшки, — выкрикнула одна из них.

Ни Лекс, ни Женя не ответили.

— Помедленнее, — предупредила Лекс. Они всегда старались оказаться последними, чтобы занять отдельный столик.

— Последний год и вот надо ж, ноябрь. Последний шанс поразвлечься перед тем, как окажусь в счастливых охотничьих угодьях.

— Не знаю этого выражения, — Женя шла мягкой походкой гейши.

— Кончина. То, куда добрые девочки из хороших семей, как моя, возносят свои молитвы. Еще называют «повыставляться». Завернуться в цветную простыню и чтобы с запястий свисали номерки из прачечной. А волосы так напомадят, что они станут твердыми, как картон.

— Для чего?

— Чтобы выйти замуж, — Лекс сморщилась, плюнула в дерево и не промахнулась. — Вот почему следующим сентябрем я не отправлюсь в колледж. Свободный год за хорошее поведение. Вот чего от меня ждут. Думают, повезет и я подцеплю кого-нибудь родовитого, вроде нас самих, и женю на себе. А если это случится, мне вовсе не будет смысла поступать в колледж, — Лекс хоть и была на полтора года старше Жени и перешла во вторую ступень, все же оказалась моложе других старшеклассниц. Ее родители настаивали, чтобы до восемнадцати лет она повременила с колледжем и год понаслаждалась в дебютантках.

— Но не тут-то было! Говорят, можно подтащить лошадь к стойке, но попробуй-ка заставить ее выпить виски. Ничто человеческое дебютантку не ждет. Приходится танцевать с марсианами, замаскированными под людей — мальчиками в клубных пиджаках, у которых между ушей пусто и кто умеет говорить только о самих себе.

Женя рассмеялась:

— Так не ходи на танцы, — предложила она.

— Ты серьезно? Звучит так, будто ты советуешь мне не приходить на собственные похороны. Это просто убьет родителей. Но, — Лекс понизила голос, — не представляешь, как это убивает меня. Ужасно. Только посмотри на меня.

Женя обернулась. В свете, заливавшем окружность Грязного Холла,она увидела приземистую девушку с волосами шатенки, мелкими чертами лица и широким ртом. Ее подбородок выдавался вперед, лицо исказила гримаса.

— Я явно не гвоздь сезона, — горько заметила американка. — Даже не обычная заурядная простушка. Страшна, как крыса. И если на этих самых танцах кто-нибудь вздумает со мной заговорить, то лишь для того, чтобы меня отвлечь из опасения, как бы я его не искусала. Я умею говорить вещи, которые ждут от меня марсиане: «О, какой у вас совершенно замечательный галстук! Где это вы сумели его достать? В магазине?

Просто великолепно!» — Лекс на секунду прекратила кривляния, чтобы дать возможность рыдающей от смеха Жене перевести дыхание, потом продолжала: — Или вот: «Что это у вас такое на руках? Мускулы? А я думала, Гималаи, такие они большие». Идиоты. Калеки. При них нельзя ругаться, закурить сигарету, положить ногу на ногу и вроде даже дышать. У каждого из них есть очаровательная маленькая штучка — мужское я, — и оно рассыпается во прах, если девушка при них скажет «дерьмо». Я серьезно. Просто дурдом.

Женя обняла подругу.

— Какая ты смешная. Готова спорить, ты нравишься ребятам.

— Пошли они подальше, — горько заявила Лекс.

Женя, никогда не слышавшая от нее таких грубостей, отступила, американка протянула ей руку:

— Какая ты милая. До тебя у меня никого здесь не было. И я сама ничего не значила. Страшенная рожа. А посмотри на себя. Красавица. Самая красивая девушка на свете. На моем месте ты была бы лучшей невестой года.

Они вошли в кафетерий и сели за пустой столик. Никто на них даже не взглянул — привыкли, что «ужасные близнецы» всегда опаздывают.

— Дождалась моего последнего года в школе и только тогда объявилась, — продолжала Лекс. — Зато теперь я чувствую себя более живой, чем когда бы то ни было.

— И я тоже! — воскликнула Женя.

Разносчик сердито посмотрел на девочек и плюхнул перед ними на стол тарелки.

— Ты — сказка, Женя. Нет, Женя — ты просто джинн [3]. Вот так-то, — Лекс вскочила и громко застучала ножом по стакану, пока вся столовая не затихла. — Внимание! — объявила она. — Сейчас у нас будет крещение!

Несколько девочек прыснули, не понимая, что собираются делать «близнецы». Лекс держала стакан в левой руке, а правой обильно окропила водой волосы подруги.

— Нарекаю тебя Жени — джинном, творцом чудес!

Вокруг раздался громкий смех, и Лекс нагнулась к подруге:

— Нормально? — волнуясь прошептала она на ухо.

— Здорово, — ответила новообращенная Жени, улыбаясь и стряхивая воду с волос.

Лекс больше не возвращалась к своему мертвящему будущему. Вместо этого она шутливо завопила:

— К черту ноябрь! Он приносит революцию.

— Дома так и говорили, — рассмеялась Жени. Ей нравились шутки о России.

— Но у вас зашли слишком далеко. А я думаю о небольшом развлечении.

Жени по-прежнему соглашалась с планами подруги. Они написали любовное послание мисс Трашер, учительнице химии, и подписали его именем преподавателя французского языка Пьерра Руссо. А потом послали месье Руссо приглашение на ужин при свечах, от имени Мери Трашер. И стали внимательно наблюдать за учителями, подмечая признаки начинающегося романа. Но все оставалось спокойным, желанного скандала не возникало.

Потом занялись виноделием, вымачивая в водке дольки дыни и продавая их девочкам в общежитии.

На следующий день смотрительница заметила, что в корпусе Сьюзан Энтони несколько учениц не могли удержаться на ногах, и мисс Виллмотт строго отчитала Лекс и Жени у себя в кабинете. Старшая управительница, внучка основателя школы, заявила подругам, что ее заведение — не место для хулиганок и алкоголичек.

Девочки прыснули, однако утихомирились со своими проделками. Но только до февраля, темнота которого еще сильнее, чем ноябрьский сумрак, подвигала их на новые шалости.

Лекс была вдохновителем, а Жени исполняла ее замыслы. Она пролистала учебник по химии и по вечерам проскальзывала в лабораторию, испытать различные формулы. И через две недели нашла то, что им было нужно. Принесла Лекс бесцветную жидкость и торжествующе заявила:

— В ней секрет женственности.

Накануне соревнований по плаванию, которые школа Аш-Виллмотт проводила с гостьями из Гринвича, девочки пробрались в бассейн и опустили в воду сосуд с жидкостью.