Но на даче напряжение стало спадать. Каждое утро она купалась в озере, заплывала не так далеко, как с Дмитрием, но ежедневно проводила в воде один-два часа, и размеренный ритм гребков уносил прочь заботы.

В полдень или ближе к вечеру они ходили с отцом на прогулки и, несмотря на его медленный шаг, прогулки ей нравились. Напряженности между ними не осталось. Они обсуждали растения и деревья, которые встречались на пути. Георгий указывал на птиц над головой и называл их имена. Иногда гуляли молча, но им было хорошо друг с другом. Обычно Женя рвала цветы и дома составляла из них утонченный букет.

На прогулках в лесах и полях отец и дочь были постоянно одни. На пятый день Георгий принялся рассказывать случаи из своего детства и о своих родителях — дедушке и бабушке Жени, о них она прежде ничего не слышала.

Вечером они играли в карты или он читал дочери вслух из Пушкина или современных авторов, таких, как Алексей Толстой. Во время чтения он пил только воду, хотя не проходило дня, чтобы он не выпил поллитра, а то и больше, водки. Но в деревне Георгий делался мягче и не бесился от ярости или от горя.

Дни тянулись мирно, и Женя была довольна. Но в памяти она возвращалась к другому лету, когда вся их семья была здесь вместе, и тогда чувствовала себя покинутой и одинокой. Она старалась заставить себя не вспоминать о Дмитрии, по которому сильно скучала, и при Георгии никогда не упоминала ни о нем, ни о матери.

Но на девятый день в деревне, когда дождь не переставая лил уже тридцать шесть часов, Женя почувствовала, что ей не сидится на месте.

— Хорошо бы Дмитрий был с нами, — непроизвольно вырвалось у нее.

Отец перестал качаться на стуле и отложил номер «Правды». И она пожалела, что не прикусила язык.

— Я бы тоже этого хотел, — проговорил он.

— Ты?

— Мы с сыном слеплены из одного теста, — задумчиво продолжал Георгий. — Когда я смотрю на него, то вспоминаю себя, каким я был когда-то.

— Но вы так сильно ругаетесь!

Отец кивнул:

— Схожие люди яростней всего ругаются друг с другом. Две кошки дерутся отчаяннее, чем кошка с собакой, — он взял газету с колен, а Женя уставилась в сумрачную пелену дождя, бьющего в стекло.

— В истории много примеров, — Георгий снова отложил газету, — примеров того, как родственники относятся друг к другу более жестоко, чем незнакомцы.

— Но ты любишь Дмитрия?

Он странно посмотрел на нее.

— Как же я могу не любить? Он ведь и есть я сам.

Отец вернулся к газете, а дочь опять принялась смотреть на дождь — его слова отдавались в ее голове. Женя не понимала, как обаятельный юноша Дмитрий и отец могут быть одним человеком. Они казались такими разными — как ночь и день, как солнечный свет и дождь. Мысленно она попыталась поменять их лица — отец симпатичен, а Дмитрий изувечен — бесполезно, видения не получилось. Все, что она смогла вообразить, — молодого человека, Георгия в юности, и представить, что он все еще живет где-то внутри отца, постоянно стараясь выйти наружу, и всегда вынужден отступить обратно.

Вернувшись с дачи, они увидели, что Дмитрий сильно похудел. С тетей Катей он поздоровался с явным облегчением, а на сестру буквально накинулся, рассказывая о том, что успел прочитать. С отцом он держался безлико, но вежливо, и весь остаток лета оба избегали ссор.

Женя снова работала со своей пионерской дружиной, помогая строить детский сад, его должны были открыть осенью. В свободное время ходила к Марише, ставшей ее лучшей подругой. Про Веру она решила, что та очень игрива. Это заключение она сделала, обнаружив, что Дмитрий проявляет интерес к ее приятельнице.

К Вере — первой он направился в гости, поменяв костыли на палочку. Дмитрий находил Веру очаровательной и, несмотря на возраст, развитой, к тому же, как их мать, обладающей артистическим налетом. Телом она уже созрела и, как и юноша, была наполовину еврейкой. Девушка — прямо для него.

Как бы он хотел быть снова здоровым, танцевать с ней, поднять на руки, понести не хромая. Может быть, думал он, глядя на ее округлые бедра под цветастым хлопком, не следовало так поспешно отказываться от предложения американца. Его «друзья» могли бы вылечить его, устранить хромоту, сделать походку мужественной. Он обязан был попытаться — для Веры, не говоря уж об обществе, которому требовались здоровые люди.

Но когда Бернард в следующий раз появился в их доме, шел уже сентябрь, Дмитрий находился в школе и не смог его увидеть.

Промышленник появился у них в середине дня, по срочному делу — он хотел предупредить Георгия о предстоящих изменениях в партийном руководстве. На Западе поговаривали, что героя войны маршала Жукова вскоре отправят в отставку.

— Злостные слухи, — отозвался Георгий, но холодок пробежал по спине, и он почувствовал, как заныли обрубки пальцев.

— Георгий Михайлович! — резко заговорил американец. — Я не намерен тратить время на бесцельные пререкательства. Я сам рисковал, приходя сюда. Поэтому перестаньте повторять, как попугай, положения из партийной программы.

— Как вы смеете так разговаривать со мной в моем собственном доме, — от злости на коже Георгия появились мурашки.

— Времени мало. Выслушайте же меня, — Бернард стоял посредине гостиной, отказавшись даже от чашки чая, чтобы не тратить время. Хозяин сидел прямо пред ним.

— Что вам нужно, — прямо спросил он. — Только не рассказывайте, что пришли сюда во имя «дружбы».

— Поверьте, дружеские чувства я и в самом деле к вам испытываю. Но ответ вы знаете и сами. Я серьезно занялся продажей сельскохозяйственной техники и надеюсь, что дело будет доведено до конца, и я получу вознаграждение в соответствии с условиями, которые мы с вами разработали. Это ясно?

— Вполне. Ваши «дружеские чувства» произрастают из жажды наживы.

— Какой толк в этих пререкания? Никто из нас не хочет, чтобы дело попало в дурные руки. В лучшем случае вы предстанете перед судом по уголовному делу о похищении икон. А можете исчезнуть без следа, если мой заем будет расценен, как подкуп. Это будет означать, что вы воспользовались своим положением в партии и, предав страну, продались западным империалистам.

Георгий вскочил и принялся расхаживать по комнате: от окон к камину, от камина к окнам — пальцы заложенных за спину рук невыносимо ломило.

— А вы? Вы потеряли доверие своего правительства. Вы провалили контракт, не говоря уж о том, что собирались присвоить себе несметные богатства.

— Верно, — легко согласился американец. — А теперь, когда мы высказали вслух то, что мы знаем друг о друге, не вернуться ли к нашему делу. Время не терпит.

— Признаю… — Георгий внезапно остановился так близко от Бернарда, что тот машинально отступил назад. — У меня и у самого возникли кое-какие подозрения, но мне негде было их проверить. Тем не менее я предпринял определенные шаги, — он пихнул американца в грудь. — Не спрашивайте, какие это были шаги. Могу только сказать, что я принял меры, чтобы дело не погибло, если… если со мной что-нибудь случится. Запомните слово «Лотко» — не гадайте, что оно значит, оно не значит ничего — и будьте готовы к отплытию.

Бернард слегка коснулся плеча Георгия:

— Извините, что недооценил вас. Я вам очень благодарен. Очень. Могу и я сделать что-нибудь для вас?

Георгий почмокал губами, минуту помолчал и быстро начал:

— Если что-нибудь подобное произойдет, я прошу вас защитить моих детей. Все продлится недолго — несколько месяцев. Полагаю, нынешняя политика будет заключаться в установке на окна решеток — борьбе против «интернационализма», рассчитанная реакция на ситуацию в Югославии, временное изменение курса. Будут порваны все связи с Западом, начнется преследование людей, известных дружескими отношениями с иностранцами. Думаю, меня уберут с поста, может быть, вышлют из Ленинграда, но лишь на некоторое время. Когда положение в Югославии «нормализуется», я снова окажусь на своем месте.

Но сейчас все будет обставленно так, как будто со мной разделались навсегда, в назидание тем, кто подумывает о панибратстве с Западом. Дети будут объявлены сиротами, и их могут взять на попечение государства, — Георгий остановился, собрался с духом и, взяв обе руки Бернарда, попросил: — Позаботьтесь о детях. Защитите их, умоляю вас.