Хотя эти пленные легко попали нам в руки, но мы не очень были им рады. Ясно, что служащие специальной военной строительной организации инженера Тодта — об этом свидетельствовала их форма — могли дать важные сведения об оборонительных сооружениях. Но нам нужно было как-то пережить день в этой «пасти дракона». Идти куда-либо дальше от этого места с «языками» было невозможно — занималось утро. Волновало нас и другое: исчезновение патруля не может остаться незамеченным, повлечет за собой розыск. Группа будет поставлена под удар.

Шпаков хмурился, ища выход из создавшегося положения.

— Что же будем делать? — произнес он вслух.

— Дэлат, дэлат, — повторил один из пленных, — их вар ин руслянд, — подыскивал он слова, помогая же стами. — Я был Руслянд. Смоленск, Минск, Вильно…

— Что вы хотите сказать? Говорите, — по-немецки прервал я его.

— Мы старые солдаты, — стараясь подавить волнение, ответил немец, — воевали во Франции, Югославии, России. Теперь служим здесь. Все население Восточной Пруссии оповещено о том, что высадился русский десант. Мы догадываемся, что вам нужно от нас. И мы можем договориться. Мы ответим на все ваши вопросы, но просим сохранить нам жизнь, отпустите нас.

— Это разумно, — ответил Шпаков, не ожидая перевода. Он тоже знал в какой-то степени немецкий и понял суть разговора. Вас будут разыскивать?

— Несомненно. Нас должны сменить в девять часов.

— А отпустить вас, как вы понимаете, мы не можем.

Пленные заволновались. Они начали поочередно упрашивать сохранить им жизнь, говорили о своих семьях, которые ждут их. Один солдат даже стал проклинать Гитлера и войну.

— Мы вас не выдадим, мы вас не выдадим, — повторял он после каждой фразы. — Отпустите нас. Мы уже старики. Нам и так осталось немного жить.

Только теперь возвратились Мельников и Овчаров.

— Достраивается дот, — доложил Мельников. — Еще не убрана камнедробилка и бетономешалка… А это кто? — увидев посторонних, спросил он.

— Немцы, — коротко ответил Шпаков.

— Вот те на! — воскликнул Иван Иванович. — Куда же их?

Ему никто не ответил. Никто еще не решил, как поступить.

— Чего мы стоим? Нужно отойти с ними поглубже в лес, — торопил Зварика.

— И в самом деле, пойдем, там и разберемся, — поддержал Юзика Овчаров.

— Передай им, — сказал мне Шпаков, — что они пойдут с нами. Пусть не пытаются бежать, не зовут на помощь. Это усугубит их положение.

— Ясно, — ответил один из немцев, выслушав перевод. — Нам теперь все равно. Если не прикончите вы, с нами это может случиться в полевой жандармерии. Некуда удирать без оружия.

— Целиков, Овчаров и Юшкевич, вам поручается охрана пленных во время перехода, — сказал Шпаков. — А теперь пошли!

Мы расположились в густом ельнике. Он хорошо скрывал нас от постороннего взгляда. Поскольку есть было нечего, то сразу же кто прилег, кто присел на влажной еще от росы траве. Послав в дозор Мельникова и Целикова, Шпаков сказал мне:

— Обыщи пленных, изыми документы. Сразу же допросим их.

Я изъял у пленных их солдатские книжки. Один из них услужливо снял часы и протянул их Шпакову. Тот брезгливо оттолкнул его руку. У каждого пленного было при себе по нескольку фотокарточек. Я мельком рассматривал незнакомые лица. При этом каждый немец считал своим долгом пояснить: сын, дочь, жена, внук, внучка.

В одной из пачек попался цветной портрет Гитлера, вырезанный с обложки какого-то журнала.

— А это кто? — спросил я, показывая фюрера.

Немцы молчали.

Шпаков развернул блокнот.

— Расскажите коротко о себе, — обратился он с вопросом к солдату с крючковатым, как у ястреба, носом, впалым беззубым ртом и острым подбородком. В солдатской книжке он значился как ефрейтор Готлиб. — Где вы служили, что вам известно о воинских частях, штабах, словом, о военных объектах на территории Восточной Пруссии, в других частях Германии?

— Я ничего не знаю, я ничего не знаю, — торопливо отвечал Готлиб. — У меня болит голова. Я старый человек. — Ефрейтор пытался скрыть свое волнение. Его белесые, выцветшие глаза беспокойно мигали. Он старался не встречаться взглядом с разведчиками.

— Ладно, отложим разговор, — ответил ему Шпаков. — А что можете сказать вы? — спросил он другого солдата.

— Пожалуйста, записывайте, — охотно согласился тот. — Расскажу обо всем, что знаю, а от него вы мало чего добьетесь. Он — нацист.

Круглые, как у настороженного кота, глаза Готлиба вспыхнули холодным блеском.

— Свинья, — чавкнул он беззубым, ввалившимся ртом.

Шпаков вскипел, подхватился, чтобы заткнуть рот нацисту.

— Ты сам свинья, — со злостью произнес лейтенант. — За такие слова сейчас получишь в рыло.

— Не обращайте внимания, — попытался успокоить Шпакова второй немец. — Это не относится к делу.

— Ладно! Рассказывайте! — Шпаков вновь сел.

Солдат снял пилотку, обнажив лысину. Седые волосы на висках и затылке имели какой-то желтоватый оттенок, словно были прокопчены дымом.

— Меня зовут Курт Фишер. Простая фамилия, не правда ли? По-вашему это означает рыбак. Я знаю. Мне так сказали в России. Хотя я никогда не был рыбаком. Я — крестьянин.

Фишер на минуту замолчал, рассматривая пилотку и раздумывая, о чем говорить дальше.

— Продолжайте, — вежливо сказал Шпаков.

— Служу в отдельном строительном батальоне. Это видно и по документам. Переведен сюда из Литвы. Здесь, под Инстербургом, приводим в порядок старые укрепления, улучшаем дороги, проверяем прочность мостов, построили несколько новых дотов. Делается все это как-то сумбурно, и общий план укрепленного района мне непонятен. Зато на реке Дайме, где мы тоже работали, ясно все. Река течет с юга на север и впадает в залив Куришес Гаф. Так что лежит как раз по фронту. Этот водный рубеж укреплен на огромном протяжении. Он прикрывает дальние подступы к Кенигсбергу. Оборонительные сооружения там глубоко эшелонированы, имеют скрытые ходы сообщений. Во многих местах установлены противотанковые надолбы. Таких укреплений немцы не имели никогда. Так что эта линия обороны фактически неприступна.

Последняя фраза не вызвала никакой реакции ни у Шпакова, ни у других разведчиков. О «неприступности» немецких линий обороны, как и о непобедимости гитлеровской армии, немало наслышался уже весь мир. Об этом уже нельзя было слушать без раздражения, набили оскомину самовосхваления фашистов. Но бьют же их наши солдаты, такие вот, как и мы. Фронт скоро докатится и сюда. Не спасут ни «зубы драконов», ни форты, ни доты, которые они здесь понастроили. Но мы не стали оспаривать Курта Фишера о «неприступности» укреплений. Не до этого было.

— Что вам известно об обороне Кенигсберга?

— Огромные форты-крепости окружают с суши город давно. Каждый такой форт имеет свое название, ибо он — настоящая крепость. В них мне бывать не приходилось. Полагаю, что ваше командование знает об этих крепостях. Такое не скроешь.

— Майн гот, майн гот! — вздохнул Готлиб. Он был недоволен откровенным рассказом Фишера.

Шпаков перестал писать и приподнял голову. Он взглянул на своих товарищей. Утомленные, с посеревшими лицами и пересохшими губами, они молча сидели вокруг. Юшкевич прислонился спиной к дереву, зажав автомат меж колен. Прижались друг к другу Аня и Зина — так было теплее. Зварика лежал на боку, вытянув больную ногу и подперев голову рукой. За ним виднелся Овчаров. Мельников и Целиков были где-то невдалеке, в секрете. Как похудели, осунулись люди за эти несколько дней! Как будто и не было отдыха под Смоленском. Кончились продукты. Следовало бы вечером попытаться добыть их на каком-либо хуторе. Но кто знает, что из этого получится. Ведь мы еще не посещали дома немцев.

Николай Андреевич невольно провел рукой сверху вниз по своему лицу, как бы смахивая с него паутину. «Неужели и у меня такой усталый вид, — очевидно, подумал он. — Люди теряют силы. А что делать с этими немцами?»

— Как называется эта линия укреплений?

— Это линия укреплений «Ильменхорст». Она тянется от литовской границы на севере до Мазурских озер на юге.