— Мы расстались, — коротко ответила она на вопрос о муже, но не захотела ничего объяснять.

«Мы разные люди», — только и добился Иван. Лео так подчеркнула эту фразу, что Иван догадался: слова Антона. «Довела беднягу», — посочувствовал. Шальная девчонка, что еще вытворила?

Лео предложила встретиться, «вспомнить старые добрые времена». И он, не то чтобы против воли, желания или здравого смысла, а как-то разом против всего течения своей нынешней жизни, согласился:

— Отлично, давай посидим в кафе. Куда за тобой подъехать?

Она усмехнулась:

— На встречу в домашних условиях не отважишься?

И опять в этом прозвучало нечто настолько новое, зрелое, женское, что он, разумеется, отважился — в тот же вечер. Что поделаешь? Слаб человек.

Она и правда изменилась, повзрослела — а повзрослев, сильно похорошела, — и, кажется, много пережила. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы понять: ее невозмутимое спокойствие — маска.

Маска древнегреческой трагедии.

В дом к Ивану вошла каменная Ниобея, вытершая каменные слезы — человек по ту сторону горя. «Видно, вытворила не она, а добрый молодец Антон», — подумал Иван и…

Так уж устроено, что молодую красивую девушку, если она грустит, непременно хочется пожалеть, а каменную статую — оживить, тем более, когда сам выпил и оживился. Они по-особому вкусно поужинали, полнейшим экспромтом — Иван давно никому не готовил, от чего получил отдельное удовольствие, — и вино в компании по-особому весело разбегалось по жилам, и текло как вода, а беседа текла как вино, согревая, умиротворяя, разнеживая.

— Что на работе? — лениво поинтересовалась Лео. Иван словно того и ждал: он не только охотно посвятил ее в текущие неурядицы, но даже пожаловался на Протопопова:

— Спит и видит меня свалить.

— А может? — Лео, сегодня — идеальная слушательница, обеспокоилась ровно настолько, насколько требовалось.

— При желании — вполне. Чем я чище других, — ответил Иван и от понимающей усмешки Лео сразу ободрился. В отличие от Таты, эта девочка знала, как делаются дела, и никогда не осуждала его ни за игру по принятым правилам, ни за их нарушение.

Неожиданно заиграла «Пляска Смерти» Сен-Санса. Лео вздрогнула.

— Надо же, клиент к ночи прорезался, — сказал Иван, потянулся за мобильником и через секунду расцвел «деловой» улыбкой: — О-о! Наше вам. Рад слышать. — Он встал, прошел к своему портфелю, достал толстый синий ежедневник и, сев в кресло, начал что-то записывать. — Да… да… естественно… нет, ну, что вы… как договорились… да-да, все в силе…

Потом отложил ежедневник и телефон, посмотрел на Лео и улыбнулся уже «по-домашнему».

— Кто это? — вяло полюбопытствовала Лео.

— Как кто? Будущие денежки, — ответил Иван. — Заказчик. Но это неинтересно, лучше расскажи про себя…

Вместе было уютно, легко. Наговорившись, они затихли, но и молчание было легким, не тягостным. Лишь совсем-совсем изредка в Лео проглядывало нечто темное, грозовое, но от этого она становилась еще притягательней.

— Хорошо сидим, — чуть улыбнулась Лео. Она по-прежнему ни словом не обмолвилась об Антоне, но трагизма в ней больше не ощущалось, а Ивану, правильно оно или нет, стало совершенно наплевать на их личные дела.

— Хорошо, — отозвался он, взглянув на Лео, и смутился, потупился.

— Ты что? — все с той же полуулыбкой спросила она.

— Я… да так, ничего…

— Не понимаешь, чего мы вообще расстались?

Он вскинул глаза:

— Да… то есть… не то чтобы… но… вроде того… как ты догадалась?

— Просто сама думаю о том же.

— Правда?

— Тебя это удивляет?

— Признаться, да.

— А зря.

Она умолкла и замерла, будто над шахматной доской после своего хода. Иван растерялся, впервые за вечер ощутив неловкость, и поспешил спастись привычным е2:е4 — протянул руку через стол и погладил ее наманикюренные ноготки. Лео посмотрела на него в упор, уже без улыбки, сумрачно, с явным презрением к его предсказуемости, но руку не убрала. Все. Больше ничего не потребовалось.

После, лежа рядом с ней и перебирая пальцами ее густые волосы, он удивлялся: они отработали, как механизм, как приведенная в действие музыкальная шкатулка. Открылась крышка, заиграл вальс, сбоку выехала балерина… И пока это длилось, пока не кончился завод, они исполняли положенное так, как раз навсегда задано. Все было — страсть, и упоение, и шепот, «щекотка губ и холодок зубов»… А потом музыка кончилась, крышка захлопнулась, и ничего не осталось. Лишь черная пустота и две точки, одиноко летящие в бесконечность. Тате давным-давно приснился такой кошмар. Она проснулась в слезах и очень долго не могла успокоиться. «Представляешь, все исчезло во Вселенной, кроме этих двух точек… но они мыслящие… их наказали… обрекли вечно лететь в никуда… и каждую секунду сознавать, что… у них больше никогда ничего не будет… одна чернота…» — безутешно всхлипывала Тата. — «Вдруг так и происходит после смерти?»

Действительно, жутковатая перспектива.

Лео скоро заснула на плече у Ивана, а он, лежа на спине, долго смотрел в потолок и «летел в бесконечность», к счастью, ни о чем не думая, но вдруг… вдруг… с ним что-то произошло, и он с мучительным физическим дискомфортом ощутил, что рядом не та — и это очень плохо!

Так, со стыдом измены, к нему вернулась любовь к Тате. Вся, целиком, в полном объеме — от болезненной нежности до бремени штампа в паспорте.

Иван, поерзав, осторожно высвободился от Лео: телесное соприкосновение внезапно стало неловким, почти неприличным.

Господи, откуда это пришло? Вот же только что, сию минуту, он был герой-любовник, волк-одиночка, орел степной, казак лихой — и в мгновение ока опять стал Ваня, муж Таты, выданный ей на небесах. Как могло такое случиться? Непостижимо… и радостно: ведь любить — это… это… так здорово! В миллион раз лучше, чем не любить. Он-то знает.

Значит, прежние чувства только дремали, дожидаясь момента, чтобы проснуться? Мысль, едва оформившись, сразу все объяснила. «Тоже мне эврика», — усмехнулся про себя Иван. Он и не переставал любить Тату, что здесь удивительного? Она — его судьба, половинка, да что там половинка, она — это он сам! Они давно проросли друг в друга корнями. Без нее ему не хватает света и солнца, как он мог так долго этого не понимать? И почему, чтобы понять, снова понадобилась Лео?

Иван покрылся испариной: в страстном помрачении он успел наобещать лишнего. Точнее, наподдакивать, но все равно. Лео что-то шептала ему в ухо, жарко, лихорадочно, прерывисто: мне тебя не хватало, не хватало, давай будем снова вместе, я и ты, и жить вместе, и работать, как раньше, как раньше, как раньше…А он, не желая отвлекаться, закрывал ей рот поцелуями и твердил: да, да, да…

Черт. Вот черт!

Поминая того, кого не следует, Иван заснул — и увидел страшный сон. Он брел по лесу и неожиданно заметил на земле огромный сук — так ему показалось, — споткнулся перед ним, чуть не упал, но все же удержался на ногах. Сук ожил и обернулся змеей, гадюкой, которая, пронзив Ивана пристальным взглядом, медленно произнесла:

— Знаешь, а ведь это я…

Он воззрился на нее в полном недоумении.

— Ну, я укусила Лео. Укусила — и теперь мы одной крови, она и я. Сестры.

Иван растерялся, не находясь с ответом, а гадюка, словно в пояснение сказанного, мотнула головой сначала в одну сторону, потом в другую и показала яркие желтые пятна на «ушах». Помолчала таинственно и кокетливо объявила:

— Понял теперь? Я же неядовитая! Я — уж! Замуж невтерпеж!

И заливисто расхохоталась над своей шуткой.

Иван, со всей алогичной очевидностью сна, сообразил, что желтые пятна — не что иное, как две точки из кошмара Таты, и пришел в ужас. Ему стало ясно, что Тату надо спасать, и срочно, но змея, мурлыкая как кошка, обвилась вокруг его ног и не пускала сделать ни шагу…

Чтобы вырваться от нее, пришлось проснуться.

Он сидел в постели, тяжело дыша, давясь собственным сердцем, бессмысленно таращился на противоположную стену и сам себе напоминал вампира, восставшего из гроба по зову луны.