Авксентий, в самом деле, не записывался в очередь ораторов и вышел сейчас на трибуну, даже забыв попросить слова. Просто взял и вышел: все равно на трибуне никого нет, стоит себе пустая, все только кричат, топают ногами и надрываются. А Авксентия словно бы ударило что–то изнутри, как только он услышал о декретах. Мир — всему миру, земля — крестьянам, бесплатно, без выкупа и немедленно, хоть завтра!.. Авксентия сорвало с места и бросило куда–то. Куда — он и сам не понял. Осмотрелся — стоит, оказывается, на трибуне, перед всем миром!

— Люди? — кричал Авксентий Нечипорук. — Люди добрые! Господа добродии, громадяне–товарищи! Да ведь Христос же воскрес! Мир людям! И земля мужикам! Признаю советскую власть в Петрограде и на всей неньке земле, хотя бы и у нас на Украине!

В зале взорвался такой рев, что за ним и пушечного выстрела не услыхали бы. Все вскочили с мест, все кричали:

— Долой! Большевистский агент! Лишить слова!

И Авксентия за полы серяка стащили с трибуны.

Но трибуна и минуты не оставалась пустой.

На трибуне стоял, ероша бороду, сверкая молниями очков из зарослей бороды, представитель партии большевиков Владимир Затонский.

И он все–таки перекричал всех.

— Кто вы: друзья трудового народа или враги? — вопрошал Владимир Петрович Затонский. — За революцию вы или за контрреволюцию?

Вопрос этот ошеломил всех, и зал притих. Затонский поставил еще один вопрос:

— И чему верить: тому, что говорилось с этой же трибуны вчера, или тому, что орут в зале сейчас?

Затонский говорил, обращаясь к залу, но смотрел на скамьи, где сидели украинские эсеры и эсдеки.

— Вчера вы одобрили решение не пропускать через Киев воинские эшелоны, спешащие на помощь Керенскому. Сегодня вы подняли вопль, что, мол, большевики продались немцам, и стащили с этой трибуны честного труженика, простого крестьянина только за то, что он, дескать, большевистский агент, раз поддерживает декреты о мире и наделении крестьян землей! Кто же вы после этого такие? Вы предаете не только трудовой народ, но и свои собственные партийные программы: ведь в вашей программе, украинские социал–демократы, записано «интернационализм» и «мир без аннексий и контрибуций», а в вашей, украинские эсеры — «землю крестьянам без выкупа»!

В зале стало совсем тихо, украинские эсеры и украинские социал–демократы прятали глаза.

— Дайте же ответ! — кричал Затонский. — Сейчас же, тут же, с этой вашей трибуны! И ответ этот может быть только один: одобряете вы или не одобряете петроградское восстание? То есть за власть Советов, или против? Если вы против, то нам, большевикам, среди вас нечего делать…

Пока Затонский говорил, Пятаков ерзал на своем стуле и тоже прятал глаза. Этот Затонский снова самовольно выскочил, не согласовав того, о чем будет говорить, не испросив санкции комитета! Разве же так можно? И вообще время ли сейчас ставить вопрос вот так ребром? Это может расколоть единый фронт, который он, Пятаков, так старательно сколачивал ценой таких усилий: ведь не так просто найти общий язык с украинскими эсдеками и русскими эсерами! Восстание в Петрограде, ясное дело, преждевременно — не наслушались его, Юрия Пятакова! Не послушали ни Троцкого, ни Каменева! И неизвестно еще, к чему это приведет, контрреволюция может разгромить восстание: она располагает, несомненно, превосходящими вооруженными силами. Но ведь восстание–то факт! И возглавляют его большевики. А он, Пятаков, — тоже член партии большевиков. Демократический централизм, знаете, партийная дисциплина, ну а собственный престиж… прежде всего… Пятаков завертелся еще сильнее. Что же теперь скажут киевские большевики, если он вдруг изменит свои позиции?.. Один Иванов чего стит! А еще перебежчица Евгения! Или Тарногродский который сейчас уже руководит восстанием в Виннице…

И вдруг спасительная мысль озарила Пятакова. Собственно, и не мысль, а воспоминание, подсознательное действие памяти: не зря же он, Пятаков, обладал блестящей памятью и на каждый случай жизни умел вспомнить соответствующие цитаты из всех классиков марксизма. Маркс! Карл Маркс! Да ведь в тысяча восемьсот семьдесят первом году Карл Маркс решительно высказывался против восстания парижского пролетариата, но когда восстание стало фактом и Парижская коммуна взяла власть в свои руки, Маркс бескомпромиссно поддержал восстание и Парижскую коммуну! А? Неплохая историческая аналогия! Да ведь Пятаков сам не раз ссылался на этот пример в своих рефератах на тему «Роль масс и личности в истории!».

Пятаков тотчас же успокоился. Он так и скажет товарищам в комитете: Карл Маркс тоже был против восстания парижского пролетариата, как вот и я, но когда Парижская коммуна взяла власть в свои руки, он был с нею… Непременно так и скажет, пускай эти его слова тоже будут записаны… в историю!

8

Когда. Затонский, сойдя с трибуны, под топот ног и возгласы возмущения, сел на место, вытирая пот, заливавший ему глаза и очки Пятаков дружески хлопнул его по колену:

— Молодец, Володя! — «Володей» он называл Затонского первый раз в жизни. — Здрово ты их разделал, и в хвост и в гриву! Как говорят по–вашему, по–малоросс… по–украински: «Дав їм чосу і з заду, і з носу»! Пускай, пускай дадут теперь ответ! Сейчас еще я им подбавлю! И впрямь нам здесь делать нечего! Пора рвать все связи с этим логовом контрреволюции!..

Затонский смотрел на Пятакова молча, подслеповато мигая глазами, — он снял, чтобы протереть, очки, и от удивления у него отняло речь, а Пятаков уже просил слова, подняв руку.

Но на трибуне уже стоял оратор: от имени объединенных фракций эсеров, эсдеков и Бунда зачитывался проект резолюции.

— «Признавая, что власть как в государстве, так и в каждом отдельном крае должна перейти в рукли всей революционной демократии, признавая недопустимым переход этой власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, являющихся только частью революционной демократии, — Украинская центральная рада высказывается против восстания в Петрограде и будет энергично бороться против всяких попыток поддержать мятеж на Украине».

Грушевский взметнул бороду вверх и объявил голосование:

— Кто — за?

Грохот прокатился по залу, и сотни рук поднялись вверх: все правые скамьи, весь центр, скамьи слева — украинские эсеры и украинские эсдеки. Левые, сидевшие у самого края, рук не подняли, но и глаза опустили долу.

— Против?

Поднялись руки большевистских представителей.

— Кто воздержался?

Воздержались несколько левых украинских эсеров и левых украинских социал–демократов.

Под воинственные возгласы зала Пятаков взошел на трибуну. Ни только он стал на трибуне, гомон в зале затих: что же скажет теперь большевик?

Пятаков поправил золотые ниточки пенсне на носу и откашлялся. В зале стало совсем тихо, зал словно замер. Минута была действительно напряженная — ведь если большевики будут придерживаться своей решительной позиции, то…

Пятаков заговорил негромко и отчетливо — при такой абсолютной тишине легко было модулировать голосом и прибегать к витиеватым приемам ораторского искусства, на которое он был мастак.

— Карл Маркс, — сказал он, — тоже высказывался против восстания парижского пролетариата в семьдесят первом году, но когда Парижская коммуна все–таки взяла власть и свои руки, он был на ее стороне…

Пятаков забил, что приготовил эту фразу специально для сохранения своего престижа в большевистском комитете, — эффектность аргументации была уж очень соблазнительной. А впрочем, он вовсе и не забыл, а просто взвесил, что уместно будет молвить эту фразу и там, и тут: там, среди большевиков, такая аргументация оправдает внезапную перемену его позиций, а тут… тут тоже, знаете, неплотно прикроет после него дверь. Должны же они понять, что в силу обстоятельств — так сказать, не отрекаясь от своих принципиальных возражений против целесообразности восстания, — он, однако… Словом, Пятаков осанисто выпрямился, опершись обеими руками на трибуну, и на лицо его легло выражение печали и огорчения.