Ревком «Арсенала» обосновался на втором этаже, в здании заводоуправления, но Иванова, Горовица, Фиалека напрасно было там искать: они носились по всей территории завода. Нужно было руководить постройкой оборонительных сооружений, а с командирами цеховых дружин Галушкой, Чайковским, Лещинским и другими давать боевые задания каждому отряду в цехе и в окопах, каждому десятку на баррикадах. Надо было с работницами Гончаровой, Кузьковской и Медущенко наладить медицинскую помощь раненым и снабжение продовольствием.

A еще необходимо было быстро организовывать и боевые порядки из новых бойцов, что оврагами, садами и печерскими переулками прибывали со всех сторон. На помощь арсенальцам пришли матросы Днепровской флотилии и красногвардейцы Днепровского пароходства, рабочие обувной фабрики Матиссона с Подола и демиевские швейники и сахаровары. Поодиночке и группками приходили и казаки из полков Центральной рады — Шевченковского, Волынского и Богдана Хмельницкого. Прибыл в полном составе — четыреста пятьдесят человек! — курень петлюровского полка имени Сагайдачного. Через город курень продвигался в стычках с патрулями, боевым порядком, выслав вперед по улице и в стороны по переулкам боевое охранение и разведку.

Восставших гайдамаков встретил у восточных ворот член ревкома Ипполит Фиалек.

— Слава верным сынам украинского народа, отныне — красным гайдамакам! — приветствовал Фиалек стройные ряды казаков.

— Слава! — прокатилось из конца в конец по двору пролетарской цитадели.

Гайдамаки снимали шапки, отпарывали штыками красные шлыки, разрывали их на ленты и прилаживали на ватные папахи красный повстанческий знак.

Фиалек на днях, вместе с Горовицем, прибыл из Харькова. Он выполнял специальное задание Народного секретариата. В Белгороде, за Харьковом, стоял легион польских жолнеров, предназначенный его командованием, по соглашению с генеральным секретариатом, для удара в тыл либо красногвардейцам, наступающим на калединские полки, либо армии Коцюбинского, двигавшейся на Полтаву–Киев. Фиалеку — поляку по национальности, председателю польской секции киевских большевиков — Народный секретариат поручил отправиться к польским легионерам, чтобы… повернуть их штыки и против Каледина и против Центральной рады: в легионе было свыше десяти тысяч бойцов. Фиалек три недели вел задушевные беседы с земляками из Лодзи и Варшавы, откуда был родом, с земляками из Киевщины и Подолии, где жил и работал, с земляками из Познани и Кракова — пленными солдатами немецкой армии, против которой воевал на фронте империалистической войны… Времени было слишком мало, чтобы создать из этого огромного конгломерата познанцев, варшавян и католиков–украинцев с Подолии и Киевщины дружный большевистский коллектив, но достаточно, чтоб заронить в их души зерно народной правды.

Легион не дал согласия идти в бой против Центральной рады, но отказался воевать и за Центральную раду и калединцев — против своих братьев по классу. Легион арестовал своих офицеров и объявил нейтралитет. В конце концов, и это было хорошо. Фиалек вернулся в родной Киев, в «Арсенал».

Позднее, уже пополудни, в «Арсенал» пробились и вовсе неожиданные «гости». Они пришли по льду замерзшего Днепра с Труханова острова и принесли важные сведения: против «Арсенала» направлены три полка: имени Дорошенко, имени Грушевского и Георгиевский. Кроме того, мобилизованы все русские офицеры, не уехавшие в свое время на Дон, и большая группа студентов, тоже не украинцев, не пошедших добровольно в «усусусы». Из них сформировали батальон, и они заняли позиции по кручам над Подолом, чтоб встретить ожидаемое наступление Красной гвардии Сивцова. Добровольные «разведчики» хорошо знали расположение вражеских сил, потому что использовались в городе на разных работах: чистили снег, отогревали замерзшую канализацию, обслуживали пекарни. Это были военнопленные венгры, чехи, сербы и словенцы — из лагерей австрийских военнопленных на Трухановом острове. Они принесли еще одно важнейшее известие: следуя призыву Центрального бюро профсоюзов, все заводы, фабрики и мастерские прекратили работу. Действовали только электростанция и водокачка. Город замер, город превратился в военный лагерь.

Организацией забастовки занимался, конечно, Ваня Смирнов.

Уйти из восставшего «Арсенала» «гости–разведчики» отказались. Им дали винтовки, и они залегли в окопах. Три года воевали они против российской армии — на чужой для них войне, сдались в плен, чтобы вырваться из проклятой карусели осточертевших боев, теперь они сами взяли оружие и стали в колонны российских рабочих; эту войну они признали «своей».

Солнце клонилось к закату.

Как раз в это время от дворца генерал–губернатора и, с другой стороны, от Константиновского военного училища, двинулись цепи «вильных козаков». Сперва казаки шли не спеша, словно нехотя и неуверенно, потом они ускорили шаг, как на марше, наконец побежали, как на штурм.

Арсенальские пулеметы скосили передних, остальные залегли.

Пулеметы умолкли — «вильные козаки» двинулись вновь.

Пулеметы ударили — казаки легли.

Так было три раза. На четвертый они перебежали уже в овраги у «задней линии», но тут — сверху — пули арсенальцев пришили их к земле. «Вильные козаки» скопом кинулись назад.

Атака пехоты была отбита.

Однако сразу же с Александровской и Институтской выскочила конница. Конные гайдамаки с криком и свистом, сверкая шашками, галопом летели к арсенальским стенам. Стены и окопы «Арсенала» в предвечерних сумерках замигали непрерывной линией огненных вспышек.

Кони вздымались на дыбы, гайдамаки валились вместе с лошадьми на мостовую, иные, взмахнув руками, падали с коней, срезанные пулями, а кони, распустив по ветру гривы, мчались неведомо куда.

Конная атака докатилась до самых стен «Арсенала», но там сразу рассыпалась — мало кто доскакал назад в устья улиц. Конная атака тоже была отбита.

Боевой подъем царил на стенах и в окопах «Арсенала». Тут и там вспыхивала песня: «Отречемся от старого мира» или «Вставай, проклятьем заклейменный».

Уже смеркалось, когда из лощины парка «Шато де флер», как это было и в октябрьские дни, ударили пушки. Пристрел у них был точный — наверное, еще с октябрьских боев, — и снаряды так и посыпались прямо во двор «Арсенала». Раздались крики и стоны первых раненых.

Но боевой подъем все возрастал и возрастал.

Потому что в минуты, когда притихали звуки боя здесь, в «Арсенале» и вокруг «Арсенала», слышна была жаркая, упорная пулеметная и орудийная стрельба и справа, у Днепра, и слева — на железной дороге.

Справа — от Контрактовой площади на Подоле, Боричевым током и Андреевским спуском — пробивались к центру города, как и намечено было планом восстания, красногвардейцы Подола и Куреневки и матросы Днепровской флотилии.

Слева широким фронтом развернули боевые действия киевские железнодорожники. Одна группа наступала на пассажирский вокзал, куда прибывали с запада эшелоны с подкреплениями Центральной раде. Вторая взяла под обстрел Киев–товарный, где засели гайдамацкие резервы. Третья вела наступление на Киев–второй. Железнодорожники заливали топки паровозов, которые вели эшелоны на Дарницу — в помощь петлюровскому «Кошу Слободской Украины». Вместе с демиевскими красногвардейцами — по Саперному полю и через Зверинец — железнодорожники пробивались к мостам через Днепр: мосты необходимо было захватить и отрезать от Киева части Центральной рады, державшие фронт против армии Коцюбинского. В Главных железнодорожных мастерских действовал центральный боевой штаб железнодорожников: собирал новые силы, готовил главный удар…

Солнце село. Наступил вечер. Вспыхнули — к всеобщему удивлению — вдоль улиц фонари: словно город не кипел в котле боев, а жил обычной, повседневной мирной жизнью.

Но фонари светились лишь несколько минут — и погасли: в электростанцию попал снаряд.

И сразу упала тьма, потому что луна еще не взошла. Но то была белая тьма — когда снег сияет неодолимой даже во мраке белизной…