Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

У Тимофея Гречки был еще особый интерес: землю поделить как можно скорее, потому что его, Тимофея Гречку, как раз выбрали от Бородянского совета депутатов делегатом на съезд Советов в Киеве; он должен был через три дня ехать — и побаивался, что без него люди не решатся. Вот ему и приходилось поторапливаться, чтоб закрепить как следует власть на местах: мужик если уж получит землю, если распишется в Совете, что получил надел, так уж руками и ногами будет за нее держаться!.. «Владыкой мира станет труд!» Да и, по правде говоря, не терпелось Тимофею похвастаться в Киеве на съезде: явился, мол, во исполнение приказа, рапортую, что декрет о земле выполнен, и земля между бородянской беднотой поделена, как и прописано в законе!

Дядьки, правда, допытывались у Тимофея официально, как у председателя peвкома:

— A от кого ж тот декрет, как бы оно сказать — новый закон?

В том, кто же издал декрет о земле, какая провозгласила его власть, — люди не могли разобраться: какой–то Совет Народных Комиссаров. А что это за Совет Народных Комиссаров — толком никто не знал. Относились настороженно, но с почтением, потому как, во–первых — «народный», а во–вторых — «Совет»…

Гречка отвечал более въедливым так:

— Не важно — от кого, важно — какой это декрет! А предписывает он как раз то, что мужику и надо: бери у панов землю сразу и задаром! И все! Потому — революция! И за этот закон армия и народ кровь свою в восстании в самом Петрограде проливали!

— Оно известно, — степенно соглашались дядьки. — Петроград, он — столица!

— Столица революции! — поучительно говорил Тимофей.

Дед Маланчук, как председатель Бородянского совета депутатов, должен был прослушивать с голоса — писарь читал — все новые законы, распоряжения и разные бумажки и потому почитался теперь в селе человеком знающим. Он дал пояснение:

— Ульянов–Ленин такой есть. Это он тот декрет подписал.

— Правильный, выходит, человек — думает, как все люди.

— А Совет Народных Комиссаров — вроде, как бы сказать, диктатура пролетариата…

— Пролетариата?.. А для нас, мужиков, когда будет диктатура — не прописано?

— Сказано: рабоче–крестьянская власть, а форма власти — Советы.

— Понятно.

Словом, землю начали делить. Гречка сам взял в руки мерку–саженку и пошел саженными шагами и по лугам, и по нивам, и по выгону; норму определили сами — десятина на едока!

Шел с меркой Гречка, за ним — ревком в полном составе, а за ревкомом — и крестьяне всем селом. День шли, ночь, снова день, снова ночь, без сна, перекусывали тут же у межи и опять шли дальше: три тысячи едоков — это вам не птенцы в гнезде!.. И вот на третий день, как подходили уже к Дружне, — хлоп, эка напасть…

Завернули какие–то с шоссе, на тачанках, ехали вроде бы с фронта, слух пошел — «ударники смерти», вызванные Центральной радой спасать Украину. Сперва хлестнули разок из пулемета — народ рассыпался кто куда, один ревком с Гречкой остались в поле, а потом поскакали в экономию, расположились бивуаком и выслали парламентеров с пулеметом и предложением: прекратить бесчинство до Учредительного собрания.

С этого дело и началось: решили люди всыпать проходимцам, пускай катятся, откуда пришли, хотя бы и Украину спасать, а в мужицкие дела пусть не мешаются! И выслали своих парламентеров: так и так, народу поперек пути не вставайте, а то, гляди, возьмемся и за оглобли. В ответ «ударники» ударили из пулемета по хатам, которые со стороны экономии, подстрелили свинью, двух телок, одной старой бабе покалечили руку.

Вот тогда–то ревком, поддержанный инвалидами–фронтовиками, и принял решение: дать бой по всем правилам, бандитов из экономии выбить и прогнать из села.

И вот австрияки — они теперь были среди селян вроде свои, потому такие же мужики, только австрийские, — двинулись с левой руки в обход, экономические — им землю тоже нарезали — заходили справа; Гречка собрал самых бедовых хлопцев, которым не терпелось и себя в бою показать, и пошел в атаку.

— За мной! — подал команду Тимофей Гречка. — За землю крестьянам, за фабрики — рабочим! За революцию и диктатуру! Ура!

И выстрелил из маузера. А ребята, с кольями и вилами, кинулись бегом через картофельное и свекольное поле.

Но «ударники» были все–таки войско, при оружии, и встретили их пулеметами и винтовками. Хорошо еще, что случились эти кагаты и бурты, а то бы так всех и уложили.

Гречка приказал: «Отставить» — и подал знак Вакуле Здвижному — накрыть противника огневой завесой.

Ударила винтовка Вакулы, ударили обрезы, наганы и шомполки увечных фронтовиков — и бой загремел.

Вот что происходило сейчас в Бородянке.

Впрочем, и вне театра военных действий — в тылу, в самом центре села, в сборной Совета, — тоже свершались сегодня важные события. Там собрались члены Селянской спилки выбирать своего делегата на съезд Советов в Киеве. Дело в том, что учитель Крестовоздвиженский и семинарист Дудка — от партии украинских эсеров — разъяснили, что Тимофей Гречка делегат незаконный, потому как Центральная рада не признает Советов на местах и прислала инструкцию: раз уж быть съезду для избрания новой Центральной рады, то должны выбрать на этот съезд своих делегатов все отделения Селянской спилки. Делегатом от Бородянки избрали, конечно, председателя отделения — самого зажиточного хозяина Григора Омельяненко. А подделегатом к нему — на случай, если б захворал Григорий Батькович или что случилось по хозяйству, — управителя Савранского, так как и Василий Яковлевич Савранский, будучи собственником земли, тоже записался уже в спилку.

С делом покончено, но дядьки не расходились из сборной — сидели и опасливо прислушивались: пока выполняли свою гражданскую миссию, как раз и грянул бой — слышен был пулемет, щелканье винтовок и грохот шомполок, да и пули свистели вокруг. А в сборной, за каменной стеной, было безопасно.

— Не иначе как перебьют весь народ, — вздыхали те, кто пожалостливее. — Светопреставление!

— Война войне! Долой войну! — хотя и с опаской, поддерживали другие, более ядовитые. — Мир!.. А тут, гляди, война с фронта и до нас докатилась!

— Анархия! Безобразие! — кипятился Василий Яковлевич Савранский. — Нет того, чтоб подождать по закону до Учредительного собрания. На чужую землю, вишь, посягнули! Вот тебе и кара божья! Еще и нахальные какие, босяки, — против армии руку осмелились поднять!.. Отмерили!

Григорий Омельяненко презрительно сплюнул сквозь зубы:

— Отмеряют им — по три аршина на душу!.. — Он сердито хмыкнул. — Не зря оглашенный Тимофей трехаршинную мерку с собой прихватил… Словно наперед знал, сколько кому надо…

Дядьки подхихикнули: хоть и страшно было и душа замирала с перепугу, а Омельяненкову шутку без смешка не годилось пропустить — самый крепкий хозяин, голова над всеми, а теперь еще и делегат…

Стрельба у экономии то затихала на миг, то снова вспыхивала — с каждым разом сильнее, с каждым разом гуще. Похоже было, что в экономии гремел уже не один пулемет, а два, а может быть, и три…

В тылу еще более глубоком — в этом конце села, у моста через Здвиж, в горнице хаты Нечипоруков, — сидели Софрон с дедом Маланчуком, окруженные бабами: Софронова Домаха, Демьянова Вивдя, Гречкина Ганна и Маланчукова старуха. Женщины печей сегодня не топили и немели с перепугу — без дела. Дед Маланчук проживал совсем на другом конце, под Дружней, где теперь как раз проходил театр военных действий, но со страху забежал со своей бабкой аж сюда — тут пули не летали, да и стрельба доносилась едва–едва.

Теперь дед Маланчук уже все слышал.

— Пахкают, — говорил он и крестился. — Это с нашей стороны: как раз от хаты Никанора Кривого стрельнули… А это из экономии, аккурат из–под навеса с инвентарем — значит, «ударники смерти»… — При слове «смерть» дед крестился особенно усердно. — А это, тьфу, шомполка Ивана Ганджи! Господи боже мой, сколько его за браконьерство и штрафовали и в полицию таскали, а он опять за свое… А это уже пулемет — не иначе как немецкой марки, потому у нашего «максима» совсем голос другой…

152
{"b":"162908","o":1}