Марина снова вздохнула и тихо сказала:

— Сядь подле меня, Флегонт…

Флегонт присел на краешек дивана, у Марининых ног.

— Гонта! — прошептала Марина, и у Флегонта похолодело в груди! «Гонтой» Марина звала его не часто, лишь в самые задушевные минуты. — Понимаешь Гонга, так гнусно стало на сердце…

— Маринка!.. — вскрикнул Флегонт: ведь у Марины никогда не бывало гнусно на сердце, она всегда была такая горичая, страстная, энергичная. И вдруг упадок, равнодушие, апатия. — Маринка, отчего это?

— Ах, Флегонт!..

— Может, ты больна, Марина?

— А! — рассердилась Марина и снова отвернулась к стене.

Флегонт почувствовал, что на него повеяло холодом, Марина, даже подобрала ноги повыше, чтоб они не касались колен Флегонта. Какой он, а самом деле, остолоп: при чем тут болезнь, когда совершенно ясно, что болит душа!

Но Флегонт постарался овладеть собой. Холодом повеяло вовсе не от Марины, а от окна: окно еще не заклеено на зиму, на дворе хлещет холодный осенний дождь, и порыв ветра швырнул мокредью в стекло.

— Я полностью разделяю твое настроение, — поторопился заговорит Флегонт, пока новая волна молчания не стала неодолимой, — это действительно обидно и больно, что в восстании принимали участие одни рабочие, а украинские воинские части фактически… оставались в бездействии! Но если посмотреть со стороны, в исторической, так сказать, ретроспективе или еще лучше — перспективе, то какое это имеет значение? Ведь большевики теперь признают Центральную раду — сам Пятаков это сказал!

Флегонт был прав, Председатель Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов, он же председатель Киевского городского комитета большевиков, Юрий Пятаков — после того как победили в Киеве восставшие рабочие, но установилась власть Центральной рады, — действительно заявил, что теперь власть на местах будет принадлежать местным Советам — советская власть! — a вверху, центральным органом власти на Украине до Учредительного собрания останется… Центральная рада.

Марина передернула плачами и буркнула в подушку:

— Всероссийское Временное правительство тоже было — до Учредительного собрания, но оно свергнуто Октябрьским восстанием в Петрограде. А что произошло у нас после восстания? Создано… временное правительство, только что украинское. Но ведь это правительство, пускай и украинское, теперь подтверждает для Украины законы Временного правительства Керенского и Терещенко!

И Марина, тоже была права. Тотчас же после установления власти Центральной рады генеральный секретариат и в самом деле издал циркуляр, которым оповестил, тс на Украине и впредь будут действовать все учреждения и будут иметь силу все законы бывшего Временного правительства — до Учредительного собрания.

Марина наконец обернулась, порывисто села, упершись руками в диван, и почти закричала Флегонту в лицо:

— А разве не против этих учреждений и законов поднято было восстание? Почему же тогда вместе с Временным правительством не сбросили и нашу Центральную раду?

Флегонт ужаснулся:

— Как ты можешь это говорить, Марина! Это же — временно! Даже не до Учредительного собрании, а… вот, смотри! Нет, ты только погляди! — Он стал шарить руками по карманам и вытащил бумажку: — Ведь это же объявят завтра! А Учредительное собрание еще кто его знает когда!

В руках у Флегонта была листовка с текстом третьего «универсала», который и должны огласить завтра — торжественно, под колокольный звон во всех церквах, под пение «Ще не вмерла», на исторической Софийской площади: провозглашение Центральной радой Украинской народной республики

Текст «универсала» уже был отпечатан и распространен — Флегонт получил его, чтобы предварительно прочитать и разъяснить «вильным козакам» своей Куреневской сотни. Должна была получить такой текст и Марина для Старокиевской сотни. Но она не выходила сегодня из дому и на собрание инструкторов–информаторов при «вильнокозацких» сотнях не явилась. Поэтому и забежал к ней сейчас так поздно обеспокоенный Флегонт.

— Видишь? Видишь? — Флегонт тыкал пальцем в строчки текста. — «Народ украинский и все народы Украины!» Разве это не интернационализм?.. И дальше: «…право помещичьей собственности на землю… отменяется, для рабочих устанавливается… восьмичасовой день, на предприятиях… контроль». Разве ж это не социализм?..

Марина смотрела на Флегонта, но каким–то пустом взглядом.

— А на собрании инструкторов, — Флегонт прямо захлебывался от волнения, — говорили, что генеральный секретарь Симон Петлюра готовит приказ о том, что Красная гвардия, сыгравшая свою героическую революционную роль во время восстания, теперь, когда пора революционных взрывов миновала, распускается, только отдельные ее части — из украинцев — преобразуются в отряды «вильных козаков». И вообще «вильные козаки» станут теперь вроде регулярной армии. Так что…

— Так что, — наконец заговорила Марина, прерывая Флегонта, — ты, недоучившийся гимназист, карандаш, сосунок, беги в свой класс, садись за парту и зубри латинские исключения и таблицу логарифмов! Поиграл в революцию да в освобождение Украины, и хватит с тебя!

— Марина!

Флегонт увял и обиженно отвернулся. Конечно, что и говорить, это очень неприятно, что ты еще не окончил гимназии, — ах, это чертово несовершеннолетие, малолетство, когда вокруг творится история! — однако колоть этим так, как Марина, это же просто… свинство!

Но Флегонт был все–таки мужчина — пускай и несовершеннолетний! — и должен быть выше… девичьих настроений. И Флегонт поспешил сделать вид, что не придал значения Марининым словам. Он снова протянул Марине листовку с текстом «универсала» и указал пальцем на строчки:

— Пожалуйста, читай сама! Вот про землю: «…земля есть собственность всего трудового народа и должна перейти к нему без выкупа…» Да будет тебе известно, текст «универсала» писал сам Винниченко!

Винниченко! Если бы Флегонт знал, что упоминание о Винниченко ранит Марину в самое больное место!

Марина точно взбеленилась. Она порывисто вскочила с дивана, подбежала к столику, схватила газету и протянула ее Флегонту, тоже тыкая пальцам и газетный лист.

— Да, да! Пожалуйста, читай сам! — кричала она. — Донесения уездных комиссаров… комиссару губернскому!.. «После опубликования декрета Совета Народных Комиссаров крестьяне захватывают помещичьи земли… крестьянские волнения в поместьях… графа Бобринского… княгини Долгоруковой… графа Потоцкого… графини Браницкой… сахарозаводчика Балашова… княгини Гагариной»… Пожалуйста — Медвин… Самгородок… Побережки… Будища… Антоновка… Кагарлык… Пожалуйста — на Киевщине, Черкащине, Каневщине, Чигиринщине, Чернобыльщине, Звенигородщине…

— Погоди, погоди, Марина! — взмолился Флегонт, загнанный бурным наскоком Марины в угол между стеной, столом и стулом, ведь это же совершенно логично…

— Логично!.. А это — логично? Кто, говоришь, писал про землю — Винниченко? Читай, вот подпись Винниченко! Читай!..

Флегонт должен был прочитать. За подписью Винниченко был опубликован циркуляр генерального секретариата внутренних дел: «…ни в коем случае не допускать самочинного захвата земли… Виновные будут караться, как грабители… Для охраны землевладений комиссарам применять военную силу…»

— Прочитал? — кричал вне себя Марина, — Грабители!.. Карать!.. И кому приказ карать военной силой? Комиссарам свергнутого Временного правительства!..

Марина смяла газетный лист и швырнула им в ни в чем не повинного Флегонта. Схватила со стола часы — атлант с землею на плечах — и так грохнула ими, что маятник отлетел прочь. Опрокинула стул. Глаза ее полыхали сухим горячим блеском.

Флегонт, перепуганный, молчал. Он никогда, еще не видел, такой Марину. Конечно, поведение ее всегда было немножко… экстравагантно, но, в сущности, душой и сердцем, она была ласковая и милая, спокойная и веселая — и вдруг…

Марина села, уткнулись лицом в ладони и заплакала.

Флегонт совсем оторопел: ему еще не приходилось видеть Марину и слезах…

А Марина плакала как ребенок — всхлипывала и лепетала, захлебываясь, глотая слова: