И Петлюра поудобнее расположился в кресле и даже разрешил себе закинуть ногу за ногу, а руку заложить за борт френча.
— Вы позволите, ваше высокопревосходительство, всем украинизированным полкам, пребывающим не на территории Украины, тоже передать ваш приказ? Разумеется, — поторопился он успокоить верховного, — кроме тех, которые стоят на позициях, дабы этим не внести дезорганизации в боевые действия! Я имею в виду лишь те части, которые находятся в тыловых гарнизонах либо на формировании.
Корнилов пожал плечами:
— Нет, почему же? Приказ нужно будет распространить также и на те части, которые сейчас находятся на фронте. Исторический процесс, знаете, невозможно и неразумно останавливать… приказами. — Теперь Петлюра совершенно обалдел: такое не мерещилось ему даже во сне. — Возможно, некоторые украинизированные части — Западного и Северного фронтов — уже завтра получат этот приказ. Вслед за вашим сообщением о моем согласии на признание их статуса как национальных формирований. С Северного фронта части передислоцируются сначала в Петроград; с Западного — на Москву. Позднее мы передислоцируем их на Украину. Кстати, — вспомнил Корнилов, — завтра в Москве открывается Государственное совещание. Надеюсь, представители от вашей Центральной рады прибудут на это совещание?
— Нам выделено пять мест, — уклончиво ответил Петлюра, — сейчас еще идет борьба между фракциями, но, конечно, мы, руководители, добьемся, чтобы…
— Очень разумно! — одобрил генерал. И сразу же любезно улыбнулся Петлюре. Это была первая улыбка верховного за все время разговора, и на тонких губах Корнилова, на его скуластом, плотно обтянутом пергаментной кожей лице она чем–то напоминала вспышку молнии, сверкнувшей где–то далеко–далеко, за горизонтом. — Вашим представителям, видимо, приятно будет встретить в Москве во время совещания… украинские части, которые прибудут туда с фронта. Конечно, — добавил Корнилов, — украинские части будут среди иных национальных формирований — польских, кавказских инородцев… Герцог! Есть уже сведения о Дикой дивизии?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Она следует в распоряжение генерала Крымова.
— Так вот, Симон Васильевич, — заговорил Корнилов уже совсем по–дружески, — надеюсь, вы понимаете, что демонстрация поддержки Государственного совещания силами украинских частей, как и вообще помощь в деле доведения войны до победного конца, послужат залогом и… успеха всяких малоро… украинских… претензий относительно… гм… самоопределения, конечно, когда война победоносно завершиться! — И снова, уже второй раз, лицо Корнилова озарилось отблеском далекой молнии–улыбки. — Хочу, чтобы вы с предельной точностью поняли меня. Я убежден в том, что формирование национальных частей даст возможность возвратить армии большое количество солдат из числа двух миллионов дезертиров — украинских, польских э сэтэра. Надеюсь также, что на фронте в солдатской массе, распропагандированной и сбитой с толку разными агитаторами, — глаза Корнилова сверкнули уже не ясной улыбкой, а темной печалью, — во всей армии, которая за очень короткий срок может превратиться в кучу дерьма, ваши национальные формирования, воспламененные, так сказать, священным огнем патриотизма, пускай и своего шовинистического патриотизма, — вызовут животворный процесс, станут, так сказать, цементирующим элементом и тем самым возвратят — подчеркиваю — всей армии ее утраченную боеспособность и доблесть. — Теперь Корнилов говорил, акцентируя отдельные фразы ударами тонких пальцев по крышке портсигара, лежавшего перед ним. — Вы поняли меня? Молодое вино в старых мехах! — Он вдруг засмеялся, засмеялся громко — впервые за время беседы, — и это был неожиданный, короткий и сухой, словно чахоточный кашель, невеселый смех. — Конечно, молодое вино долго не удержать в старых мехах, и потому войну нужно кончать как можно скорее! И это уже будет зависеть от нас с вами, Симон Васильевич; подчеркиваю — от вас тоже! Вы должны поднять высоко возрожденный живой водой национальных настроений боевой дух наших славных… гм… запорожцев и гайдамаков.
Корнилов смотрел Петлюре прямо в глаза, и во взгляде его горела ненависть — лютая, свирепая и безграничная.
Этот, почти материализованный и острый, как кончик осколка разбитого стекла, взгляд жгучей ненависти стоял между ними какую–то минуту. Это был взгляд сановника императорского двора, аристократа духа и крови — на кобыштанского голодранца, родившегося с краюхой черного ржаного хлеба у голодного рта, однако уже тогда, сызмальства, охваченного безумной жаждой выйти в люди, дорваться до власти. Этот взгляд неугасимой ненависти разделял их навсегда, но и связывал их неразрывными узами дружбы — ныне.
Словно бы заслоняясь от убийственного взгляда генерала, Петлюра промолвил сдержанно, однако многозначительно:
— Смею обратить ваше внимание, ваше высокопревосходительство, что мы боремся за соборную Украину, то есть за присоединение и австрийской Украины, Галиции, ваше высокопревосходительство!
— Конечно, конечно, — небрежно кивнул Корнилов. — Прошу вас, курите!
— Благодарю, ваше высокопревосходительство!
Петлюра уже окончательно освоился. Теперь он чувствовал себя совершенно спокойно и уверенно. Что ж, в конце концов, каждая палка имеет лишь два конца. Если воинские части Центральной рады помогут довести войну до победы, да при этом еще по дороге на Украину, где–то в Петрограде или в Москве, подадут помощь при подавлении каких–то там крамольных элементов, — это будет весьма «сходная цена» за признание притязаний Центральной рады. Таков был один конец упомянутой палки. А другой? Отзывая сейчас с фронта украинские и другие национальные части — именно те части, которые только и держали теперь позиции, главнокомандующий тем самым обессиливал армию и, если хотите, даже словно бы… содействовал победе вражеского, австро–немецкого блока. Вот это и был другой конец палки. И оба конца, таким образом, били в одну цель для Центральной рады: любой ценой, при помощи любой силы, непременно создать украинское государство! Пускай даже и под началом той силы, которая победит.
— Герцог! — кивнул генерал адъютанту. — Вы можете сказать, чтобы поезд трогался через десять минут. И укажете господину генеральному секретарю Украинской центральной рады, как пройти к искровому телеграфу. Вот, Симон Васильевич, — кивнул он еще раз, теперь на окно, за которым в эту минуту снова проплыли три фигуры в иностранных формах и высоких чинах, — видите эти три чучела? Это не чучела, нет, это ангелы–хранители наших душ! Не ангелы–хранители, — вдруг разъярился генерал, — это дьяволы, которые выжидают момента, чтобы ухватить наши души, и вашу и мою! Им тоже нужна победа над Германией, соперницей каждого из них в жажде к мировому господству! Но, кроме того, французу нужны железные и угольные рудники и металлургические заводы на Юге России — на вашем, малороссийском юге, господин генеральный секретарь Малороссийский центральной рады! Англичанину нужна ваша южнорусская металлообрабатывающая промышленность и нефть на Кавказе. A американцу кроме нефти — железные дороги Российской империи. — Имейте это в виду, господин малороссийский генеральный секретарь. И не забывайте, что с семнадцати миллиардов, которые мы им были должны в начале войны, наш долг вырос к началу революции до тридцати трех и за это полугодие — до шестидесяти миллиардов! И заплатить эти денежки должны мы с вами, господин малороссийский сепаратист! Заплатить этим чучелам или их сопернице — Германии. — Корнилов вдруг успокоился, также внезапно, как и вспыхнул минуту назад. — А впрочем, мы с вами должны всегда помнить: силы русского и малорусского мужика неисчерпаемы, любезный мой Симон Васильевич! Надеюсь, вы хорошо понимаете, что ваше участие в победе России и, в частности, присоединение, как вы изволили сказать, Галиции к России, конечно, гарантирует вам… гм… некоторую перспективу в деле отстаивания ваших политических претензий потом, после войны?.. Примите изъявление моего почтения, уважаемый! Вам будет подан специальный вагон с паровозом, и утром вы будете в Киеве. Кстати, — кивнул он уже совсем небрежно, словно бы между прочим, — если все эти… агитаторы, во главе с самим Керенским, и далее будут чинить препятствия вашим домогательствам, советую вам крепче держаться силы моей армии: в моем лице вы всегда найдете доброго собеседника для дружеского разговора и вообще вашего покорнейшего слугу… Честь имею!
