Горовиц сгоряча еще кипятился бы, но Иванов потянул его за рукав и посадил на место:
— Помолчи, Саша, ей–богу! Не обидим тебя! Дел у тебя будет больше, чем у всех остальных! И с твоим возлюбленным пролетариатом будешь неразлучно… Владимир пойдет в город, засядет в университете или где–то поблизости, ежели там юнкерня, и будет связывать нас со Смирновым, Горбачевым, с Довнаром на Шулявке, с Боженко на железной дороге или на Демиевке, с Ливером и Сивцовым на Подоле, словом — со всеми.
— Ну! — сердито фыркнул Затонский. — Считаю, что все это решит все–таки новый ревком ин корпоре, а не мы одни!
— Правильно! — охотно согласился Иванов. — Сразу и решит, как только мы его создадим. Но мы должны прийти с готовыми уже предложениями… Восстание предложим поднимать сразу же, утром, как только забрезжит рассвет.
— Это рано, — сказал Горовиц. — Не раньше семи–восьми утра.
— Почему?
— После утреннего гудка. Пускай все рабочие выйдут на работу и будут по своим предприятиям. Это умножит наши, силы: вооружим всех рабочих…
— Верно! — согласился Иванов. — Так, видимо, и нужно предлагать.
— Не будет дела, — возразил Затонский.
— Почему?
— Вы забываете, что завтра воскресенье. На работу завтра выйдут только на военных заводах, где работают непрерывно. А это только «Арсенал», ну еще два–три завода…
Иванов свистнул:
— Тоже верно!
И сразу же вспыхнул:
— Но не откладывать же восстание только потому, что завтра воскресенье! Дорог каждая минута! Казаки и юнкера могут завтра первыми ударить!
— И это верно, — согласились Горовиц и Затонский.
В это время у калитки послышалось какое–то движение, шепот, и меж двух мужских голосов тихо зазвучал тоненький, девичий.
— Тося возвратилась!
Иванов, Затонский, Горовиц вскочили с кучи листьев и побежали к калитке.
8
Тося стоила между Данилой и Харитоном, шептала, тяжело дыша: видно было, что она добиралась сюда бегом. Данила прижимал ее к себе и гладил ей плечо Когда Иванов, Затонский и Горовиц приблизились, он быстро убрал руку.
— Чудасия, разрази меня гром! — встретил товарищей Харитон. — Просто цирк, ежели Тоська не брешет!
— Собака брешет! — обиделась Тося. — Да ты, рыжий и поганый! А я всегда только святую правду говорю!.. — Тося сердито топнула ногой.
Она готова была еще пробрать рыжего и неверного, но, увидев людей, вынырнувших из темноты сюда, спохватилась.
— Ой, кто же это? Господи! Да это же вы, товарищ Иванов, Андрей Васильевич! И еще товарищ…
— Верно, это мы, все свои! — успокоил ее Иванов. — Говори же, Тося, что там и почему тебе хлопцы не верят?
Тосино сообщение, в самом деле, могло вызвать сомнение. Казаки–богдановцы легко пропустили Тосю: увидев, что идет какая–то жалкая девчонка, они не очень и заинтересовались куда направляется ночной прохожий. Но Тося уверяла, что двое часовых, стоящих на углу Московской, пропустят в «Арсенал» кого угодно — хотя бы и Данилу с Харитоном. Даром что они с винтовками. Ибо Тося слыхала, как казаки разговаривали между собой.
Один сказал: «А ну его ко всем чертям — пускай себе большевики с Временным правительством ведут потасовку: наша хата с краю».
Другой ответил: «Не буду я стрелять по своим! Ежели команда будет, лучше уж вон туда, в губернаторский дворец, стрельну! А то и по штабу: цель неплохая — губернаторы да генералы, к тому же отсюда и видно хорошо…»
Саша Горовиц даже заплясал на месте:
— Я же говорил! Я же говорил! — Он хватал всех за руки и уговаривал бежать тотчас же. — Я всегда доказывал: Центральная рада — это одно, а те, что идут за Центральной радой, те, которых она обманывает, — это совсем другое. Пошли и призовем богдановцев принять вместе с нами участие и восстании!
Иванову снова пришлось успокаивать разгоряченного Сашу.
— Подожди, Саша, — сказал Иванов. — Дело, может, и не такое простое, как тебе сгоряча сдается. Разговаривало ведь только два человека, а всего богдановцев три тысячи… Но все–таки, братцы, — обратился Иванов ко всем, — попробуем пройти? Осторожно, конечно? Присмотримся, правильно ли Тося рассудила?.. Нет, нет, — сразу взял он Тосю за плечи и привлек к себе, — твои слова, милая моя, у меня сомнения не вызывают, но ведь ты сама, должна понимать; лучше будет, когда посмотрят да поразмыслят мужики? А?
Он засмеялся и оттолкнул девушку от себя — на Данилу.
— Хорошая у тебя жинка, Данько, не зря я вас вокруг кадки окрутил!
Тося застеснялась и спрятала лицо за спиной Данилы.
— Пошли!
Он вынул пузырек из кармана бекеши и прямо из горлышка, глотнул кальция–хлорати. На всякий случай.
Тося приникла к груди Данилы:
— Данилка, Данько… а может… не пойдешь? Может, останешься дома?
У Данилы бессильно опустились руки.
— Ну, дивчина! — пристыдил ее Иванов. — Таким героем была и вдруг… Это уж, брат, не годится. Зачем же ты тогда разведывать ходила? Или это только для других, а свой пускай юбки держится?
Данила осторожно высвободился от Тосиных рук:
— Ну, Тося, ну что ты… да ты не… того…
Тося насупилась и шепнула так, что должен был услышать только Иванов, ее посаженый отец:
— Ребеночек же у меня должен быть, вот я и… боюсь. Опасаюсь — ребенку же отец нужен…
Иванов снова взял ее за плечи и прижал:
— То–то и оно — отец! Вот для того, чтобы отец ребеночку счастливую жизнь обеспечил, и идем мы с Данилой воевать, дивчина дорогая! Ты хорошенько это пойми! За счастливую жизнь наших детей! — Он наклонился к Тосиному уху и прошептал: — У меня, брат, тоже надежда есть. Tcc! Тихо! Секрет! Вот не знаю только, кого желать — дочурку или сына? Девчонку или мальчонку?
— Мальчика… — жарко прошептала Тося.
Вдруг она наклонилась, поцеловала Иванову руку и мигом исчезла — порхнула во тьму ночи, скрывшись за калиткой.
Хотя и темно было и Тосиного порыва никто не увидел. Иванов почувствовал, что краснеет, и почему–то спрятал руку за спину.
— Ну вот, — промолвил он, и голос его звучал обескураженно, — вот и всё. Можем идти…
Когда они, впятером, прошли Рыбальскую до половины и с угла Московской послышались голоса часовых–казаков, Иванов торопливо, шепотом бросил товарищам:
— Значит, так! Данила с Харитоном, с винтовками, — самооборона, и ведут нас, троих подозрительных, задержанных, в район милиции на Московской… Пошли! А вы, Данила с Харитоном, давайте замурлычьте себе под нос какую–нибудь украинскую.
Данила затянул вполголоса, словно бы невзначай и для подбадривания самого себя в ночной темноте:
Ой, ти, Галю, Галя молодая…
Харитон сразу же подхватил втору, только переиначил слова:
Ой, ти, Тосю, Тося молодая…
9
У Данилы с Харитоном были вполне уважительные причины, чтобы в эту минуту никого не пускать в дом.
И комнате, за плотно занавешенными окнами, чтобы не пробивался свет на улицу, в эту минуту сидели друг против друга Иван Антонович Брыль и Максим Родионович Колиберда. На столе перед ними стоял штоф самогонки от пани Капитолины, почти пустой, и Максим с Иваном были уже пьяны в дым.
Потому что они мирились.
Собственно, уже помирились.
И теперь они пели:
Де мир у сімействі, де згода, тишина,
Щасливі там люди, блаженна сторона…
Иван с Максимом снова были сваты, кумы, побратимы и друзья навек. Забыты все свары и перебранки, все споры и раздоры, все взаимные оскорбления и обиды, даже прощены покушения на увечье и пущенная кровь.
— Иван! Друг мой единственный! — вскрикивал фальцетом, срываясь на слишком высокой ноте восторга, Максим Колиберда и вдруг заливался слезами. — Нет у меня на свете никого, кроме тебя одного.
Он заливался слезали, и Иван клал ему на плечо свою тяжелую руку:
— Максим! Вот чтоб ты знал, и для меня нет на снеге никого, кроме тебя!
Максим шумно сморкался, и они снова начинали петь сначала:
Де мир у сімействі…
Меланья с Мартой стояли у порога, скрестив руки, Меланья все вздыхала и вздыхал, Марта грозно жмурилась, продвигалась пядь за пядью ближе столу — и Максим, хотя и был сильно пьян, настороженно, искоса посматривал на нее.
