Он испытал огромное облегчение, вырвав нож из трепещущего сердца несчастной жертвы. Он радовался, что Божий промысел свершился, еще одним пьяным глупцом, порочащим Его творение, стало меньше; и теперь он мог обратиться к следующей цели. «Будь яростным, но не греши, — сказал Господь. — Не позволяй гневу затмить твой разум».

Его праведный гнев пронизывал бренное тело. Голова стала тяжелой. Но близился час, когда солнце сядет, и он примет щедрые дары в райских кущах.

Пьяница умирал, хрипя что-то, бессвязно бормоча и цепляясь за свою жалкую жизнь. В ночи он слышал отдаленный рев поездов, прибывающих на вокзал Пэддингтон. Эти вопли да свист холодного ветра были единственными звуками, доносившимися до него. Он стоял и ждал, пока пьяница перестанет наконец сопротивляться смерти. Когда жертва оставила тщетные попытки поднять израненную грудь и затихла, он ушел. Он достал из кармана часы и проверил время. Пора приступать к исполнению последнего акта пьесы.

Он свернул с Пауис-сквер на Талбот-роуд. Двинулся налево мимо храма Всех Святых, чей шпиль величаво выступал из тумана. Один раз печально прозвенел колокол. Позади него послышались какие-то голоса, короткий свист. Но туман надежно скрывал его.

Дорога вывела к Портабелло-роуд, к ней он не испытывал ничего, кроме отвращения; здесь на извилистом пути лавчонки соседствовали с рынками и магазинами. Мимо прошагали полицейские с встревоженными лицами. Он прибавил шаг, держа руку в кармане и сжимая рукоятку ножа, прошел под железнодорожным мостом, повернул налево и направился вниз по Пэмбер-роуд.

Вокруг было тихо. Дома — темные и молчаливые — возвышались над магазинами. Все спали. Он думал об их жителях, как они спят в теплых кроватях, не зная о трусливой злобе мира, которую носят в себе от рождения. Этот мир — неподходящее место для невинных и чистых душ.

Он медленно открыл дверь. В доме еще пахло вареным мясом. Он всегда требовал тишины во время вечерней трапезы, но тем вечером смягчился и позволил Ребекке рассказать, как она провела день. Абигайл вставила несколько слов. И все же, несмотря на его попытки разговорить детей, Джемайла и Исав не стали с ним общаться. Похоже, их больше интересовал окорок, в нем они находили утешение.

Он скинул ботинки.

Мир — неподходящее место для невинных и чистых. Он поставил ногу на первую ступеньку лестницы, она заскрипела под его тяжестью. Он остановился. Все было тихо. Двинулся дальше, стараясь переносить вес тела на пятки. Поднявшись, услышал тихое дыхание его спящих детей.

Джемайла появилась у лестницы как призрак.

— Сегар? — прошептала она.

Он посмотрел на нее и почувствовал жалость, но не более. Она выносила и родила ему трех детей, но в глубине души эта женщина была безбожной. Она молилась лишь потому, что знала: он рассердится, если она не станет этого делать. Притворщица.

— Это я, — сказал он.

— Ты голоден? Хочешь поесть?

Он покачал головой и поднялся наверх. Он чувствовал исходящий от нее запах мыла. На мгновение он перенесся в другое время, в далекую страну, в которой они гуляли рука об руку в Гайд-парке. Солнце согревало им спины, ее улыбка светилась радостью, а его — гордостью.

Совсем другое время. И он был другим человеком. Тогда он еще не услышал призыва.

— Нет.

Он прошел мимо нее и шагнул в детскую комнату. Они спали в одной кровати. У двери своих малюток он прислушался. Ни звука.

Комната не была освещена, и он ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Потом он разглядел спящую Абигайл, она лежала с левой стороны кровати, свесив руку. Ребекка лежала на спине, с подушкой под головой. Обе крепко спали.

Абигайл повернулась и что-то пробормотала. Когда придет время, он убережет их от ножа и найдет иной способ отправить в рай. Мысль, что он причинит вред своим милым близняшкам — единственным существам на планете, которые были ему не безразличны, — выбивала у него почву из-под ног и казалась омерзительной. Обе девочки были бойкими, с удовольствием читали Библию. С Исавом все обстояло иначе. Робкий мальчик постоянно прятался за мамину юбку. В последнее время боялся смотреть отцу в глаза, с ужасом думая о том, что он там может увидеть.

Но где же Исав сейчас? Он посмотрел с другой стороны кровати. Его не было и на полу, где он иногда спал, спасаясь от ног и рук младших сестер. В комнате родителей Исава тоже не было, Джемайла поклялась своей жизнью, что он отправился спать и с тех пор она его не видела.

Неужели мальчик что-нибудь заподозрил? Вдруг он выходил из дома и следил за ним? Мальчик умный, очень умный. Он зевнул. Ладно, Исав вернется.

Утром правда выяснится. И тогда он пустит в ход ремень.

Фостеру казалось, словно он пробуждается от глубочайшего сна, которого никогда прежде не переживал. Он находился в каком-то полузабытьи, и миновало несколько секунд прежде, чем он заставил себя открыть глаза. Он лежал на спине, не в силах пошевелиться. Однако он не потерял способности мыслить.

Что случилось? Фостер помнил паб. Потом — ничего. Это как-то связано? Наверное, он потерял сознание, и его отвезли домой. Но судя по запаху, это не его комната. Тут пахло картоном и чем-то кислым, как в одном из тех архивов, куда его водил Найджел Барнс. Он открыл глаза. Первое, что он увидел, была лампочка, свисавшая с потолка на грязно-белом проводе. И больше никаких источников света, естественных или искусственных. Безукоризненно чистый бетонный потолок и стены в каких-то отметинах. Когда зрение полностью восстановилось, Фостер разглядел, что вдоль стен лежат коробки от яиц, вероятно, для звукоизоляции.

Тело начало покалывать. Чувствительность возвращалась. Фостер попытался поднять левую руку, но она не двигалась. Что-то удерживало ее, возможно, веревка. Так же дело обстояло с правой рукой, с ногами и грудью. Одежда исчезла за исключением трусов. Он с силой потянул правую руку, но путы не ослабли. Похлопал по поверхности, на которой лежал. Что-то вроде кровати. Желудок свело от приступа паники.

Слева до самого потолка высились горы коробок. Справа тоже стояли коробки, какая-то мебель, комод и сервант. Посередине комнаты — кровать. Тем не менее, как Фостер ни пытался поднять голову, он не мог разглядеть, что лежало впереди и позади него, но чувствовал: там есть что-то еще. Будто сюда свалили все имевшиеся в доме вещи.

В углу раздалось шарканье, Фостер не видел, кто это. Но слышал дыхание и ощущал чье-то присутствие.

— Тут есть кто-нибудь? — с трудом проговорил он.

Молчание.

— Тут есть кто-нибудь? — повторил Фостер.

Справа от него появилась какая-то фигура. Фостер попытался рассмотреть лицо человека. Он заметил темные волосы, в руках незнакомец что-то держал.

— Кто это? — простонал Фостер.

Никакого ответа. Фостер повторил вопрос. Тишина.

— Что это, черт возьми, значит? — крикнул он громче, пытаясь пошевелить руками.

Человек по-прежнему стоял рядом. Неожиданно он произнес:

— Это возмездие. — И залепил рот Фостера скотчем.

Внутри у Фостера все сжалось от ужаса. Он попытался выплюнуть ленту, отодрать ее. Человек проигнорировал его приглушенные крики. Фостер почувствовал, что ослабляет путы на правой лодыжке. Когда его нога оказалась свободной, он ударил ею, но у него не было сил, и он не мог обороняться. Мужчина прижал его ногу одной рукой; послышалось шуршание. Он тащил что-то по полу, похоже, столик. Он поднял ногу Фостера так, чтобы пятка и лодыжка оказались на этой новой платформе, а участок ноги между коленом и лодыжкой свободно висел в воздухе. Мужчина закрепил его ногу в новом положении.

Теперь Фостер видел все намного лучше. Он мог разобрать, что это мужчина. Карл. Инструмент, который он держал в руке, был кувалдой. Карл высоко поднял ее. Фостер начал бороться с веревками, дергаться и извиваться, но был очень крепко связан.

— Нет! — заорал Фостер, но лента заглушила его крик.