Фостер нагнулся. Карлайл осторожно перевернул женщину, чтобы он мог видеть ее правое плечо. Там был изображен какой-то символ, что-то восточное. Фостер сделал набросок в своем блокноте.

— Знаешь, что это обозначает? — спросил Карлайл.

— Нет. Но я почти уверен, это что-то японское. Я был в Японии несколько лет назад. Удивительное место. Это единственная отметина, которую вы нашли?

— Да. Не считая ран на груди, разумеется.

Фостер посмотрел на кровавое месиво, бывшее когда-то грудью женщины. Разобрать послание было невозможно. Придется дождаться, пока ее очистят. И все же состояние груди и тяжесть нанесенных ран свидетельствовали о чем угодно, только не об аккуратности преступника. Они были нанесены с яростью.

В отличие от вырезанных глаз.

Фостер начал понимать, как действовал убийца. Сначала он каким-то способом обездвиживал жертвы. Потом, как в случае с Дарбиширом и женщиной, удалял у них части тела, прежде чем вырезать послание. Неизвестно, находились ли жертвы в этот момент под влиянием успокоительного средства, но что-то еще сковывало их движения. Затем он убивал их ударом в сердце. В данном случае ему что-то помешало или расстроило, отсюда и весь этот кровавый ужас.

— Наверное, он начал вырезать послание, но был потрясен, когда взорвался имплантат, — проговорил Фостер. — Вскоре он разозлился. — Он сделал паузу. — Что поделаешь, мы все предпочитаем натуральные груди, — мрачно добавил Фостер.

По лицу Карлайла скользнула усмешка. Они вышли из гаража, Карлайл снял перчатки.

— Вам удалось взглянуть на безымянного бездомного в морге? — спросил Фостер.

— Нет пока. Но именно этим я сейчас и собираюсь заняться. Меня ждет веселое воскресенье.

— Нас всех.

Было почти три часа ночи. Около оградительной ленты, натянутой вдоль дороги, Фостер заметил нескольких зевак. Энди Дринкуотер стоял неподалеку и беседовал с полицейским. Фостер сообщил Дринкуотеру результаты предварительного обследования, проведенного Карлайлом.

— Значит, если она умерла во время вечернего чая, он привез сюда труп вечером. Вчера вечером, — проговорил Дринкуотер, глядя на часы.

— Похоже на то.

— И если бы мы оказались на нужной станции, тогда мы поймали бы его.

— Он рассчитывал на то, что мы ошибемся. И оказался прав. Как там Барнс?

— Он в Ноттинг-Хилл-Гейт с Дженкинс. Она понимает, что он пережил. Для него это стало потрясением.

— Есть еще свидетели?

— Женщина, нашедшая труп. Она вернулась с вечеринки в половине двенадцатого ночи. Мы проверили, все подтвердилось. Дверь в гараж была открыта. Женщина подумала, что забыла запереть ее. Открыла и… она лежала там.

— Замок взломали, не так ли?

— Да. Но он был совсем старым. Так что взломать его не составило особого труда.

— Гараж принадлежит ей или она его арендует?

— Арендует. У какого-то парня из Актона. Мы этим занимаемся, уже выяснили его фамилию.

— Чего не скажешь о нашей жертве. Найдите мне кого-нибудь, кто говорит, а еще лучше читает по-японски. Мне плевать, даже если это будет повар из суши-бара. Главное, привезите его побыстрее.

Не прошло и часа, как переводчица — молодая сотрудница полиции, все еще моргая спросонья, стояла рядом с Дринкуотером около оградительной ленты и ждала Фостера. Японка с нежным голосом, и она говорила на безупречном английском.

— Спасибо, что приехали так быстро, — произнес Фостер с натянутой улыбкой.

Ее рукопожатие было мягким и слабым. Дама тоже попыталась улыбнуться, но не смогла, поскольку была напугана. Она привыкла присутствовать на допросах, объяснять обвиняемым правила полицейского делопроизводства. Здесь же переводчица оказалась на месте преступления.

— Как вас зовут?

— Акико, — прошептала она.

Фостер объяснил, что им нужно:

— Я хочу, чтобы вы посмотрели на ее плечо. Вероятно, вам удастся расшифровать татуировку. Должен вас предупредить, тело в плохом состоянии. И я очень сожалею, что заставляю вас делать это, Акико.

Он подвел ее к гаражу. Фостер встал позади Акико, когда она приблизилась к телу, вытянул руку у нее за спиной на случай, если дама упадет в обморок. Фостер распорядился, чтобы жертву перевернули на бок и накрыли одеялом.

— Присядьте, — проговорил Фостер.

Несмотря на ее волнение, Фостер чувствовал, что Акико была гораздо решительнее, чем он предполагал, глядя на ее хрупкую фигурку. Они оба присели, и Фостер откинул край одеяла, обнажив плечо и несколько прядей светлых волос. Указал на татуировку.

— Это означает «свет и сияние», — тихо промолвила переводчица.

— Вы уверены?

Она кивнула.

— В этом заключен какой-то особый смысл?

Она задумалась, а потом покачала головой. Фостер опустил одеяло и встал.

— Спасибо за помощь. Простите, что мы подвергли вас такому испытанию.

— Все в порядке, — сказала она, собираясь идти, но вдруг повернулась к Фостеру: — Сейчас очень модны татуировки в виде японских иероглифов, которые переводят значение вашего имени. Знаменитости делают подобные.

Даже после долгих лет службы в полиции западного Лондона, где родители давали своим детям имена вроде Алфалфы или Меззанины, Фостер никогда не встречал людей, которых звали «Свет и сияние».

Утреннее солнце едва светило, и лишь слабые лучи проникали в окна гостиной Найджела в его квартире на Шепердс-Баш. Но даже ослепительное солнце едва ли смогло бы осветить эту комнату, заставленную мебелью и заваленную книгами, лежавшими повсюду. Кисловатый запах старых книг наполнял воздух; у Найджела почти не было книг, которые не прошли бы через руки многочисленных владельцев и не пожелтели, чьи обложки и корешки не порвались и потерлись. Книги были сложены в высокие, готовые в любой момент обрушиться кипы на полу; ими был завален компьютерный стол и забиты два высоких книжных шкафа, поднимавшихся до самого потолка. Названия многих книг просто невозможно было прочитать, поскольку их корешки закрывали бесчисленные сувениры, безделушки и фотографии. Найджел никогда не расставлял книги в определенном порядке, поэтому теперь ползал на коленях, пытаясь найти справочник имен.

— Во всяком случае, вы не из тех, кто расставляет книги или диски по алфавиту.

Найджел услышал замечание Хизер, но не ответил, поскольку был очень увлечен поиском нужной ему книги. Он искал «Свет и сияние». Найджелу казалось, что это Элеонора, имя греческого происхождения с похожим значением. Он сказал об этом Фостеру. Но когда сержант Дженкинс отвезла его домой с пожеланиями Фостера хорошенько отдохнуть, Найджел все-таки решил проверить свою догадку.

— Это ваши предки? — поинтересовалась Хизер. Она держала в руках фотографию с каминной полки.

Это был семейный портрет. Суровый отец стоял сзади, гордо ощетинив бороду. Его левая рука лежала на локте сидевшей перед ним жены. Волосы женщины собраны на затылке, а глаза такие светлые, что она напоминала призрака. Перед ней стоял серьезный мальчик в застегнутом на все пуговицы сюртуке, с обручем в руке. Две девочки сидели, старшая — точная копия своей матери — держала в руках цветы, младшая с грустью смотрела в камеру, ее пестрая, в оборках блузка контрастировала с торжественной атмосферой черно-белой фотографии. Все, кроме отца, выглядели так, словно только что услышали какую-то плохую новость. Найджел очень любил эту фотографию.

— Нет, — ответил он.

— Тогда кто же это?

— Семья Ривз.

— Кто они?

— Неизвестно.

— Откуда же вы знаете их фамилию?

— Она написана карандашом на обороте. Снимок сделан в 1885 году.

— А как она у вас оказалась?

— Она мне понравилась. Эти люди серьезно относились к своим семейным портретам.

— Да, тогда они не говорили «сыр».

— Большинство пытались показать, какие они серьезные, надежные и честные. А это невозможно сделать, если улыбаешься. — Найджел забрал у нее фотографию. — Мне интересно, что с ними со всеми стало. Особенно с младшей девочкой, у нее грустное лицо. Ей три или четыре года, а выглядит так, будто уже боится жизни. Да… иной мир.