Радикальные перемены лишили бы политиков их ежегодных поступлений, скрытых от фининспекции и оцениваемых статистикой в 90 или 100 тысяч миллиардов.

Но «ненасытным» и этого мало.

Возможно, что за самоубийством известного антиквара Франческо Рубирозы и последующим уничтожением других членов этой семьи кроется самое крупное и грязное дело о взяточничестве, в котором замешаны весьма солидные фирмы и аукционы.

Хорошо засекреченное расследование, проводимое нашими журналистами, обнаруживает такие стороны этого дела, что оно может оказаться даже более скандальным, чем любой американский Уотергейт или Ирангейт.

При всей своей наглости, итальянские политики все же начинают обнаруживать признаки беспокойства.

Может быть, они заметили, что переборщили, и, стремясь отвлечь общественное мнение и завоевать какую-то популярность перед предстоящими выборами, пытаются занять внимание общества другими скандалами. Метод не нов и хорошо обкатан. Ставка делается на все растущую подпольную иммиграцию африканцев. На этот раз внимание людей отвлечь удалось.

Но факты остаются».

Далее в статье говорилось о том, что последние сорок лет итальянской истории неопровержимо доказывают уникальную способность итальянцев жить и добиваться процветания без всякого политического руководства. Автор восхищался индустриальным классом Италии, достигающим все новых успехов, вопреки постоянному и массированному шантажу со стороны политиков и профсоюзов.

Это лестное для итальянских предпринимателей мнение разделяла и английская печать.

Касаясь, не без иронии, деятельности Андреотти, автор признавался, что он не может понять истоков популярности этого лидера. Во все периоды его пребывания у власти ни одна проблема — начиная от высокой смертности в больницах и кончая неэффективностью госсектора сферы услуг — не была решена.

Все вопросы неизменно только ставились, но никогда не решались и плавно переходили по наследству к его преемнику. Когда-нибудь в энциклопедиях он будет охарактеризован как «итальянский политический деятель, полностью подтвердивший изречение: «Власть разрушительна для тех, у кого ее нет».

«Канар Аншене» предлагал будущим парламентариям подумать о целесообразности категорического исключения любой итальянской кандидатуры. Прожорливость этих кандидатов могла бы поставить под угрозу функциональность создаваемого парламента и превратить всю Европу в один большой игорный дом.

Автор с изрядной долей яда предупреждает и деятелей, ответственных за итальянскую политику, которые теперь посыпали себе голову пеплом и пускались во взаимные обвинения и всякого рода сплетни: не исключено, что теперь начнется «утечка мозгов», самые талантливые предприниматели могут перенести свою деятельность на восток, где началась фаза перестройки. Потребительский голод в этих странах, заинтересованных в товарах массового спроса, временно отодвигал на второй план непримиримость профсоюзов, и предпринимательская деятельность получала, таким образом, на востоке большую свободу. А это в очень скором времени способно отодвинуть Италию из первой пятерки индустриально развитых стран в ряды кокосовых республик.

В заключение журналист писал: «После «окопного» периода, когда с итальянской политической сцены исчезли все, кто так или иначе был связан с П-2, начинается возвращение этих деятелей на авансцену жизни страны. То тут, то там с удвоенной дерзостью и наглостью они вновь занимают ключевые посты».

Статья наделала много шуму, и итальянский парламент вынужден был отреагировать.

Левые во главе с Кракси требовали головы редактора «Канар». Большая часть депутатов их поддержала. Необходимо было вступиться за итальянскую национальную честь!

В ответ появился специальный выпуск «Канар», где та же статья была дана на семи языках: французском, итальянском, испанском, немецком, английском, японском и русском (в честь перестройки). Адресаты статьи, таким образом, не вызывали никаких сомнений.

Из президентского дворца последовала нота протеста.

Ответ не заставил себя ждать. Автор, один из наиболее уважаемых лидеров страны, которого никто не мог бы заподозрить в шовинизме, писал:

«Канар Аншене» является выразителем той самой свободы печати, знаменосцем которой всегда была Франция еще со времен Великой Революции.

Мы признаем, что наши статьи иногда могут «раздражать», но все публикуемое нами всегда документально подтверждено. Что же до обвинения в партизанщине и шовинизме, выдвигаемого против французского народа одним из официальных органов вашего парламента, то мы позволим себе напомнить, что Франция не раз оказывала гостеприимство всем цветам расовой радуги, включая итальянцев.

Никто еще не смел обвинить нас в расизме. За таким обвинением должны последовать извинения. Все то, о чем «Канар» проинформировала общественное мнение Европы, было подвергнуто проверке и соответствует действительности.

Мы не поддадимся никакому давлению, даже если оно исходит от итальянского парламента.

Желаем вам как можно скорее разрешить ваши собственные проблемы.

Главный редактор «Канар»

Пока повсюду бушевали политические страсти, комиссар Ришоттани продолжал свою частную войну, внимательно следя за всеми передвижениями начальника управления полиции. Он изучал его привычки, обычные маршруты, слушал все телефонные разговоры.

Прежде чем начать действовать, комиссар хотел убедиться, что ни одной рыбке не удастся выскользнуть из сети, воспользовавшись тем хаосом, который начался в Италии. Он обещал себе, что когда придет время, он будет беспощаден.

О двух агентах ДИГОСа, обнаруженных под откосом дороги на Сузу, ни одна газета больше не упоминала. Всеобщее внимание было сосредоточено на последствиях скандала, вспыхнувшего в связи с делом Рубироза, и на правительственном кризисе.

Голос Марио вывел Ришоттани из глубокой задумчивости:

— Какая-то синьора спрашивает вас, господин комиссар. Говорит, что она мать Джулии.

— Проведи ее сюда, — приказал Армандо, вскочив со стула.

Женщина подошла к нему и, не слушая пытавшегося что-то произнести Армандо, начала говорить. Долго, спокойно, как человек, который устал и может, наконец, выговорить все свои давно подавляемые мысли и чувства.

— Понимаете, мой муж — человек старого склада. Он очень любил Джулию, но они не понимали друг друга. Может быть, именно поэтому она так сильно влюбилась в вас. В своем «комиссаре» она нашла то, что отец никогда не мог ей дать. Любовь, снисходительность, понимание, нежность: все это вместе со страстью и составляет то, чего хочет каждая женщина. Руджеро — он не плохой, но слишком прямолинеен. Он не знает оттенков, все в жизни он делит на «можно» и «нельзя», не принимая в расчет разницу натур и чувств. Ведь он души не чаял в Джулии, но никогда не умел дать ей это почувствовать. Теперь он мучается оттого, что любя ее, так и не сумел сказать ей об этом.

Комиссар молча слушал эту простую женщину, неброско одетую, с седыми волосами, собранными в скромный пучок.

Мать Джулии. Спина ее уже начинала горбиться. Черты лица напоминали Джулию, но были менее выразительны.

Потом она заплакала, так же тихо, сдержанно и кротко. Армандо молча обнял ее и прижал к себе. Так они и стояли несколько минут.

Потом он заговорил, и слова его звучали для него так, как если бы их произносил кто-то другой:

— Наверное, бесполезно нам так мучиться. Я не верю в Бога, но вы с Джулией были верующими, и если это правда, что существует иной мир, то она уже там, не с нами. Постарайтесь внушить это вашему мужу и скажите ему, чтобы он не терзал себя сожалениями: Джулия знала, что отец любит ее.

— Спасибо комиссар. Постарайтесь не терзаться и вы тоже. Судьба моей дочери была предрешена на небесах еще до ее рождения. Вы не могли бы здесь ничего изменить. Все в руках Божьих, и только глупец может надеяться поменять его волю.