Она вынула из сумочки какой-то футляр и протянула его комиссару:

— Джулия как будто чувствовала, что ее пребывание на этой земле скоро закончится. Она купила вам подарок ко дню рождения и сказала мне: «Мама, обещай отдать это ему, если со мной что-нибудь случится. Я хочу, чтобы он не забывал меня. Никогда». Уже много дней я ношу эту вещь с собой в ожидании встречи наедине.

Стиснув зубы, чтобы удержаться от слез, Армандо взял протянутый подарок, наклонил голову в знак благодарности и вышел из своего кабинета.

В футляре были чудесные золотые часы и маленький квадратик бумаги: «Каждое мгновение — с тобой. Всегда. Поздравляю. Твоя Джулия».

Он увидел ее, стоящей перед матерью: «Я хочу, чтобы он не забывал меня. Никогда».

«Глупенькая, — ответил он ей, как если бы она была жива, и они просто разговаривали. — Разве можно забыть теплый порыв весеннего ветра, полного аромата цветов, красоты чувства, обещающего спасти тебя от печальной зимы наступающей старости?»

Он долго бродил по улицам города, вспоминая самые прекрасные минуты, пережитые с Джулией. Вновь видел, чувствовал ее тело, трепещущее от страсти и наслаждения. Вспоминал ее удивительную раскованность, ее преданность. Головокружительные спуски на горных лыжах. Какая она была сильная, ловкая!

Он живо и близко чувствовал ее рядом с собой. Душераздирающая боль ушла. Почти счастливый, он вновь и вновь перебирал незабываемые минуты их общей жизни. Джулия никогда не уйдет из его сердца, но он не будет больше оплакивать ее и себя. Глухая, непрекращающаяся боль почти исчезла, уступив место глубокой грусти.

Удивляясь, он спрашивал себя, как это может быть. Да жив ли он или уже умер? Человек он или чудовище?

Но нет, как это ни невероятно, жизнь вернулась к нему. С этого момента Армандо хотел помнить живую Джулию такой, какой она была тогда раньше: дерзкая, смелая, но и застенчивая, агрессивная и беззащитная, очень взрослая, раскованная, страстная, горячая — женщина, вся состоящая из притягательных контрастов. Но главным образом, он хотел постоянно помнить ее неповторимую женственность, ее безоглядную любовь.

В первые дни Армандо думал, что смерть Джулии убьет его. Но теперь он понял, что это не так, что он стал другим человеком.

Свободным.

Ее смерть открыла дорогу другому Армандо. Холодному, трезвомыслящему, целеустремленному, расчетливому, точному и, главное, более сильному, чем раньше. Он, казалось, утратил инстинкт самосохранения. Кем бы он ни был теперь, человеком или чудовищем, только две вещи отныне имели значение: ненависть и месть. Все другое было неважно.

«Лучшее прощение — это месть», — думал он.

Каждый преступник будет наказан. Бесполезно передоверять их итальянскому правосудию. Это правосудие оправдывает убийц, приносящих бедным семьям горе и боль, оно спасает от заслуженной кары террористов, прикрывает тех, кто покровительствует организованной преступности.

Он будет гнать их, как гонят диких зверей, и безжалостно убивать, как зверей, пока кто-нибудь, более ловкий или более сильный, сам не вонзит в него клыки.

Конец был неизбежен, но это теперь не пугало его.

Нанеся удар банде бесстыжих политиканов публикацией досье Рубирозы, он постарается теперь сам убрать как можно больше преступников, пока правосудие, наконец, не заявит о своем существовании и не начнет действовать.

Он сделает все это в память о Джулии.

Его Джулия умерла, и смерть эта освободила сдерживаемую до того времени пружину ненависти ко всякому насилию и несправедливости, ко всем формам преступности.

Он жалел только об одном. О том, что не начал убивать раньше.

Тогда, может быть, Джулия была бы жива.

Почти целый месяц комиссар Ришоттани записывал все звонки начальника Управления. Все косвенные улики, все предположения превратились в неопровержимые доказательства.

Связь полиции с преступным миром и с торговцами наркотиками стала очевидной и неопровержимой реальностью.

Джанни Доронцо вновь обрел свое высокомерие, типичное для южанина, у которого заносчивость и маленький рост обычно находятся в обратно-пропорциональной зависимости. Опять почувствовав себя в безопасности, он начал думать, что сумел ускользнуть, что его имя не попалось на глаза тому, кто собирал данные для досье Рубирозы и составлял знаменитый список пятисот.

Армандо решил, что время действовать наступило. Из перехваченных телефонных разговоров он знал, что жена начальника вместе с детьми уехала к своим родителям в Кальтаниссетту. Вера на несколько дней уехала в Геную к сыну. Такой случай второй раз мог не представиться.

Вернувшись после работы домой, он переоделся в спортивный костюм, спустился в гараж и взял пистолет с глушителем. Взвесив его в руке, решил, что, пожалуй, не будет брать с собой оружия.

Прихватив диктофон, проверил, работает ли он, вытащил наружу велосипед и не спеша поехал к Пинероло. В полдвенадцатого он был уже на месте.

Из телефонной будки позвонил Доронцо. Сонный, раздраженный голос спросил:

— Кто это так поздно?

— Это я, достопочтенный господин начальник Управления. Комиссар Ришоттани.

— В чем дело? Вы с ума сошли звонить мне в такое время?

— Наоборот, я более чем в своем уме. Никогда еще не был в такой форме, как сейчас. Выслушайте меня внимательно, потому что времени у нас мало, а дело очень серьезное. Приезжайте быстрее к площади Пинероло. Думаю, что часа вам хватит, даже если не слишком гнать машину, Приезжайте один и, по возможности, чтобы вас никто не видел.

— Вы с ума сошли! — еще раз попробовал отговориться Доронцо. — Почему это я должен в такое время встречаться с вами в Пинероло?

— Для вашего же блага, достопочтеннейший господин Доронцо, — вежливо заверил его комиссар Ришоттани. — Вы же не хотите, чтобы я сейчас по телефону рассказал вам все деликатнейшие подробности одного щепетильного дела. Это могло бы достигнуть чьего-нибудь нескромного слуха.

— В чем дело?

— Дело в том, что если ваше имя, — комиссар не сомневался в эффекте своих слов, — если ваше имя не обнаружено в списке досье Рубирозы, тому должна быть какая-то причина.

— О?! — голос Доронцо осел.

— А между тем документ, где оно значится, — продолжал Армандо, — и вместе с ним запись кое-каких телефонных разговоров насчет выплаты 300 миллионов или же убийства, представленного затем как самоубийство одного комиссара, не вынесшего боли утраты Джулии, — все это находится в руках человека, который решил шантажировать нас обоих. Я нахожусь сейчас в Пинероло и выполняю инструкцию того, кто отдает мне приказания и кого я до сих пор не видел и не сумел вычислить. Мы живем во время «охоты на ведьм», и вы, конечно, понимаете, достопочтеннейший господин начальник, насколько все это опасно.

— Хорошо, хорошо, — торопливо ответил Доронцо. — Я еду.

«Придется как следует раскошелиться», — подумал он.

Не прошло и часа, как Доронцо подъехал к месту встречи.

— Добрый вечер, достопочтеннейший господин начальник, — приветствовал его Армандо. — По тому, как быстро вы приехали, я вижу, что дело это для вас небезынтересно.

— Что происходит? Кто нас шантажирует? Чего они хотят? Где они? Кто? — почти кричал Доронцо.

— Успокойтесь, успокойтесь, — ответил Армандо, включая диктофон. — Попробуем сложить велосипед и поместить его в ваш багажник. Ну вот и готово. А теперь, — сказал он, усаживаясь рядом с Доронцо, — поезжайте к Фенестрелле. По дороге все обговорим.

— Фенестрелле? Это ведь там нашли двоих свалившихся в пропасть вместе с машиной? — испуганно спросил Доронцо.

— Совершенно верно, достопочтеннейший господин начальник. Но пусть это вас не путает. Шантажисты хотят всего лишь список тех преступников, которые сумели проникнуть в состав полиции. В противном случае все будет очень просто: и вам и мне грозит тот же конец, что и агентам ДИГОСа. Думаю, господин начальник, что у вас есть соображения по поводу этого несчастного случая. Не так ли?