— Очень даже при чем. Ваша ошибка была именно в недооценке его последствий. Никто из вас, я имею в виду всю следственную бригаду, не вспомнил о событиях того года и не потребовал новой экспертизы, а вернее, не произвел нужного анализа.

Армандо не осмеливался больше перебивать раввина, боясь рассердить его, и с нетерпением ожидал продолжения.

Помолчав, раввин вновь заговорил:

— Это был год, когда итальянские политические силы при поддержке профсоюзов, преследующих только свои собственные корыстные интересы, заставили рабочих и студентов бушевать на площадях итальянских городов… Они тогда даже и не подозревали о той цепной реакции, которую это вызовет в каждой области общественной и профессиональной деятельности, и о том, как это отзовется по крайней мере на двух поколениях того самого несчастного народа, во имя которого они в 1968 году положили начало процессу деградации.

С тех пор в Италии, Франции и в доброй части Европы мы и имеем невежд у кормила власти, адвокатов, незнакомых с юриспруденцией, хирургов-убийц, медсестер-отравительниц, директоров предприятий, которые не умеют руководить, следователей, не умеющих проводить расследование, и экспертов, не способных снять даже отпечатки пальцев, не говоря уж о том, чтобы установить час смерти при обнаружении обугленного трупа.

И все это — во имя утопии всеобщего равенства. А между тем, мы можем осуществить только очень небольшую часть своих желаний, и то только при возможности взвесить все «за» и «против» в нашей реальной жизни.

Мечты — это ведь область фантазии. Посмотрите хотя бы на американскую мечту об успехе, или мечту стран Ближнего Востока о мирной жизни, ради которой там будут воевать и убивать до тех пор, пока не превратят всю эту землю в пустыню, где уже не останется ничего живого.

Мы отдаемся мечтам и не замечаем, что постепенно убиваем друг друга нашим невежеством, глупостью, деградируя сами и опустошая окружающий нас мир.

Ну да, хватит об этом. Слушайте и больше не перебивайте меня. Если я говорю, что Франческо собственноручно совершил свою месть, то я знаю, о чем говорю, и располагаю доказательствами.

Итак, он выслушал от врачей свой смертный приговор. Это было в 1988 году, за несколько месяцев до Рождества. Страшная, беспощадная болезнь нашего времени вот-вот расправится с ним. Конец всему. Конец его погоне за успехом, конец его ненависти. Он не боится умереть. Но одна мысль не дает ему покоя: уйти из жизни и не отомстить!

До этого он утешал себя мыслью, что оставил своего дядюшку далеко позади, но теперь карты легли иначе, и играть надо по-другому.

Самуэль пасовал перед племянником, но после смерти Франческо он вновь обретет свободу, и все вернется на крути своя. Кроме того, это животное может нанести непоправимый ущерб его художественным галереям.

Вы знаете, что Франческо был человеком незаурядного ума. Он терпеть не мог гомосексуалистов, однако именно им он доверил руководство своими галереями. Хорошо понимая, что они ничего не смыслят в антиквариате, он тем не менее отдавал должное их умению располагать к себе людей и обеспечивать продажу товара.

Вы, комиссар, довольно далеки от мира любителей антиквариата, но те, кто знаком с сегодняшней его фауной, хорошо знают, что на 90 % она состоит из богатых выскочек, самолюбивых, невежественных и весьма тщеславных. Рядом с настоящим антикваром они чувствуют себя не в своей тарелке, смутно ощущая собственную неполноценность, хотя их финансовое превосходство настолько велико, что они не допускают мысли о каком-либо сравнении. Что-то мешает им чувствовать себя свободно. Они не могут разглагольствовать перед своей свитой — а она есть у каждого миллиардера — и не могут выдавать жалкие крохи своих познаний за непререкаемые глобальные истины.

И Франческо уходил в тень, занимаясь закупкой товара и показываясь клиентам лишь в момент заключения сделки. К большой радости «примадонн», которые могли поэтому без всяких комплексов предаваться светской болтовне с «директорами» и их «спонсоров», самоуверенность которых только возрастала рядом с представителями «третьего измерения», как вы удачно их окрестили.

Франческо опасался, что после его смерти Самуэль убедит генерального директора галерей следовать своей собственной политике в этом деле, что могло бы нанести серьезный ущерб его империи и, следовательно, будущему его детей.

И вот он вырабатывает план последнего акта, продиктованный желанием защитить дело всей его жизни, а также — и это главное — неукротимой ненавистью.

План этот был отработан им до совершенства.

Перед ним стояли две цели. Первая — убить их, утолив таким образом жажду мести. Вторая — убить так, чтобы это ни в коем случае не сказалось потом на будущем его детей.

Он встречается с Шелудивой и внимательнейшим образом изучает ее внешний облик. Никому не придет в голову связывать с ним эту попрошайку, появись она возле виллы Рубироза. Вот он и пойдет туда под ее видом. А потом — самолет Турин-Париж, отель «Риц» и самоубийство.

Досконально изучив повадки Шелудивой, он убивает ее. И думаю, что вы никогда не найдете ее тела. Это убийство он должен был пережить очень тяжело, но ненависть к своему врагу была сильнее любых препятствий, сильнее голоса совести.

— Но зачем было ее убивать? — спросил Ришоттани.

— Это было необходимым условием его плана. Если бы ее нашли и начали допрашивать, она бы опознала по фотоснимкам самоубийцу из «Рица» и рассказала бы, что не раз встречалась с ним. Тогда следователь смог бы заподозрить истинного убийцу старого Рубирозы.

Франческо обладал удивительным даром перевоплощения. Профессиональное внимание к деталям, даже самым незначительным, позволило ему в совершенстве сыграть роль Шелудивой.

И вот наступила роковая ночь пятницы 19 декабря 1988 года.

Франческо принимает облик Шелудивой, подъезжает к улице Понте Изабелла, оставляет машину и, никем не замеченный, направляется к вилле. По дороге его видит экономка Самуэля, которую вы потом допрашивали. В узле, который он тащит с собой, его обычная одежда…

Человек вышел на дорогу с первыми вечерними тенями. Он неузнаваем. Старая бродяжка послужила ему прекрасным образцом для подражания.

Вот и калитка. Он ухмыляется, не веря своим глазам: старый скряга с тех пор даже не поменял замок! Ну что ж, тем лучше. Не придется лезть через ограду.

Свирепые кобели послушно направляются за маленькой сучкой, которую «бродяга» выпускает из-под полы плаща…

Франческо откидывает капюшон, освобождается от ветхого плаща и входит в дом… Там ничего не изменилось… Он уверенно идет вперед. Можно и не зажигать света: в кабинете Самуэля топится камин, на письменном столе слабо горит настольная лампа.

Старик сидит спиной к двери. Накинуть на него шнур и затянуть его проще простого. Самуэль пытается освободиться, но крик замирает у него в горле, когда Франческо предстает перед его глазами…

— Это ты, негодяй! — хрипит старик. — Вор! Вот до чего ты дошел! Я говорил тебе, что ты станешь снова таким же голодранцем, каким ты был, когда мы тебя подобрали!

Он смел, этот старик. Его властный и презрительный тон ничуть не поменялся за эти годы… Франческо не может подавить в себе восхищения этой смелостью, но через мгновение ненависть снова подымается в нем.

— Посмотрим, посмотрим, старая гадина, кто из нас запросит пощады.

— Аннализы и Чезаре нет дома, — говорит старик. — Если тебе нужны деньги, говори. Я могу тебе их дать.

— Ты уже ничего не можешь мне дать, Самуэль. У меня больше нет времени, чтобы откладывать месть, а у тебя не хватит денег, чтобы заплатить за то, что ты у меня отнял.

Старик на какой-то момент теряет свою уверенность.

«Он боится за ребенка и женщину, — понимает вдруг Франческо. — Значит они здесь, дома…» и уверенным жестом протягивает руку к старому колокольчику на письменном столе.