Оставляю в стороне собственные ощущения, реакции и чувства и возвращаюсь к фактам. Должен вам сообщить, что подозрения, о которых я писал в предыдущем письме, оказались более чем обоснованными. Дома в собственном кабинете я обнаружил миниатюрные подслушивающие и передающие устройства, а наша тайная полиция следит за мной на протяжении всех двадцати четырех часов в сутки. У меня впечатление, что они ждут, когда я обнаружу что-то, чего они не позволят доводить до общего сведения. Меня беспокоят способы их действий и их желание остаться за кулисами. Я чувствую, что какая-то скрытая сила дергает меня за ниточки, как марионетку, и руководит всеми моими поступками. И я чувствую, что все эти действия не носят официального характера. Я чувствую, что я в ловушке, как лисица, за которой вплотную несется свора собак. Разница в том, что за мной по пятам мчится молчаливая и еще более злая свора, а часть выжидает в засаде, чтобы при удобном случае вонзить в меня свои клыки. Я ощущаю их присутствие и испытываю глубокое чувство бессилия. Это даже не тревога, возникающая из-за необычности дела, а сознание того, что передо мной противник, который сильнее меня и действует в тени. Он внушает мне чувство отчаяния в успехе моего расследования. Это настолько могущественные негодяи, что только таинственным досье можно их сломить.

Поэтому я интуитивно чувствую: найти документы — это победа, но одновременно, возможно, и смерть; не найти — поражение, но, вне всякого сомнения, возможность остаться в живых.

У меня ясное ощущение того, что меня затягивают в смертельную ловушку, а я не имею возможности сопротивляться. То же самое, что, конечно, испытываете и вы. Оба мы бродим в темноте лабиринта, останавливаемся, наткнувшись на стену и тщетно, лишенные света, стараемся найти из него выход. Во всяком случае, я постараюсь разобраться во всем этом, понять, кто они такие, кто стоит у них за спиной, какие цели они перед собой ставят и почему действуют тайно. Прилагаю к сему фотографии двух преступников, которых считаю виновными в жестоких убийствах Марка Дюваля и Яны Павловской. Не исключено, что сейчас они в Италии. Высылаю вам результаты моего расследования, проведенного с помощью единственного доверенного агента, на которого могу положиться, как на себя самого. Хорошо бы поскорее встретиться в Париже, чтобы проанализировать положение. Живой обмен косвенными уликами, впечатлениями и мнениями мог бы оказаться полезным для дела Рубирозы.

Будьте осторожны. До скорого! С дружеским приветом!

А. Брокар.

P. S. Драгоценности были похищены из римского филиала «Кристи» 2 декабря 1980 г. Оставляю вам возможность выявить связь (если она существует) между кражей драгоценностей, делом Рубирозы и исчезновением картины. А сам себе задаю вопрос: что за связь может быть между террористами и похищением картин?».

Комиссар Ришоттани, прочитав документы, высланные другом Брокаром, надолго задумался. Он особенно боялся за Джулию. Ей уже скоро тридцать, а она по-прежнему ведет себя, как взбалмошная девчонка, как будто не отдает себе отчета, насколько опасен и насколько жесток современный мир. К жизни она относится совсем не по возрасту, И все же он любил ее, возможно, именно поэтому: за ее двойственность, за любовную необузданность и за преданность. Она была постоянна и почти животна в своих привязанностях, но оставалась вечной девчонкой, оптимисткой, несмотря на всю жестокость мира, который нас окружает. Армандо очень опасался, как бы его враги не затянули ее в свои сети, когда ему удастся что-то обнаружить. После того, что произошло с Яной Павловской, у него уже не было иллюзий.

Почти полночь. Завтра он предупредит ее снова, еще раз скажет, чтобы была осторожна, посоветует уехать и немного отдохнуть, пока он не решит это дело Рубирозы. Это случится уже скоро. Если будет необходимо, придется ее очень попросить послушаться его. Кто-то там наверху очень сильно боялся. И он ни перед чем не отступится. А кто-то пониже тоже страшно боялся, но не за себя. Он поневоле улыбнулся: вот подтверждение того, что крайности сходятся. Какой-то жалкий комиссаришко, правда, с блестящим прошлым и накануне пенсии, дрожал из-за женщины, из-за своей женщины, из-за Джулии. С этой мыслью он вновь принялся за дневник Марио Силенти в надежде найти в прошлом Франческо еще что-нибудь, какие-нибудь факты, которые пролили бы свет на происходящее.

«…Похоже, что в любой точке земного шара обязательно встретишь какого-нибудь генуэзца и какого-нибудь «Сальваторе» [31], Не библейского, конечно, а калабрийского.

Я уверен, что даже на Луне первые астронавты наткнулись на них, генуэзца и калабрийца, яростно переругивавшихся между собой. Что их объединяет, так это «белин» [32], но первый поминает его в начале и в конце каждой фразы, а если употребляет по назначению, то делает это очень непринужденно, почти механически. Второй же настолько поражен и горд его наличием, что глаз с него не сводит, все его внимание, все заботы, все неуемное восхищение сосредоточены на этом предмете. Он будто бы говорит, вернее кричит на весь свет: «Я — мужик, как здорово-то, а? Загляните-ка ко мне в штаны!» Ну и все: кто ж его теперь удержит!

Не знаю, как теперешняя молодежь Калабрии, но у нашего Сальваторе все его достоинство помещалось между ног и целиком и полностью зависело от того, как оно там себя ведет. Ну, а в свои двадцать пять имел он достоинство вполне заслуживающее внимания.

Сальваторе и Сортир не могли, конечно, слишком симпатизировать друг другу. Один — маленький, нахальный, темпераментный, общительный и тщеславный, второй — холодный, равнодушный, подозрительный, сдержанный, а если и общительный, то по расчету. Франческо относился к Сальваторе со снисходительным терпением, а вернее с интересом антрополога. Джанни Сиракуза и Джузеппе Примавера его избегали, а я, Пьеро и Добрый Самаритянин, по причине общих корней, относились к нему с пониманием, прощая ему некоторые слабости.

Все мы, однако, сходились в одном: Сальваторе был просто помешан на женщинах. Невысокий, ладный, смазливый, он имел приятный голос и неплохо пел, аккомпанируя себе на гитаре, что и было главным источником его успеха у девушек и составляло наиболее заметную часть его индивидуальности.

Он вечно спорил, задирался и, в конце концов, всем нам немного надоел.

В отличие от Пьеро, который изводил себя и свою очередную пассию, Сальваторе, убежденный в общемировой значимости своих соображений, вовлекал всех нас в свои пустые рассуждения о девственности, о безоглядной любви и о безоговорочной преданности женщины тому мужчине, которому она отдалась. Короче говоря, у Сальваторе был такой кодекс: я могу тебя бросить, послать к черту, ты же меня — нет, дрянь этакая!

После многих легких побед и разнообразных страданий на эту тему, ему попался твердый орешек: Бритт. В отличие от других немок, Бритт была миниатюрна, очень хитра и гораздо умнее большинства своих землячек. В Париж она прибыла девственницей и с чисто немецким упрямством решила, что в Германию вернется либо в этом же качестве, либо замужней женщиной, а пока что она намеревалась вовсю развлекаться с итальянцами, которых считала симпатичнее других. Дни, из утилитарных соображений, она проводила с французами: практиковалась в языке, ну а более поздние часы целиком посвящала нам. В нашей компании ее воспринимали, как девушку Сальваторе, решившего во что бы то ни стало овладеть ею. Все к ней хорошо относились и ждали, когда же произойдет грехопадение, но Бритт была неприступна. Поцелуи и многое другое — сколько угодно, но вот семейный сейф из чистой крупповской стали должен быть остаться в целости и сохранности.

Мало того, эта пройдоха забавлялась тем, что старалась вызвать ревность Сальваторе, признаваясь, что если уж она ему когда-нибудь и изменит, то сделает это либо с Сортиром, либо с Франческо, из любви к Генуе и Риму. Она когда-то побывала там на каникулах вместе с отцом. Сальваторе так страдал, что ему не раз приходилось искать утешения в вине. Подвыпив, он становился агрессивным и искал ссоры или с кем-нибудь за соседним столиком или с самой Бритт, которая, скрипя сердцем, сносила это. Как-то раз, когда он слишком разошелся, вмешался Франческо и холодно сказал: «Кончай над ней издеваться и хватит пить. Ты ведешь себя как молокосос, демонстрирующий собственную глупость».