— Скажи ему, чтобы в комнату без нас никто не лазил, — на пороге сказал Максу Колесников.

— Ты сдурел?! А уборщица? Жить в таком свинарнике?! Нет, я ни за что здесь не…

— Делай как я говорю, — прошипел ему напарник.

Хозяин просьбе не удивился — значит, людям есть, что скрывать, — и затребовал десять долларов.

— Да пошел он! — сопротивлялся Макс. — Нам что, деньги девать некуда?

— Плати! — незаметно ткнул кулаком в бок его приятель.

Владелец мотеля ждал с улыбкой, присущей людям, знающим нечто важное, и готовым хранить эту тайну и дальше, но за небольшое вознаграждение.

Чертыхнувшись, Макс отсчитал ему доллары, которые тут же перекочевали в его регистрационный журнал.

— Да, уважаемый, — вспомнил у стойки Максим. — Нам нужна тачка на прокат.

— Тачка?..

— Ну… то есть машина.

Хозяин хмыкнул, выпустил струю дыма ему в лицо, откинул стойку и, заперев шаткую дверь, обтянутую москитной сеткой, повел во двор. Возле заборчика, огораживающего хлев, откуда несло зловонием, стояла… «двадцать первая» Волга. Видок, у нее, впрочем, был не лучше, чем у хозяина. Кузов проржавел до лохмотьев и дыр, капот был помят в аварии и грубо выправлен молотком, так, что железо безобразно бугрилось, в салоне валялись тряпки, бутылочные пробки и окурки.

— Пятьдесят баксов, — без зазрения совести затребовал за развалюху предприимчивый мужичок.

Колесников, покуда Максим рассчитывался, обошел кругом машину, заглянул в салон.

— А ты говорил, комитет защиты революции!..

Хозяин без лишних слов запихал валюту в карман обвислых штанов, бросил в подставленную ладонь ключи и вразвалочку подался в «офис».

Сломав у забора ворсистый лопух, Колесников смахнул им пыль с сидений, вымел мусор.

— Интересно, а заведется? — устроился на продавленной седушке Максим, всунул ключ в замок зажигания и, затая дыхание, повернул. Под капотом зашелестело, вентилятор прокрутился, и из щелей радиаторной решетки полетели птичьи перья и помет. Максим попробовал еще раз, прокачав ногой газ. Мотор, покапризничав, схватился, заработал.

— У тебя права-то есть? — облокотившись на открытую дверцу, поинтересовался на всякий случай Колесников.

— Обижаешь! Международные.

— Тогда айда переодеваться.

С десяти утра они пасли гостиницу, отсиживаясь в машине неподалеку. Солнце безбожно пекло, крыша накалилась, как сковородка, и обдавала жаром. На Колесникове от пота рубашка пошла пятнами и липла к телу. Он беспрестанно лазил рукой между сидений, где валялась наполовину опустошенная бутылка минеральной воды.

— Ухх… Парилка…

Свинтив пластиковую крышечку, он налил шипящую и брызгавшую минералку в ладонь, обильно смочил голову и шею.

— В море бы окунуться неплохо, — мечтательно заметил из-за баранки Максим. — Хотя бы окунуться, и назад.

— Помолчал бы!.. Не дразни.

За те полтора с лишним часа, что они торчали на солнцепеке, карауля гостиничную дверь, не было никаких подвижек. И, когда внимание стало ослабевать, и уже казалось, что ученые никогда не появятся на улице, у бордюра затормозил микроавтобус. Водитель вылез из машины, не запирая ее, поднялся в гостиницу.

Земляки высыпали всей группой. Откатив ездившую на шарнирах дверцу, в салон первым полез тот, что с бакенбардами, старший делегации, за ним бородач, и последними забралась влюбленная парочка.

Погазовав, микроавтобус уехал. Волга повисла у него на хвосте, но держась на некотором удалении. Ветер, потоком врываясь в салон, обдувал распаренных преследователей.

Крутя баранку, Максим полез за сигаретой, чиркнул зажигалкой. Некурящий Колесников поморщился, отодвинулся было, но дым все равно лез в лицо.

— Слушай, выбрасывай, — по хорошему попросил он, высовываясь в открытую форточку. — Итак дышать нечем.

Максим, обгоняя на светофоре автобус, пропустил совет мимо ушей. Видя, что его игнорируют, Колесников вырвал из его губ тлеющую сигарету, сломал и вышвырнул на дорогу.

— Вот так-то лучше.

Напарник покосился на него, но промолчал.

Свернув с проспекта на асфальтовую дорожку, лежавшую вдоль пышных цветников, микроавтобус подъехал к монументальному зданию с колоннами.

— Тормози! — велел Колесников.

Он достал из барсетки фирменную, с секретом, «авторучку», нажал выступ на колпачке, выдвигая стержень, сунул ее в нагрудный кармашек рубахи Максима, цепляя зажимом.

Макс молчком следил за манипуляциями. На мониторе ноутбука вновь нарисовалась схема Гаваны, красная точка мигала возле круглого значка с надписью: «Национальная библиотека им. Хосе Марти».

— Работает! — не без удовольствия сказал Колесников и посмотрел на дружка. — Валяй.

— Куда?

— На конференцию. Присматривай за клиентами.

— А ты куда? — все еще недоумевал Максим.

— Вернусь в гостиницу. Надо кое-какие штучки в их номере установить. Хватит быть слепыми и глухими… Давай.

Насильно вытолкав на газон обескураженного Максима, он перелез за руль, запустил мотор и стал задом сдавать к проспекту.

В конференц-зале, где набирался народ, было шумно. Вовсю работали кондиционеры, охлаждая воздух. На сцене, за трибуной с микрофоном и графином воды, натянуто белое полотнище экрана.

Морозов, которому еще в вестибюле, где шла регистрация гостей, прикололи на грудь пластиковую карточку: «Зарубежная делегация», спускался по крутым ступеням мимо кресел, ища, куда им лучше сесть. Из щекотливой ситуации выручил вовремя повернувшийся Броуди.

— О, здравствуйте! — заулыбался он. — Вот ваши места.

Проводив почетных гостей на второй ряд, он тотчас исчез. Вместо него возникла ассистентка, вручила каждому электронный переводчик…

Еще несколько минут в зале раздавалось шишиканье, возня, хлопали сиденья. Потом прокатился шумок и зазвучали редкие хлопки, набирая силу и перерастая в бурную овацию. Васильев повернул голову: мимо него по проходу к трибуне шел сам Фидель Кастро.

Он выглядел так, каким Васильев его себе и представлял. Высокий, прямой, подтянутый в мундире цвета хаки, высоких ботинках, в кепи с длинным козырьком и знаменитой на весь мир, седеющей уже бородой, которую еще лет тридцать пять назад всенародно поклялся не сбривать, пока во всем мире не победит коммунизм.

Он довольно легко для своего почтенного возраста взошел на сцену, твердым шагом подошел к трибуне, щелкнул ногтем по микрофону, проверяя динамики. Голос его был чуть хрипловат.

Васильев вставил в уши пластмассовые дужки «переводчика». Комманданте Кастро наскоро поздравил ученую общественность со знаменательным событием и углубился в историю. Он вспомнил о вековых угнетениях народа испанскими конкистодорами, о попытках свергнуть колониалистов, о крови, пролитой борцами за святое дело. Перескочив в недалекое прошлое, заговорил о народно-демократической революции, случившейся в пятьдесят девятом, набросился на акул империализма в лице Соединенных штатов, и их происков, помянув высадку наемников в бухте «Свиней» в апреле шестьдесят первого. Голос Фиделя накалялся. Опытный оратор он знал, как вести себя с публикой. Он часто делал паузы, собираясь с мыслью, и вновь обрушивался на проклятый капитал со всей революционной ненавистью и беспощадностью, потрясая кулаком не хуже Никиты Сергеевича на памятной ассамблее ООН. В зале стояла напряженнейшая тишина. Фиделя Кастро слушали, ловя каждое слово.

Минуте на двадцатой комманданте свел свою речь к тому, что только победа народа могла даровать возможность учиться, заниматься наукой, изучать окружающий мир, и именно потому, сорок лет назад, когда страна, освободившись от кабалы, лежала еще в руинах и в нищете, он, в числе первых, подписал указ о создании национального географического общества…

Фидель закруглялся. Еще раз поздравив и обняв выбежавшего на сцену Сантьяго де Мартинеса с юбилеем, и пожелав ему всего, чего обычно желают на подобных церемониях, он сошел в проход и удалился со своей немногочительной свитой по неотложным государственным делам.