— Которая достигнет острова в лучшем случае послезавтра? — уточнил Морозов.

— Совершенно верно, — согласился с ним Санчес. — И то, если без проволочек.

— Иными словами, два-три дня нам придется провести под боком у бандитов? Но это же безумие!

— А у вас, Ирина, есть другие предложения?

— Да какие… Но нельзя же просто сидеть сложа руки и ждать, пока эти гады не явятся за нами.

— Все верно, — согласился с ней Санчес. — Мы и не собираемся сидеть. Утром я, господин Борисов и ваш жених отправимся в джунгли на их поиски.

— А мы?! — в голос воскликнули Морозов и Ира.

— Вам обоим придется отсидеться в лагере. И не спорьте!.. — Санчес, кажется, основательно брал инициативу в свои руки.

— Но почему? — на повышенном тоне вопрошал Саныч. — Чем я хуже, например, его?!

Он мотнул головой на Васильева.

— Ничем, — спокойно парировал инженер. — За исключением одного-единственного момента. Ваш возраст… Поймите, мы собираемся не на увеселительную прогулку в Дисней-парк, и черт его знает, чем вообще все закончится. Сколько придется завтра протопать… прежде чем отыщем ихнее логово. А местность тут… да вы сами видели! И не прогулочным шагом… Не всякий молодому по плечам…

— Вот и списали меня в старики. Спасибо на добром слове, — обиделся Саныч, в глубине души, однако, сознавая правоту кубинца.

— Зря ты так, Виктор, — рассудительно сказал ему Борисов. — Обиды тут ни к чему, слишком много на карту поставлено. Я помоложе тебя, и то не знаю, угонюсь ли за этими двумя жеребцами.

— Делайте как знаете, — пробурчал Морозов и демонстративно отошел в сторонку.

— Напрасно вы думаете, что вас сбрасывают со счетов. Вам будет задача гораздо труднее. Еще неизвестно, кому тяжелее придется, — сглаживая острые углы, продолжал Санчес. — Мы трое, чтобы ни случилось, отвечаем только за себя. На вас же ляжет ответственность за безопасность Ирины.

— Вот так-то, Саныч! — усмехнулся Васильев. — Вверяю вам самое дорогое, что у меня есть. Уж вы постарайтесь.

… Разговоры разговорами, а короткая летняя ночь летела к своему концу, и небо уже светлело на востоке, где зарождалась багряная, бесконечно далекая заря. Как ни взбудоражены были ночным происшествием островитяне, накал страстей спал, и людьми овладевала усталость. Споры давно стихли, но компаньоны не расходились по палаткам досыпать последние часы; обострившееся чувство опасности заставляло этих людей держаться вместе. Ира силилась вздремнуть, положив кудрявую голову на колени к другу. Васильев поглаживал ее оголенное плечо, точно успокаивал малого ребенка, а сам, размышляя о чем-то своем, смотрел в море, где ширилась и разрасталась на горизонте огненно-красная зарница. В душе его поселился страх, страх нормального человека перед неопределенностью, перед тем, что ждало их завтра. Ведь широко известно, что человек страшится не ее самой опасности, а ее больше ожидания. И не за себя переживал Васильев и не за собственное благополучие, а за свою подругу, которая в скором времени должна стать его женой, ибо он был ответственен за нее в первую голову, и должен был ее защитить. Как защитить ее он пока не знал, и лишь перебирал в голове приходящие на ум планы, силясь выбрать из них разумнейший. Но планы те были сплошь нереалистичными, да и сам он понимал, что не имеет право отсидеться на бережку за женской юбкой, в то время как другие, рискуя собой, отправятся в эти непролазные джунгли, где опасность ждет на каждом шагу…

Вшик… вшик… вшик… Монотонно звенел точильный брусок, остря лезвие мачете. Санчес привычными движениями, подобно косарю, правящему на сенокосе притупившуюся литовку, вел им по выгнутой стали. Закаленный металл отвечал сабельным звоном; отнимая точило, Санчес время от времени пробовал на ноготь остроту клинка, не находил ее достаточной, и тогда по прежнему монотонно и медленно, словно совершая какой-то ему одному понятный ритуал, плавными движениями вел бруском по лезвию. Смуглое лицо его было задумчиво, губы упрямо сжаты. О чем он думал в преддверии все больше входящего в свои права утра: о той угрозе, что источали джунгли, и с которой придется сегодня столкнуться; или о бедной Глории, попавшей в неизвестно чьи руки; что с ней и жива ли она? Или о чем-то другом, что раскрывать пока рановато?..

Возле костра, не давая ему погаснуть, сидел Борисов и рядом с ним Саныч. Морозов пристроил на коленях пухлую, слегка обтрепанную тетрадь и, повернувшись боком к неверному, волнующемуся под дыханием бриза огню, что-то писал в ней. Поза была неудобной, он сильно сутулился, ручка оставляла на еле видной линовке страницы неровные строки. Отрываясь от письма, Саныч вскидывал голову, и тревожный, вдумчивый взгляд через очки, на чьих стеклах озорными чертиками плясали отблески огня, падал на костер, словно в нем черпая мысли или ища ответ на мучившие вопросы.

Борисов, прислонив холодящий ствол карабина к плечу, не сводил глаз с объятых пламенем головешек. Роившиеся в нем думы были чернее черной, во всем случившемся Борисов винил себя одного. Вина его крылась уже в том, что он проворонил Глорию, что постыдно заснул на дежурстве, подвергнув нешуточному риску жизни дорогих ему людей. Ему чудилось, что окружающие думают о том же, и не бросают ему обвинения, то лишь из ложного такта. Но он и не слагает с себя ответственности, и готов хоть сейчас идти куда угодно, наплевав на преграды, лишь бы все вернулось на свои места.

С наступлением утра Санчес ушел в свою палатку. Он развязал тугой капроновый узел на горловине рюкзака, того самого, что собрал с собой для особого случая, извлек из него и встряхнул удобный пятнистый жилет со множеством карманов и прочих отделений. Облачившись в него, затянул потуже пояс, повел плечами — жилетка сидела как влитая. Снова запустил руку в рюкзак, вытащил картонную коробку с патронами к пистолету. Опрокинув коробочку вверх дном, высыпал их на ладонь. Потом появились два запасных магазина, которые он снарядил быстро и умело, как если бы этим занимался всю свою жизнь. Потяжелевшие магазины он сунул в отдельный клапан на груди, а оставшиеся патроны разложил по кармашкам, вновь наклонился над мешком, и на этот раз вытащил на свет армейский нож в кожаном чехле. Нож этот был особенный, предназначенный для метания. Лезвие его было заточено до остроты бритвы, им запросто можно было порезаться. С тыльной, утолщенной стороны, острыми шипами выступали ножовочные зубья. Невесомая рукоятка…

Поиграв на ладони ножом, Санчес убрал его в чехол, отстегнул пряжку жилетки, вытянул из шлиц пояс и прикрепил к нему ножны. Проверил, удобно ли. Рукоятка находилась сбоку, как раз под правой рукой. Вырвать нож и пустить его в ход для тренированного человека секундное дело. Шейный платок защитного, болотного цвета, свернул в несколько раз, пока платок не превратился в подобие жгута, и повязал его на голову.

— Ого! — не сдержал возгласа Васильев, когда он вышел из палатки.

Вид у инженера и впрямь был воинствующий. Не хватало разве что связки гранат, да ракетной установки на плечо, чтобы походить на лучшего командос всех времен и народов Шварценеггера.

— Пора, — невозмутимо и коротко отвечал он.

Борисов явился перед ними в шортиках, поверх которых был застегнут забитый патронташ, в светлой безрукавке и пробковом шлеме, позаимствованном у Морозова.

— Э, нет, так не пойдет, — покачал круглой головой Санчес. — У тебя потемнее ничего нет? И желательно зеленого цвета…

Борисов пожал плечами и удалился в палатку, перерыл там все вещи, но подходящего не нашел.

— Снимай майку! — сказал ему Санчес.

Бородач хотел было воспротивиться; в конце концов это его личное дело, в чем ходить, и он давно достиг совершеннолетия, чтобы им командовали; но тон кубинца был настолько обезоруживающим, что ученый проглотил свою гордость и повиновался. То, что дальше проделал Санчес, поразило всех без исключения. Он сошел к прибою и вымочил майку в воде, затем скрылся с ней в «медпункте», где облил из склянок зеленкой, йодом, и еще какой-то отвратительно пахнущей жидкостью не менее отвратительного коричневого цвета.