— Кто кроме вас знает о предстоящей экспедиции? — пытливо смотрел ему в глаза полковник, отчего Мартинес чувствовал себя в положении тунца, живьем поджариваемого на сковородке. Он не выдержал взгляда, полез в карман за платочком, обтирая блестящие от пота отвислые щеки.

— Да у нас и штат небольшой… — совсем не в строчку промямлил он, теряясь под неприятно уставившимися в упор зрачками полковника.

— Броуди в курсе?! — голос Родригеса звенел металлом.

— Да как… — охаживая влажным платком складки шеи, пропыхтел Мартинес. — Он мой непосредственный зам.

— Мы пойдем вам навстречу! — составив локти на кожаных подлокотниках, сплел пальцы генерал Хювальд, еще раз взглянув на Марко Родригеса. — Но на определенных условиях!..

— Я весь во внимании! — с готовностью воскликнул председатель географического общества, облокачиваясь на стол…

… Он бежал никак не меньше часа по песчаной береговой кайме, а ландшафт перед ним почти не изменился — все та же нескончаемая скала, уходящая отвесом в сгущающееся тучами поднебесье, все те же волны, что с неистовством, присущим надвигающемуся шторму, обрушивались на затонувшие на мелководье валуны, окатывая солеными брызгами бегущего по пляжу человека.

Как не тренирован был Марко, он начинал сдавать. Ноги уже откровенно подкашивались, не держали его тяжелое тело, дыхание давно сбилось с заданного ритма. Но как и всякий мужественный человек, он не позволял слабости одолеть себя; мысль о том, что только от него зависят сейчас жизни оставшихся в лагере людей, не позволяла расслабиться и лишь подстегивала его.

«Я успею!» — толчками билось в груди его сильное сердце, и, сжав зубы, полковник упрямо продолжал свой бег…

Погода портилась. В небе, еще недавно невинно голубом и прозрачном, собирались грозовые тучи, усилившийся ветер поднимал на волнах рябь, срывал с вздымающихся и опускающихся гребней брызги. Высвободившись из мохнатых объятий набухших дождем туч, солнце, красное, как накалившийся на огне медный пятак, испуганным щенком спешило спрятаться за горизонтом. Надвигалась гроза…

Налетевший шквалистый ветер затрепетал палатки, норовя вырвать из песка крепежные колышки; зашумела пальмовая роща, выгибаясь кронами под его властным гнетом. Солнце пропало; в наставших сумерках, поглотивших берег, сверкнула кривая молния. Спустя секунды в небесах раскатисто, трескуче прогрохотало.

Ирина с далекого детства боялась грозы. Этот страх прочно засел в ее подсознании после маминых страшилок о том, как одну непослушную девочку, не слушавшуюся родителей и носившуюся во дворе под проливным дождем, вот также убило молнией. Вымокшая тогда до нитки Ирочка, живо представив эту полную жути картину да еще и себя на месте той несчастной девочки, перепугалась и долго после плакала. К тому детскому испугу позже добавились извечные байки о притягивающих молнию железках, вроде ключа в кармане, а постарше, наказы учителя природоведения ни в коем случае не бегать под грозой и прятаться под одинокими деревьями. Даже с годами этот засевший страх не покидал ее — застигнутая непогодой на улице, она спешила домой, где наглухо запечатывала все форточки, боясь шаровой молнии, не касалась к электроприборам, будто и через них ее мог достать грозовой разряд…

Непроизвольно втянув голову в плечи, и вздрогнув как от удара хлыстом, она спешно скрылась в палатке. Морозов, коловший походным топориком сучья для костра, распрямил спину, с тревогой глядя в нахмуренное небо с клубившимися разгневанными тучами, подсвеченными частыми синеватыми вспышками. С новым громовым раскатом на землю упали крупные капли дождя. Дождь начинался лениво, сначала редкими, предупреждающими каплями, смочившими сухой песок, потом вдруг хлынул сплошной косой стеной, буквально как из ведра. Бросив топор, Саныч скачками понесся к палатке, в которой укрылась от ненастья Ирина.

— Во ливанул! — возбужденно смеялся он, выглядывая наружу из-за нейлонового полога.

Ирина на коленках подобралась к висевшему на шесте фонарику и зажгла его. В палатке стало чуточку светлее.

— Хороший ливень, — подставив ладонь под капли, крякнул Саныч. — Ох, и вымокнут в лесу наши мужички!..

Белая вспышка, на мгновение залившая палатку, ослепила обоих, и оглушающий разряд, схожий с грохотом огромных камней, катившихся по жестяному желобу, разорвал воздух над самыми головами. Ирина взвизгнула и закрыла ладошками глаза.

— Виктор Саныч! — истерично выкрикнула она, когда в небе отгрохотало. — Закройте палатку!..

Морозов, у которого продолжало звенеть в ушах, дотянулся до застежки и опустил молнию. Тише от этих ухищрений не стало. Ветер с завыванием терзал купол, стены гуляли ходуном, дождь беспрерывно тарабанил по нейлону.

— Ну и погодка, — подогнул под себя ноги Морозов. — А я люблю дождь.

— За что?

— Понимаете, Ирочка, я по своей натуре не городской человек. Хотя всю жизнь прожил в городе. Живем ведь как в каменных джунглях: кругом бетон, асфальт, железо, машины. Глазу нечем порадоваться, листочка зеленого не увидишь. Газоны вытоптаны. У нашего подъезда бабульки цветник разбили. Так поверите, воздух возле него совсем другой, особенный, что ли… В жару асфальт плавится, у некоторых дамочек в нашем дворе каблуки в битум проваливаются, выхлопы, вонь с помоек. Форточку не открыть. А из подъезда выйдешь, земля теплой влагой отдает, аромат цветения, хотя и не розы выращивают, а садовые лютики… В дождь хорошо! — продолжал он мечтательно. — Смывает всю эту дрянь, налет цивилизации. Балкон распахнешь настежь — воздух первозданный, пахнет озоном, свежестью… Словами не передашь.

— У вас дача есть, Виктор Саныч?

— А на кой она сдалась холостяку? Приятель иногда к себе зовет, в пригород. Вроде и езды от Москвы всего ничего, а будто в другой мир попадаешь. Коротаешь, бывало, вечер за картишками, сверчок в траве на все лады скрипит, птаха в саду заливается…

Он замолчал, и как-то сразу громко зазвучал шум дождя, сыплющего по провисшей крыше. Привстав, Саныч поддел рукой обвисший под тяжестью скопившейся дождевой воды нейлон, и шумный поток пролился наружу.

— Этак нас скоро затопит, — обратил он внимания на вползающий в палатку пока еще робкий ручеек, который тут же впитался в песок.

— Не сахарные, не размокнем, — через силу улыбнулась Ирина. — А чем будем наших кормить, когда вернутся?

— Даст бог, дождь быстро закончится. Крупы еще навалом, тушенка есть. Живо забабахаем такой кондерчик, пальчики оближешь.

— На чем, Виктор Саныч? Дрова же вымокли?

— Не беда, — с видом знатока заверил Морозов. — Не забывайте, что у нас есть примус. Полчаса на варку, и не больше.

Они ненадолго замолчали, прислушиваясь к тому, что делается снаружи. Ливень, похоже, не только не утихал, но и припустил с удвоенной силой, песок у входа потемнел от влаги, и это влажное пятно, расползаясь и увеличиваясь в размерах, подступало все ближе.

— Вы знаете, о чем я сейчас мечтаю? — нарушая паузу, спросила Ирина.

— Догадываюсь.

Она попыталась представить, каково сейчас в лесу Васильеву, где вовсю хлещет тропический дождь, и где нет крыши, чтобы укрыться от него. Вот он пробирается по зарослям, промокнувший, несчастный, в налипшей к телу одежде; с мокрых волос, сосульками облепивших голову, с носа струится вода…

Ей сделалось неуютно от этого видения и она передернула плечами.

— Замерзли? — спросил Морозов.

— Да нет… Так… нашло вдруг… А еще… еще я хочу убраться из этого рая, — поспешила Ирина переключиться на другую тему. — И желательно как можно быстрее. Что ни говори, а дома лучше…

Саныч кисло улыбнулся.

— А я бы на вашем месте взялся за ручку. Не в смысле статьи для журнала, а нечто большее. Немного фантазии, побольше красок, и состряпали бы роман…

— Бросьте вы, Виктор Саныч, — отмахнулась она.

— Почему бы и нет. Имели бы успех! Стиль у вас неплохой, позвольте уж судить по прежним публикациям, да и не о бандитах писать будете с их крутыми разборками, что уже порядочно набило нам, читателям, оскомину… Вы подумайте над добрым советом.