— Иди ко мне! — пьяно упорствовал он. — Вернись ко мне, моя ласточка!

В неожиданном приливе энергии принц вскочил с дивана и, подняв девушку на руки, как ребенка, перенес на подушки, подальше от остальных.

— Сиди тут! — властно похлопал принц по дивану. — И только со мной разговаривай!

Хозяйка добродушно улыбнулась выходкам принца. Смуглокожая красавица явно сводила его с ума, и хозяйка прикидывала в уме, сколько она сможет запросить за нее…

Ни Пивовалу, ни Фаредуна девушки не интересовали. Они участвовали в веселье для виду: потягивали себе виски и изображали разгул.

Разгорячившийся Аллен прямо-таки прилип к Нилофер. Нилофер что-то говорила ему своим хрипловатым голосом и ненастойчиво отводила его пальцы. Аллен ей нравился — ей вообще нравились англичане, поскольку она считала их своими, хотя основания на этот счет имела весьма шаткие.

До Фредди доносились обрывки их разговора — Аллен поддразнивал девушку. Хитро поблескивая голубыми глазками, он говорил, не понимая, что обижает Нилофер:

— Какая же ты англичанка? В тебе индийского больше, чем английского. Могу спорить, что у вас дома едят руками. И ты, конечно, любишь чапати и карри с перцем.

— Конечно люблю! — огрызнулась Нилофер и тут же добавила в свое оправдание: — Но мы готовим и английские блюда: ирландское рагу, и жаркое, и пудинг. Невкусно, но все равно едим!

— Видишь, сама сказала — невкусно, тебе не нравится. А была бы ты англичанка, нравилось бы. И потом — тебя зовут Нилофер, разве это английское имя?

— Это не настоящее мое имя! Меня зовут Рози!

Что-то щелкнуло в отуманенном алкоголем мозгу Фредди, в нем проснулась злая ясность.

— Рози — а дальше?

— А тебе-то что? — разозлилась девушка.

— Рози Уотсон? — спросил Фредди.

Она резко повернулась. Зеленые кошачьи глаза сузились в яростные щелки. Страх, бешенство, изумление высекли из нее первую подлинную искру темперамента за весь вечер.

— Тебе за каким чертом нужно знать? — прошипела она.

— Просто так. Решил угадать. Уотсон — фамилия распространенная.

Девушка пренебрежительно отвернулась от него.

Фредди был охвачен чудовищной, убийственной ненавистью. Вот эту девку хочет взять в жены его Язди! И с ужасом почувствовал, как ненависть распаляет в нем желание.

«Но ведь она еще совсем ребенок!» — подумал он, потрясенный этим ощущением.

Но как ни старался Фредди совладать с ненавистью и со страстью, в которую она выливалась, он ни о чем другом не способен был думать.

Время медленно тянулось для Фредди. Он старался проявлять внимание к своим гостям, через силу шутил и смеялся, поддерживая веселье.

Часов около трех Фредди вышел к хозяйке. Пивовала мирно спал на подушках, как младенец с бакенбардами. Принц улизнул со своей темноглазой красоткой. Аллен пытался спеть трактирную песню.

Хозяйка отодвинула занавеску и провела Фредди по коридору в полуосвещенную комнатку.

Фредди била дрожь. Он нервно шагал по комнате, раздираемый противоречивыми мыслями и чувствами. Когда девушка переступила порог, он злобно глянул на нее. Та опешила.

— Что тебе нужно? — бросила она.

— А ты как думаешь? — медленно спросил Фредди по-английски, сверля ее холодным взглядом.

Девушка с минуту не отводила глаз, но лицо ее ничего не выражало. Без единого слова она прошла к кровати, выскользнула из бирюзовой рубахи, обнажив свое хрупкое тело, маленькие груди. Когда она наклонилась вперед, стаскивая с себя тесные черные штаны, волосы свалились ей на лицо, завешивая его. Фредди выхватил штаны из ее рук, отшвырнул в угол. Откинув девушку на кровать, он навалился на нее всем телом, он сжимал ее упругие груди, пока она не вскрикнула от боли, он горячечно разрывал ее плоть, чтобы унизить эту девку и утолить свою ненависть, но та покорно, с привычным безразличием терпела все. Она знавала вещи похуже тех, которые могли прийти в голову Фредди.

Когда они возвратились в гостиную, Аллен с улыбкой вопросительно посмотрел на Фредди. Фредди отвел глаза.

Мистер Аллен был хорошо воспитан и задавать вопросы другу не стал, но Фредди устыдился — он ведь был невнимателен к гостю — и, подсев к Аллену, поделился:

— Ничего. Вполне прилично, вот только груди ей коза сжевала.

Аллена удивило непривычное выражение.

— У нас говорят — доска, два соска. И еще — яйца в мешочек. Лет-то ей сколько? Четырнадцать?

— Около того, — мрачно согласился Фредди.

В пять утра они отправились в «Недоуз» за багажом Аллена, а оттуда — прямо на вокзал.

— Мне ничего не стоило бы задержать поезд, — сказал Фредди. — У вас хоть время было бы освежиться и отдохнуть.

— Да нет. — Аллен растянулся на красном бархатном диване в отдельном купе. — Так даже лучше. Просплю теперь до самого Карачи. Лучший способ очухаться после бурной ночи, старина.

Маленький вентилятор, гнавший воздух на предусмотрительно приготовленный таз со льдом, уже охладил купе.

В шесть тридцать поезд тронулся.

Когда Фредди пришел домой, Путли как раз спускалась с крыши.

— Хорошо погуляли? — спросила она осунувшегося мужа.

— Устал как черт, — ответил Фредди, направляясь в ванную.

Приняв душ и переодевшись, Фредди немного ожил. Путли ждала его с завтраком. Во рту у Фредди как эскадрон ночевал.

— Яйца не хочу, — сказал он, стискивая раскалывающийся лоб. — Только чай.

Путли сбила гоголь-моголь и молча поставила перед мужем.

— Кстати, — поднял Фредди голову. — Язди сегодня в школу не пойдет. В половине одиннадцатого я отведу его в школу Святого Антония. Пора ему учиться в мужской школе! Господи, какого же ты слюнявого стихолюба вырастила из мальчишки!

— Пойду скажу ему, чтоб собирался, — ответила Путли.

— Это ты виновата! Перевели бы его в мужскую школу, когда я говорил, ничего бы сейчас не было. Одному богу известно, что за девчонка его подцепила… может, вообще проститутка какая-то!

Путли с упреком посмотрела на мужа.

— А почему нет? — не сдавался Фредди. — Что мы о ней знаем? По рассказам Язди, она из самых неприятных англо-индийцев. А тебе известно, как низко они могут пасть.

Его охватила внезапная ярость. Он швырнул салфетку на стол и гневно выкрикнул:

— Если бы ты хоть изредка меня слушала!

В половине одиннадцатого Фредди без единого слова повез угрюмого сына в новую школу.

Билли поддернул штаны и сел на корточки на цементный парапет ванны. Плеснул водой в лицо, нагнулся к крану, чтоб струйка потекла по тонкой шее. Не вставая с корточек, потянулся за жестким полотенцем и быстренько обтерся. Потом поскреб зубы щепочкой каштана, надел очки, напялил на курчавую голову круглую шапочку.

Билли распрямился, повернул серьезное лицо к зеркалу и стал молиться. Привычно развязав узел священного шнура, он расправил кусти на вытянутых руках. Билли ровно ничего не понимал в древних словах «Авесты», он знал только, что «шикаста, шикаста сехтан» значит «и одолею зло». При этих словах он тряханул кисточками на концах шнура и снова повязал его вокруг пояса, завязав узел сначала спереди, потом сзади. При этом он должен был напоминать себе, что обязан следовать трем заповедям: думать о добре, говорить о добре, творить добро.

Стянув шнур на поясе, Билли возвел глаза к зеркалу, сложил ладони перед грудью и зашептал молитву дальше.

Это был самый уединенный миг целого дня. Билли, наедине со своим богом, наедине со своим зеркалом, всматривался в себя. То, что он видел, его не восхищало и не возмущало — было просто интересно.

Билли внимательно обозрел в зеркале свои оттопыренные мясистые уши. Уши сильно мешали ему жить. Они торчали перпендикулярно к черепу на одном уровне с глазами, отчего глаза выглядели еще ближе посаженными друг к другу, чем на самом деле. Уши были самым уязвимым местом Билли. Братья и сестры с наслаждением трепали их во время драк, взрослые драли ему уши в наказание или просто тащили за уши в случае нужды.