— А вот и я! — Большая фигура заслоняет дверной проем. — Еле уговорил вахтершу, чтоб пропустила.
Андрей подходит к Даше, вглядывается в лицо.
— Что с вами, Даша? Вам плохо?
Он садится перед нею на корточки, берет ее руки в свои. Темные глаза тревожны, лицо загорело еще сильней, седые волосы — как снег на весенней земле. Даша качает головой, но тревога в его глазах не исчезает, растет: "Надя всегда была слабенькой…"
— Нет, не плохо, честное слово, — говорит Даша.
Он тяжело роняет голову ей на колени, и Даша опускает на нее тонкую руку.
— Я просто волнуюсь, — беспомощно признается она.
— Не надо, Дашенька. Я был дураком тогда, в январе, столько об этом думал… Одичал я в своей берлоге, отвык от женщин, забыл вашу сложность. И самолюбие… Теперь вспомнил.
Он отрывается от Даши, встает, поднимает ее со стула, обнимает осторожно и крепко.
— Поехали лучше ужинать. Вы какой ресторан любите?
— Я их вообще не люблю.
— Ну тогда кафе — какое?
— Никакого не надо.
— Может быть, погуляем?
— Нет.
Андрей отстраняет ее от себя.
— Тогда… что же?
Он смотрит на нее почти испуганно, но Дашу его испуг не останавливает. Какие кафе, рестораны? Она без него больше не может.
— Поехали к вам, пить чай, — говорит она традиционно мужскую фразу.
Андрей неуверенно улыбается.
— Ух ты какая храбрая…
— Андрей, не надо, — чуть не плачет от волнения Даша. — Не надо смеяться!
— Я смеюсь над собой, дорогая моя! Решил, что теперь-то ошибки не сделаю…
Машина летит по весенней Москве. Вырвавшись на свободу, ныряет в сретенские горбатые переулки, катится ниже и ниже по сухому уже асфальту, мимо деревьев, тянущих к небу жаждущие тепла ветки. Взвизгнув тормозами, она замирает у высокого, узкого, как пенал, дома. Все, приехали.
7
Крутая лестница карабкается под самое небо. Желтые лампочки, пробиваясь сквозь коричневую, лохмами, пыль, освещают по мере сил глубокие колодцы пролетов.
— Давайте передохнем, Даша.
Андрей останавливается на площадке третьего этажа.
— Обещали поставить лифт, да так и не сделали.
Отошел от Даши и смотрит мимо нее. Не очень-то гостеприимен и, кажется, вовсе не рад.
— Пошли, я уже отдохнула.
Что она делает, зачем идет к нему, что такое у них происходит, прямо как журавль и цапля из детской сказки…
Обитая черным дверь, длинный мрачноватый коридор, там, вдали, еще одна дверь.
— Здесь. — Андрей не сразу попадает ключом в скважину, щелкает выключателем.
Даша входит, останавливается на пороге. Просторная голая комната, стол, тахта, на тахте чемодан — голубая рубаха торчит из-под крышки, в углу приемник — задняя стенка снята, пыльные лампы, какие-то провода, валяется рядом отвертка. Очень мужская комната.
— Извините, не убрано, я ведь только приехал.
Андрей открывает форточку заталкивает под тахту чемодан, помогает Даше снять пальто, вешает его на вешалку.
— Садитесь, сейчас я поставлю чай. Вот только не знаю, кажется, нет сахара. Вы садитесь, садитесь…
Все быстро и нервно, по-прежнему на Дашу не глядя. Она садится. Андрей рывком открывает дверь, уходит в кухню, а Даша рассматривает его жилище. Никакого присутствия женщины, а ведь был женат, ни одной безделушки, даже занавеси на окнах тяжелые, темные. Высокий потолок, как ни странно, делает комнату особенно бесприютной. Даша встает, подходит к старому книжному шкафу, открывает скрипучие дверцы. Такая же, как все в этом доме, мужская суровая литература: сопромат, дорожные машины, радиотехника. Но есть и Чехов, девятитомник Бунина, нежданным подарком — Булгаков.
— Смотрите мои книги? — Андрей стоит в дверях. — Есть у меня интересные, очень старые, остались еще от отца. Но больше так, по специальности… Даша, я спущусь в магазин, ладно?
— Не надо…
— Дашенька, я быстро, ну ведь нет даже хлеба!
Он исчезает снова — кажется, рад поводу, — а она садится на диван с книгой в руках. Так ждала, так мечтала, еще вчера не было сил дождаться, еще сегодня любила весь мир, а сейчас все сжато внутри. "Ты рыба, и еще ты филолог…" Проклятый Вадим с его подлым пророчеством! Надо было, конечно, пойти в кафе, посидеть и поговорить, вспомнить друг друга…
Андрей возвращается действительно быстро, стучит ногой в дверь. Даша идет отворять. Он прижимает к груди бутылку шампанского, хлеб и какие-то свертки.
— Извините, Даша, сумку забыл, пришлось вас потревожить. Будем сейчас пировать! Вы тут без меня не соскучились?
— Нет.
— Вот и прекрасно!
Почему же прекрасно, что она без него не соскучилась? Дежурные, пустые слова.
Он кладет на стол свертки, ставит в центре шампанское, достает из серванта тарелки и чашки, режет хлеб, вываливает на тарелки конфеты, печенье, какие-то бублики.
— Боялся, что устанете ждать, а в колбасном очередь…
Даша механически протирает полотенцем фужеры. Потом они вместе идут в кухню — "соседка куда-то ушла, мы одни, Даша", — она заваривает чай. Андрей находит засахаренное варенье и в самой глубине холодильника кусок сыра, восклицает искусственно-весело:
— Ну-у-у, теперь живем!
Напряжение прямо висит в воздухе, не дает свободно вздохнуть.
Хлопает в потолок пробка.
— За встречу! — Наконец-то он смотрит ей в глаза. — Помните, тогда, в погребке, тоже было шампанское.
Даша кивает.
— А ведь я вас боюсь, — неожиданно и серьезно говорит он. — Я так устал за эти три месяца: все думал о вас, скучал… Скучал и злился.
— Почему злились?
— Ну как — почему? Что скучаю, что все испортил. Работал как зверь, старался забыть.
— Очень старались? — улыбается Даша.
— Изо всех сил, поверьте.
Андрей встает, зажигает над столом чертежную лампу на длинной, зигзагами, шее, гасит верхний свет.
— Так лучше?
— Лучше.
Чуть кружится от шампанского (или от волнения?) голова, комната без верхнего света кажется уютней и меньше, тонут во тьме углы и предметы, есть только они — Андрей с Дашей.
Он рассказывает о командировке — какие-то смешные случаи, несуразицы: развлекает гостью. Но истории вот-вот иссякнут, что будет тогда? На мгновение, краткий миг Даша перестает слушать и понимать, и Андрей замолкает тоже. Как ему быть сейчас? Что ждет от него эта женщина? Надо понять ее, понять и не ошибиться хотя бы на этот раз.
Он встает, медленно отодвигает стул, так же медленно делает шаг к Даше. Она поднимается навстречу почти обреченно. Он обнимает ее очень бережно, на расстоянии, оставляя возможность еще отступить, но Даша, закрыв глаза прижимается к нему и вздыхает. От него пахнет табаком и как будто дымом и чем-то еще, давно забытым мужским. Он склоняется к Даше.
— Дорогая моя, все будет так, как ты хочешь…
Она проводит ладонью по его волосам и щекам, по колючему подбородку.
— Не успел побриться, — бормочет Андрей. — Брился там, утром, на трассе, хотел еще раз…
— Что же остановило? — шепчет Даша. Сердце бьется, как сумасшедшее, шептать — и то трудно.
— Боялся сглазить, — тоже шепчет Андрей. — Боялся: побреюсь, так ничего и не будет. Она, может, и дотронуться до себя не позволит.
— Позволю…
Ну вот, теперь все сказано.
Он протягивает руку за ее плечо, свет гаснет. В два шага он оказывается у двери, поворачивает ключ в замке. Шелест жестких накрахмаленных простыней… что-то вынимается из серванта… мягко падают на тахту подушки… Руки Андрея раздевают, ласкают Дашу, губы его целуют заждавшееся ее тело. Оно прижимается к Андрею с такой жаждой, оно не слушает больше рассудка: что-то в нем тайно готовилось, происходило, ждало и дождалось этого часа. Они изо всех сил оттягивают обжигающий миг близости, но оба так истосковались в одиночестве, что не выдерживают сладкой боли и бросаются в пылающий омут, вместе тонут в нем, выкарабкиваются из него, снова ныряют в его глубины…
