Но, хотя наши миры и малы, и затеряны в пространстве и времени, то, как мы в них живем, не безразлично. Следует проводить различие между разными типами обществ, пониманием целого, образами Духа. Из того, что наше мышление не в силах охватить Истину, Степлдон не делает вывода, что спорящим нечеговозразить друг другу. «Когда беспристрастная наука становится на сторону плоской материалистической метафизики и начинает отрицать добро, зло и все высшие ступени человеческого опыта — она делает первый шаг к социальной катастрофе» (Степлдон [26], с. 85). И снова: «Если образ мысли Черчилля, со всеми его недостатками, не более развит или не менее извращен, чем образ мысли Гитлера, это лишает смысла не только нынешнюю войну [1939–1945]; оказывается, что вся борьба между солнцем и мраком, шедшая в каждом человеческом сознании на протяжении бесчисленных столетий, основана на иллюзии» [30]. Часто он воображает себе будущее как арену борьбы между двумя типами обществ: признающим ценность и особые способности индивида — и их отрицающим. «Правильное» общество — то, в котором люди остаются индивидами, даже ощущая себя членами единого целого. Дух, пробуждающийся последовательно в одном смертном человеке, затем — в экипаже бомбардировщика, народе и человечестве (рассказ «От смерти — в жизнь» [31]), рождается из реального общения, неподдельной близости и дружбы. «Наше время склонно отвергать истинную социальность в пользу более примитивного ее типа, основанного на чисто животной стадности, где доминирующим мотивом становится не взаимное уважение, а желание, с одной стороны, подчиняться поведению группы и с другой — навязывать подчинение» (Степлдон [26], с. 88). Чисто силовые, авторитарные сообщества, вроде тех, что объединяет людей против марсианских захватчиков, или безумные империи (в «Последних и первых людях» или «Создателе звезд») не оставляют места для личной любви, поскольку, как надеялся Холдейн, в них исчезает индивидуальность. Степлдон постоянно обращался к «маленькому сияющему атому общности» [216]— своему браку с Агнесс- и не мог принять систему, отрицающую ценность таких отношений. Читатель ошибся бы, предположив, что «здесь и сейчас» для него уже не важно. Более полно и точно, пожалуй, выражен степлдоновский взгляд на мир в цикле романов Дорис Лессинг «Канопус в Аргосе» [217].

Однако далеко не все прозрачно в мировоззрении Степлдона; эту неясность можно рассмотреть на примере одной его сравнительно малоизвестной притчи «Живые огни» [32], в которой мы встречаемся со многими волновавшими его заботами и характерными ироническими поворотами. Патрик Маккарти верно отмечает, что «как пример интеллектуальной и тщательно отмеренной иронии, среди книг Степлдона «Живые огни» не знают себе равных» ([18], с. 115). Придирчивый критик по имени Тос представляет и комментирует рассказ мыслителя–эрудита Касса. Проведя многие годы в стремлении увидеть и понять вещи «изнутри», телепатическими и мистическими методами, Касс вдруг обнаруживает, что с ним вступает в контакт живое пламя, заключенное в камешке, подобранном на холодном, занесенном снегом поле. Выясняется, что эти существа, своего рода саламандры, родились в тропосфере солнца, однако еще до создания планет были приговорены к холодному, полумертвому существованию на твердой земле. Последняя мировая война с ее рукотворными пожарами вывела их из спячки в воздушной пыли [218], и теперь они хотят вступить с нами в симбиотический союз: мы создаем им пригодные для жизни условия, а они обеспечивают нас психической уравновешенностью и чувством общности, которого нам так не хватает. Тема такого симбиотического сосуществования часто возникает в книгах Степлдона. Если мы не согласимся, живые огни вызовут ядерный спазм:

Касс уже готов согласиться стать посланцем живых огней, когда обнаруживает, что они сознательно разрушили его брак (что привело к самоубийству его жены), дабы он, свободный и ничем не стесненный, наилучшим образом служил их целям (герой–нептунианец из «Последних людей в Лондоне» поступает со своей жертвой так же, пусть и не столь жестоко, и автор его за это не осуждает) [219]. Касс решает, что это доказывает злую волю живых огней, уничтожает своего собеседника с помощью стакана холодной воды (при медленном охлаждении живые огни превращаются в пыль, способную к возрождению, но при быстром погибают навсегда) и решает предупредить человечество о нависшей над ним смертельной угрозе. Вскоре он оказывается в психиатрической лечебнице, где живые огни вновь выходят с ним на связь и снова убеждают в чистоте своих намерений. Тем временем, однако, их собратья, оставшиеся на солнце, открывают (обычный мотив у Степлдона), что реальность «полностью чужда духу и совершенно равнодушна к священнейшим ценностям пробужденных умов космоса» [220], и вступают в отчаянную религиозную войну, в которой гибнет изначальный благочестивый агностицизм живых огней. Касс, теперь обращенный в типично степлдоновское мировоззрение, подвергается угрозам живых огней, в свою очередь, обращенных в воинствующий теизм. В конце книги он гибнет в огне — жертва убийства или, как полагает Тос, собственных безумных стремлений.

Парадоксальный водоворот степлдоновской истории человечества спрессован здесь до жизни одного человека, а борьба за жизнь без самообмана изображена без всякого сентиментального глянца. Кто здесь обманут? Кто безумен? Живые огни, разумеется, всего лишь аллегория технических достижений, способных привести нас к утопии или к катастрофе. Или, возможно, альтернативный образ индивида–в-сообществе, не склонного, в отличие от нас, воображать себя абстрактной индивидуальностью и забывать о своем членстве в глобальной, даже межзвездной общности, но из‑за этого подверженного иной опасности: слишком легко игнорировать нужды и страсти отдельных личностей и превращаться в элемент бесплодного «муравейника». Или же, быть может, все это образы иной постоянно волновавшей Степлдона проблемы — различия между жизнью во сне и жизнью–бодрствованием. В этом рассказе он даже позволяет себе то, чего не позволял никогда прежде: мысль о том, что нынешние индивиды — существа падшие, вечно стремящиеся к потерянному совершенству: «С каждым новым переживанием приходит к нам странное чувство его знакомости и подозрение, что эта новая версия — лишь грубая и неполная замена старой» ([32], с. 37).

Еще одна постоянная тема Степлдона, нереальность течения времени, в «Живых огнях» не появляется: хотя сам факт, что тысячелетия напряженной работы человечества оказались спрессованы и отражены в нескольких последних месяцах жизни одного человека, напоминают нам о том, что время относительно, а гибель даже высокоразвитой солнечной цивилизации живых огней (с которой наконец устанавливают связь земные изгнанники) — о том, что ход времени не приносит безопасности.

Живые огни готовы создать ядерный спазм «во имя духа, который в нас», если решат, что человечество так или иначе обречено на самоуничтожение ([32], с. 60), так же как Пятые Люди из другой утопии Степлдона уничтожают обитателей Венеры под тем предлогом, что эти создания неразвиты и подвержены заблуждениям; это массовое убийство порождает в исполнителях, с одной стороны, «необъяснимое отвращение к человечеству», а с другой — «мрачный восторг», выражающийся в мысли: «Истребление жизни на Венере было ужасным, но правильным поступком». Странный Джон говорит своему биографу напрямик: «Если бы мы могли уничтожить весь ваш вид — так бы и сделали» ([23], с. 216); однако в конце романа он и его товарищи отказываются от такого выхода.