По иронии судьбы прогресс в богословии и науке сопровождается все возрастающим числом концептуальных проблем. Вместе с «консонансом» по поводу конечности прошлого в космологии Большого взрыва и в учении о творении из ничего возник диссонанс в связи с тем фактом, что та же самая космология Большого взрыва, по крайней мере в «открытом» сценарии, описывает вселенную как целое (в отличие от обозримой вселенной) бесконечной по размеру во все время t >0 (и при этом увеличивающейся!) и предсказывает для вселенной бесконечное будущее. Однако все эти бесконечности не опровергают случайности вселенной (то есть не отвечают на вопрос, почему она вообще должна существовать).

Более серьезный вызов бросает проблема зла и теодицеи с точки зрения неинтервенционистского понимания божественных действий. Необходимо привести «железобетонный аргумент», в силу которого милосердный и любящий Бог не смягчает царящее в мире зло при том, что понятие божественных действий имеет смысл даже сейчас, особенно важно это в свете страданий природного мира [22]. Важный ответ на это мог бы дать упомянутый выше аргумент «распятого Бога». Однако этот ответ, в свою очередь, вместе с «телесными» интерпретациями воскресения Иисуса, которые поддерживаются как богословием «распятого Бога», так и большей частью новозаветных исследований, ведут прямиком к вызову эсхатологии и фундаментальной проблемы связи эсхатологии с физической космологией.

Вызов науки можно было бы значительно смягчить, приняв любой другой из многочисленных научных подходов к воскресению. Артур Пикок работает с тем, что я называю личностным подходом к объективной интерпретации воскресения, используя против редукционистских нападок на опыт учеников аргумент эпистемологического явления. Этот подход приводит его к эсхатологии, направленной «за пределы времени и пространства» — к теозису, нашему участию в жизни Бога и блаженном созерцании. При этом он творчески использует свой философский анализ науки в поддержку эпистемологического явления и таким образом, защищая объективную и личностную интерпретацию воскресения, избегает прямого вызова со стороны науки, неизбежного для телесной интерпретации [130]. Но я, повторю снова, принимаю здесь как рабочую гипотезу телесное воскресение именно потому, что это «худший из возможных сценариев» для плодотворного взаимодействия с наукой, в надежде, что этот сценарий, если мы примем его хоть и гипотетически, но всерьез, сможет привести нас к новым, более позитивным прозрениям.

Помимо этих концептуальных задач, мы сталкиваемся с проблемой, лежащей в самой методологии, сыгравшей столь важную роль в бурном развитии области богословия и науки на протяжении последних сорока лет. По самой своей структуре эта методология не позволяет нам обходить ключевые вопросы, которые ставит христианской эсхатологии космология. Поскольку она настаивает на том, что нижние уровни накладывают ограничения на верхние, богословие не может просто игнорировать результаты физики: предсказание «замораживания или поджаривания» или то, что сменит его в будущем, неизбежно становится вызовом, на который богословие должно дать эсхатологический ответ. Таким образом, играя по методологическим правилам, образующим поле богословия и науки, мы не можем просто не обращать внимания на негативные предсказания науки. Не стоит и надеяться на то, что обращения к фактору случайности, квантовой физике, теории хаоса, онтологической непредсказуемости, уайтхедианской новизне, внезапности, будущему или метафизике окажется достаточно, чтобы легко и просто разрешить эту проблему.

К настоящему времени было несколько разрозненных попыток обсудить воскресение Иисуса и его эсхатологическое значение в свете естественных наук, однако, как подчеркивает Билл Стогер, попытки эти производили не слишком многообещающее впечатление ([19], с. 19–20). Охарактеризуем их вкратце.

Фримэн Дайсон [18, 19, 20] и позже Фрэнк Типлер и Джон Бэрроу [7] показали, что эсхатология может быть полностью сведена в область науки. Полученная «физическая эсхатология», по Дайсону, показывает, что в открытой вселенной жизнь может продолжаться вечно даже при неизбежно понижающейся космологической температуре и превращении звезд в черные дыры, и так далее. Ключевое утверждение здесь: жизнь — это просто процесс передачи информации, который может быть основан не только на биохимии. Типлер и Бэрроу представляют аналогичное заключение о жизни в закрытой вселенной: здесь бесконечность жизни достигается субъективно, благодаря возрастанию по экспоненте объема передачи информации, совместимому с конечным будущим вселенной [100]. В почти стационарной вселенной [39] эта проблема не возникает — такая вселенная всегда благоприятна для жизни.

Этот подход отражает один из сформулированных выше аспектов методологии: наука налагает на богословие принципиальные ограничения. Она открывает увлекательные тропы к новым исследованиям, в том числе в области физического/информационного измерения жизни и возможностей существования жизни в далеком будущем как в открытой, так и в закрытой вселенной, а также ее потенциальной способности «одомашнить» вселенную и, быть может, даже повлиять на некоторые ее глобальные топологические характеристики. Однако эти пути никак не соотносятся с другим аспектом методологии: богословие описывает нередуцируемые процессы и свойства, и для этого описания научного языка недостаточно, так что научный язык здесь серьезно помочь не сможет [131].

Могут ли эмерджентный и неинтервенционистский подходы к божественному действию, до сих пор столь плодотворные, успешно использоваться и при обсуждении вопросов эсхатологии и космологии? Как мы видели на примере работы Пикока, они, несомненно, помогают в создании сложного и многообещающего подхода, если автор не принимает интерпретацию «телесного воскресения». Однако я предполагаю, что для целей нашего исследования, работающего с этой интерепретацией, они могут иметь в лучшем случае маргинальную ценность, поскольку предполагают, что такое божественное действие не изменяет основных законов природы, но действует в них, с ними и через них. Однако эсхатологическое утверждение здесь состоит в том, что своим новым действием Бог радикально преобразует вселенную, а это, в свою очередь, требует более сложной стратегии, чем эмерджентность и невмешательство. Можно сказать, что воскресение Иисуса — «больше, чем чудо», поскольку это новое действие Бога преобразило саму природу; это не просто уникальное и экстраординарное событие на обыденном фоне вполне естественных предыдущих и последующих событий. Напротив, неинтервенционистское божественное действие — в определенном смысле «меньше, чем чудо», поскольку постоянная активность Бога–Творца согласна с природными процессами, которые наука описывает на языке законов природы, в особенности с процессами внутренне недетерминированными и, следовательно, открытыми для божественного вмешательства.

Богословие процесса обычно считается вполне совместимым с наукой. Предоставляет ли оно ресурсы для решения проблемы эсхатологии и космологии? Иен Барбур защищает как объективное, так и субъективное бессмертие с уайтхейдианской точки зрения, однако не обсуждает подробно телесное воскресение Иисуса и эсхатологический взгляд на будущее [132]. Джон Хот апеллирует к метафизическим категориям новизны и будущего, к пролептической силе Бога, однако не дает адекватного ответа на вызов научной космологии [33, 34]. В качестве других важных примеров можно назвать работы Марджори Сушоки и Льюиса Форда, хотя и их подходы не отвечают на вопросы, которые ставит наука перед подходом, принятым в нашей статье.