Паук нежно провел рукой по экрану, чувствуя кончиками пальцев потрескивание статического электричества. Он выбрал Лу для определенной цели, руководствуясь разумом, а не желанием. Но сейчас он хотел ее так же сильно, как предыдущих жертв.

Не надо сопротивляться, Малышка. Последний вздох, и ты отправишься в лучший мир.

Тело Лу вздрогнуло, мышцы резко напряглись и вдруг обмякли.

Камера показала ее крупным планом. Как тряпичная кукла, она медленно покачивалась на жестком столе, обтянутом кожей.

Лу на пороге смерти!

Пауку безумно захотелось оказаться рядом, прижаться губами к ее губам, телом к ее телу и почувствовать ту самую чудесную последнюю судорогу, с которой уходит жизнь.

Тело Лу вдруг затряслось сильнее, еще сильнее. Она резко выгнулась и безвольно повисла на столе.

Верхняя камера крупным планом показала неподвижное лицо.

Паук осторожно взялся руками за монитор с обеих сторон, как будто влюбленный, держащий голову умирающей любимой, и заглянул в глаза Лу.

Безжизненные… Будто стеклянные шарики, в которые играют дети. Темные круги под глазами. Впалые щеки… Как красиво! А кожа! Великолепна. Бела как мрамор. Мертвенно-бледна. Мама бы одобрила твой выбор, Паук. Эта девушка ей бы тоже понравилась! Как и все предыдущие.

Паук нежно погладил экран перебинтованной рукой. А потом прижался к нему щекой. Он держал монитор, чувствуя Лу, ощущая себя причастным к последним секундам ее жизни.

Прекрасна! Как божественно прекрасна!..

Тело безжизненно висело на столе. Пауку не терпелось броситься в подвал, снять ремни с ее рук и ног, омыть, обсыпать белоснежным тальком и одеть так, как ему хотелось. Но вдруг ему стало невыносимо грустно. Он вспомнил про план, который так долго вынашивал. Он не сможет оставить Лу себе и делать с ней то, о чем мечтал.

Время! Со временем Паук не в силах бороться. Больше всего на свете он ненавидел слово «разложение».

Паук всегда записывал, что происходило с другими Малышками после смерти. Он знал, что через час ярко-голубые глаза Лу поменяют цвет, потому что кровеносные сосуды полопаются, а клетки крови начнут слипаться. Через два дня на роговице появятся странные желтые пятна, которые со временем вначале станут коричневыми, а потом черными.

Паук поддерживал в подвале температуру человеческого тела — примерно тридцать семь градусов, надеясь замедлить естественный процесс охлаждения тела. Но это оттягивало трупное окоченение всего на сорок восемь часов после смерти. Паук никак не мог изменить законы гравитации — кровь и другие жидкости в теле стекали вниз. Жидкости накапливались в спине, плечах и ягодицах, пока жертва лежала на столе. Оставались уродливые красно-сиреневые синяки, которые Пауку приходилось замазывать тональным кремом и пудрой.

Измени план! Придумай, как побыть с ней хоть немного!

Паук так долго был один, ему нужна новая жена. Если бы он мог, он бы проводил с ней все дни и ночи, обнимал бы ее, разговаривал, делился самым сокровенным, засыпал и просыпался бы рядом. У них был бы идеальный медовый месяц. Но это невозможно. Есть план.

Паук вдруг снова всмотрелся в экран. Ему показалось… Нет, не может быть!

Лу шевельнула левой рукой.

Наверное, мышца непроизвольно сократилась, когда тело начало коченеть.

Или она еще жива?

Нью-Йорк, Сохо

Полночь

Джек не добрался до кровати.

После пива и снотворного он забылся крепким сном, будто впал в кому, прямо в гостиной.

Хью хотел было перенести его с дивана в комнату для гостей. Но, взглянув на друга, подумал, что проще перенести комнату. Подтолкнув подушку под голову Джека, Хью укрыл его легким одеялом.

Кэрри, сидя в кровати, смотрела по телевизору «Закон и порядок». Меньше всего Хью хотелось сейчас снова слышать о криминале. Он принял душ и проскользнул в кровать рядом с женой, которая с каждым днем становилась все худее.

Прекрасно, значит, на нее диета действует, а на него нет! Но в чем смысл? Разве заметно красоту, если каждый вечер Кэрри накладывает на лицо толстый слой крема!

Насколько понимал Хью, женщины худеют, чтобы казаться привлекательнее своим мужчинам. Но зачем тогда обмазываться собачьим дерьмом и ложиться в постель в сорочке, которая совершенно не заводит его одинокого друга в трусах. Как будто Кэрри самой секс совсем не нужен! А вдруг она спит с кем-то?

Мысль, осенившая вдруг Хью, врезалась в мозг, как гигантское пианино, выброшенное с крыши Крайслер-билдинг.

Схватив пульт, Хью выключил телевизор.

— Эй, ты чего?! — воскликнула Кэрри. — Не видишь, я смотрю!

— Скажи мне честно, Кэрри. С кем ты трахаешься?

Из-за крема не было видно, как резко побледнела Кэрри. Она ждала, пока уймется сердце. Что же делать? Солгать или наконец выложить всю правду толстому уроду, раз он догадался?

— О чем ты? — удивленно спросила она, оттягивая время, чтобы подумать.

Первый раз в жизни Хью захотелось ударить женщину. И не потому, что она ублажала какого-то ублюдка, хотя для многих родственников Хью это веская причина, чтобы пристрелить стерву! И даже не из-за того, что оказался болваном и ничего не замечал до сегодняшнего дня. Нет. Больше всего Хью взбесило, что он похудел на двадцать фунтов и отказался от стольких деликатесов, бессмысленно пытаясь снова стать привлекательным для жены и удержать ее в постели! Идиот!

Да пусть катится к чертям собачьим! Он больше видеть ее не хочет рядом с собой в постели. Злость вырвалась наружу. Не помня себя от ярости, Хью соскочил и резко приподнял кровать со своей стороны. Кэрри скатилась на пол, больно ударившись о стену.

— Грязная лживая корова! — крикнул Хью и с грохотом опустил кровать.

Казалось, взорвалась маленькая бомба, когда деревянные ножки с треском раскололись на две половины.

Посмотрев на супружеское ложе, Хью горько усмехнулся:

— Все сломалось!..

Нью-Йорк, Сохо

09.00

Серые обрывки ночи окрасились первыми желто-красными лучами рассвета. Хью вытянул разболевшиеся ноги на кушетке напротив дивана, на котором похрапывал Джек.

Хью с Кэрри вначале ругались в спальне, потом переместились на кухню и даже кидались всем, что попадалось под руку, друг в друга на заднем дворе, пока не выбились из сил к четырем утра. Их крики перебудили всех соседей в округе. Один только Джек спал как младенец, не ведая о душевных потрясениях в семье Хью.

В резком утреннем свете Хью чувствовал себя опустошенным. Голова болела больше, чем после попойки. Его переполняли злость, обида и чувство унижения. Последний раз он переживал то же самое в старших классах школы, когда какой-то умник украл его одежду и спортивную форму, пока Хью мылся в душе.

По дороге на работу Джек понял — дело серьезное.

— И что так расстроило Кэрри? — спросил он у Хью, зевая — видимо, снотворное все еще действовало. — Вы оба сегодня с утра сами не свои!

Хью шумно вздохнул, делая радио тише.

— У нее любовник. Всю ночь орали друг на друга. Но ты, похоже, ничего не слышал.

— Прости, старик, — сказал Джек. — Ненавижу снотворное, но без него не могу проспать положенные восемь часов.

— За что простить?! За то, что ты все проспал? Или за то, что она развлекается на стороне?

Оба рассмеялись.

— Видимо, сегодня вечером вам предстоит второй раунд. Я забронирую номер в «Холидей инн» или еще где-нибудь, — подумал о практической стороне ситуации Джек.

— Хорошая идея! Может, возьмем номер на двоих со скидкой? Я тоже собираюсь сегодня съехать, — сказал Хью.

— Так плохо?

— Похоже. И самое страшное — я не уверен, что хочу с ней мириться. Наверное, наше время прошло. Перегорели, что ли… — ответил Хью.