Он снова почувствовал, что стало трудно дышать. Грудь словно сдавила чья–то гигантская рука.

Надо посоветоваться с Макдоналдом. И с Кутзе.

Вдруг его осенило. «Несчастный случай» с Кариной вполне могли подстроить и Макдоналд, и Кутзе. Макдоналд достаточно здоровый и крепкий; он мог выкинуть из окна женщину вроде Карины Оберхольцер одной рукой. Но зачем ему…

А Кутзе? Может быть, Кутзе? Нет. Бессмысленно как–то. Все бессмысленно.

Оливер Нинабер вскочил — резко, рывком.

— Что такое, милый? — спросила жена, массируя свой лоб — безупречно гладкий, без единой морщинки.

— Только что вспомнил… мне надо срочно позвонить.

— Ты никогда не отдыхаешь. — В голосе жены слышался не упрек, а восхищение. Потом она вернулась к своему воскресному приложению.

Оливер Нинабер зашел в кабинет и набрал рабочий номер Макдоналда. К телефону никто не подошел. Да ведь сегодня воскресенье, идиот! — выругал себя Нинабер. Завтра надо будет съездить в Хаут–Бэй. Надо все обсудить.

Ему стало не по себе. Как некстати! Как не вовремя!

Маргарет Уоллес воскресных приложений не читала. Особенно теперь, после гибели мужа.

Она лишь бегло проглядела первую полосу «Санди таймс», купленной матерью. Увидела репортаж о маньяке с маузером и маленькую фотографию Ферди Феррейры.

Маргарет Уоллес вышла в сад и села в кресло, держа в руке чашку с кофе. Теплые солнечные лучи как будто немного облегчали боль.

Где она видела это лицо?

Думай, велела она себе, думай. Тут нужна система. Начни с работы Джимми. Думай, и ты поможешь полиции найти мерзавца, отнявшего у нее Джимми. И может быть, ей станет чуточку легче. Если бы только знать, зачем кому–то понадобилось убивать Джимми… Кому понадобилось причинять зло — ему, ей, им?

Распилив все доски, Яуберт положил полки на карнизы, подвинул поровнее. Теперь предстоит самое приятное — расставлять книги.

У него были заняты не только руки. Он напряженно размышлял.

«Цирюльник»… Что еще за «Цирюльник»?

Название какой–то оперы? Да, наверное. Что–то он когда–то слышал. Почему он прямо не спросил у Ханны Нортир? От глупости, вот почему! «Доктор Ханна, растолкуйте, пожалуйста, тупому копу, что такое «Цирюльник“». Скорее всего, она посмеялась бы, и все. Зато он сейчас не мучился бы неизвестностью. Но люди — странные существа. Никто не любит сознаваться в собственном невежестве. Лучше лгать и притворяться, будто ты и сам все знаешь.

Если «Цирюльник» — опера, ему не хочется идти.

Из–за воскресной послеобеденной музыки. Когда он учился в старших классах школы, приходя домой, бывало, часами слушал радио. Тихонько, чтобы не потревожить родителей. Ему приходилось быстро переключать канал, если там транслировали оперу. Какая–нибудь толстуха визжала так, словно ее резали…

Одна полка вышла слишком короткой.

Эх, напортачил! Но почему, как? Он ведь так старательно все измерил. Значит, одной полкой меньше. Он не успеет доделать стеллаж за вечер.

Зато если он завтра пойдет в оперу, то увидит Ханну Нортир.

Насладится ее странной красотой.

Но ведь там будут и другие. «Группа общения». Сборище психов. Яуберт не хотел идти с ней в оперу в компании целой толпы бешеных овец. «А вот и доктор Нортир со своими пациентами! Здрасте, док. Ох, какая жалость! Гляньте–ка на того здоровяка со стеклянными глазами. Он, наверное, контуженый».

Вдруг он вспомнил Гриссела. Надо будет его… нет, не «навестить». Слово «навестить» тут не подходит. Надо его повидать.

Но тогда можно и…

Яуберт решил сходить на прогон (еще одно незнакомое слово, будь оно неладно), а потом съездить к Бенни. Если успеет.

Ханна Нортир, хмурясь, стояла в проходе репетиционного зала.

Яуберт сразу заметил, что она одета по–вечернему, и внутри у него все сжалось. На нем самом были серые брюки и черный свитер с эмблемой команды полицейского колледжа по плаванию. Под свитер он надел белую рубашку с малиновым галстуком. Она, в длинной темно–синей юбке, белой блузке и белых сандалиях, выглядела маленькой, стройной и беззащитной. Увидев его, она улыбнулась — на ее лице застыло странное выражение, потому что она продолжала хмуриться, даже улыбаясь.

— Больше никто не пришел, — сказала она и посмотрела мимо него в сторону входа.

— Вот как? — отозвался он.

О такой возможности он даже не думал. Яуберт стоял совсем рядом с ней, и ему было не по себе. Свитер немного жал ему в плечах. Он скрестил руки на груди. Ханна Нортир рядом с ним казалась совсем крошечной. Она, по–прежнему насупившись, смотрела на вход, потом намеренно подчеркнуто бросила взгляд на часы. Правда, Яуберт ничего не заметил.

— Сейчас начнут. — Ханна Нортир нерешительно топталась на месте. Она явно тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

Яуберт не знал, что и сказать. Он разглядывал других любителей оперы, входивших в зал. Видимо, наряжаться было не принято. Он не увидел ни одного галстука. Ему показалось, будто все на них смотрят. На него и Ханну Нортир. Тоже мне парочка — красавица и чудовище.

Наконец она решилась:

— Пойдемте сядем.

Она зашагала по проходу впереди него. Зал был большой, почти такой же, как олимпийский бассейн, в котором он истязал себя по утрам. Места были расположены пологим амфитеатром; они шли снизу вверх, разделенные проходом посередине. На полукруглых ступеньках стояли кресла. Почти все места оказались уже заняты. Ниже, в центре, стояло пианино, несколько стульев и стальные пюпитры для нот.

Яуберт уныло разглядывал свои черные туфли. Забыл почистить! Жаль, что нельзя их спрятать! Ему казалось, что глаза всех зрителей прикованы к нему, к его жалким туфлям. И к его галстуку.

Наконец Ханна Нортир села. Яуберт опустился на кресло рядом с ней. Огляделся по сторонам. Никто не обращал на него никакого внимания. Все были заняты собой.

Признаться ли ей, что в опере он ничего не смыслит? Вдруг она захочет поговорить, и тогда он окажется в глупом положении. Наверное, надо предупредить ее заранее.

— Итак… — Ханна Нортир посмотрела на него и улыбнулась. Морщины на лбу уже не было. Хотелось бы и ему так же легко избавляться от огорчения, досады, обиды — так же быстро и полностью. — Именно вас я не ожидала увидеть, капитан Матт Яуберт!

Скажи ей! Признайся!

— Я…

В зал вошли несколько человек. Увидев их, зрители бурно зааплодировали. Прибывшие сели на стулья у стены за пианино. Один мужчина остался стоять. Аплодисменты стихли, и мужчина улыбнулся. Потом он заговорил.

Слушая высокий, напевный голос, Матт Яуберт улыбнулся. Похоже, музыковед нашел бы общий язык с Дрю Уилсоном.

Мужчина рассказывал о Россини. Голос у него был негромкий, но Яуберт хорошо его слышал. Он покосился на Ханну Нортир. Та зачарованно слушала.

Яуберт глубоко вздохнул. Пока все не так плохо, как он думал.

Выступающий говорил с воодушевлением. Яуберт начал слушать.

— А потом, в тридцать семь лет, Россини написал свою последнюю оперу, «Вильгельм Телль», — сказал докладчик.

Ха, подумал Яуберт. Значит, хищница–смерть не брезгует и плотью знаменитостей!

— В оставшиеся сорок лет жизни он не написал ни одной оперы — правда, некоторые считают оперой Stabat Mater. Надоело ли ему? Устал ли он? Или у маэстро просто иссякло вдохновение? — спросил мужчина и ненадолго замолчал. — Этого мы так никогда и не узнаем.

Значит, не умер, подумал Яуберт. Что ж, Россини чем–то похож на него. Они как братья. Нет, пожалуй, капитан Яуберт переплюнул композитора. Ему всего тридцать четыре, а он уже устал, и у него уже иссякло вдохновение. Неужели он, автор нетленного творения «Государство против Томаса Масена» и хватающих за душу трудов вроде «Дела насильника из Ораньезихта», больше никогда не раскроет классическое преступление?

Этого мы так никогда и не узнаем.

Или узнаем?

Докладчик тем временем перешел к «Севильскому цирюльнику». Яуберт несколько раз повторил название про себя, чтобы лучше запомнить. Ему не хотелось попасть в глупое положение, если Ханна Нортир затеет разговор о музыке.