— Любил он свою жену?

— Думаю, да. Но поверьте, я о том не догадывался поначалу.

— Вы спали с миссис Радичи?

— Да.

— Она была очень несчастлива?

— Да нет, не сказал бы, — разве что под самый конец. Но этого я тоже не понимал на первых порах. Я оценивал ситуацию с общепринятой точки зрения. Клодия была, по всем признакам, покинутой женой. Радичи держал целый гарем подружек-некроманток, во всяком случае, покуда не объявилась Джуди и не побудила его дать всем остальным отставку. Радичи, кажется, увлекся Джуди по-настоящему — и это действительно больно задело Клодию. С другими она еще мирилась — как говорится, пока их много, все в порядке, — но здесь дело обстояло серьезно. Из-за этого, думаю, она и решилась затеять флирт со мной, и как-то само собой ее это захватило. Все получилось непредвиденно. Я ничего подобного не замышлял. Меня поразила неистовая ревность Радичи. Я не предполагал, что он это примет так близко к сердцу.

— А как вы вообще познакомились с Клодией?

— Через одну из предшественниц Джуди. Клодия пришла к ней узнать, нельзя ли выведать что-нибудь про Джуди — это когда она почувствовала, что появился повод для беспокойства. Ну, а я случайно оказался там же.

— Ясно. Значит, Радичи взревновал и предложил вам убираться на все четыре стороны?

— Да. И мне, наверное, так и следовало поступить. Но у меня было ощущение, что я должен проявить характер, ради Клодии. Клодия нравилась мне, в ней чувствовалась личность. Да и запуталось это все порядочно к тому времени. Я объявил ему, что он ее не стоит. Он и не стоил. Эти его девицы, — вы знаете, он ни одну из них не трахал, даже Джуди, и руку на них тоже не поднимал. Решительно во всем был с приветом.

— И вы видели, как он убил свою жену?

— Да. Это было… — Биранн устремил немигающий взгляд в пустой камин. Протянул руку к каминной доске, повторяя пальцем узоры мрамора. — Я много пил в тот вечер — да мы все трое основательно выпили. Клодия была в каком-то необычном настроении. Ей, кажется, нравилось быть с нами обоими одновременно. По-моему, ей доставило бы удовольствие, если б мы попросту подрались у нее на глазах. Вы понимаете, она по-настоящему любила мужа, хотя и я определенно был ей небезразличен. Мы как-то раз и до того собирались подобным же истерическим трио. Вы не поверите, но мы на самом деле вот так, втроем, обсуждали ситуацию. Почему-то с Радичи, благодаря его странностям, это было возможно. Он все время играл роль, а Клодии, думаю, это-то и хотелось видеть. Хотелось использовать меня, чтобы причинить Радичи страдания и наблюдать, как он страдает. Расхаживает по комнате, крича и размахивая руками, а после надолго замолкает с мрачной миной русского трагика. Я не мог принимать его всерьез, глядя на этот спектакль, хотя в то же время с ним становилось страшновато, отчего я только пуще подначивал его. Не знаю, доступно ли такое вашему пониманию?

— Кажется, да, — сказал Дьюкейн. — Продолжайте.

— Осталось сказать не так уж много. Когда мы сошлись втроем второй раз, мы засиделись за спорами и выпивкой далеко за полночь — не первый час наперебой спорили, перекрикивая друг друга, с приятным чувством, что еще чуть-чуть, и мы придем к некоему взаимопониманию. Вдруг Радичи схватил Клодию за плечи. Стояла жара, и окно было открыто настежь. Крича на нее, он толкал ее по комнате и в какой-то момент — я даже не успел вскочить с места — вытолкнул из окна.

Биранн осекся, продолжая сосредоточенно водить пальцем по завитушкам мраморного узора.

— Никогда не забуду эту необычайную тишину, эту внезапность ее отсутствия в комнате. Она даже не вскрикнула — просто исчезла, как будто улетела из окна в ночную тьму. Мы не слышали, как она… ударилась о землю. Стояли, точно в столбняке. Радичи был, по-моему, ошеломлен не меньше моего. Я думаю, он правда не собирался этого делать.

— Она сразу умерла?

— Да, слава Богу. То есть, раз уж смерть была неизбежна, — слава Богу. Мы кинулись вниз — она лежала на каменной мостовой, свернув себе шею. Дом Радичи, как вам известно, стоит на отшибе, так что никто ничего не слышал и не видел.

— И что потом?

— У Радичи началась истерика. Я уговаривал его пойти в дом. Хлынул дождь. Я все пытался увести его с улицы. Хотел, чтобы он обдумал, что будет говорить полиции, но он продолжал рыдать — и ни в какую. Потом стал гнать меня прочь. Ну, я решил, что мне в самом деле лучше будет уйти, — и ушел. А назавтра прочел в газете о «несчастном случае».

— Макрейт что-нибудь знал об этом?

— Ничего не знал, но кой о чем догадывался. Макрейт ведь постоянно крутился в этом доме, а он — мужчина наблюдательный. Пришел к Радичи и заявил, будто узнал от меня, что Клодию убил Радичи, — и как теперь с этим быть. К несчастью для себя, он в то же самое время по оплошности пришел ко мне и заявил, будто узнал от Радичи, что Клодию убил я, — и как теперь с этим быть.

— Это тогда вы пригрозили Макрейту, что прикончите его?

— Ну да. И был в такой лютой ярости, что это прозвучало убедительно. Тогда Макрейт попытался обратить все в шутку, сказав, что он-де точно так же пригрозил Радичи. Я написал Радичи, чтобы он не обращал внимания на слова Макрейта, хотя полагаю, что он и так не обращал. Он был слишком поглощен своим горем.

— А Макрейт уже тянул с него дань?

— Да. У Макрейта имелись превосходные фотографии, на которых Радичи стоит, воздев потир над грудью обнаженной девицы. За это — и за то, чтобы вообще помалкивал, — он регулярно получал небольшую мзду. Радичи, по-моему, смотрел на это спокойно. Между ним и Макрейтом установилось даже нечто похожее на дружбу. Макрейт был непритворно потрясен его смертью.

— Вы встречались с Радичи снова?

— Нет. Писал ему раза два в осторожных выражениях — преимущественно о Джуди. Разговаривать с ним на работе я не решался, идти к нему домой — побаивался. Радичи был нелепым существом, но при всем том он мог внушать опасения, и я к тому времени начал не на шутку его опасаться. Я считал, что он способен меня убить. Когда я в тот последний день вошел к нему в кабинет и увидел, что он держит револьвер, моей первой же мыслью было, что он собрался застрелить меня.

— Вы хотите сказать, что он вас вызвал к себе?..

— Чтобы я видел, как он простится с жизнью, да. Характерный для него жест. Прислал мне странную записку с просьбой в такой-то час прийти к нему, поскольку ему нужна моя помощь. Я знал, что не пойти нельзя, хотя идти было страшно. Как только я вошел и закрыл за собой дверь, он выхватил револьвер и застрелился у меня на глазах.

— Господи… Тогда вы заперли дверь и немедленно учинили ему обыск.

— Верно. Вы подумаете, что я — бесчувственный фрукт. Что ж, может, так и есть. Я почему-то мгновенно понял, что он наверняка оставил заявление, в котором возлагает вину на меня. Подумал, что искать надо в карманах, и приподнял его, чтобы легче было их обшарить, но оно оказалось не там. Оно было заперто в ящике его письменного стола. Я взломал замок с помощью стальной линейки. Боялся, что кто-нибудь заметит следы, но вот, как видно, не заметили.

Он умолк.

— Это все? — спросил Дьюкейн.

— Да. Ну, а остальное вы знаете. Макрейт испортил все, сбыв газетам свою бредовую историю и вызвав этим переполох в министерстве. Иначе все мало-помалу сошло бы на нет. Вам, кстати, удалось-таки увидеть этот материал?

— Нет, но я в конце концов получил подробный отчет о его содержании от человека, который читал его. Ничего нового. И никаких упоминаний о вас.

— Это еще одно, чего я боялся. Вы не против, если я отдерну занавески? Здесь страшная духота…

Биранн подошел к окну и, раздвинув тяжелые шторы, до упора поднял скользящую раму. С Эрлз-Корт Роуд донесся гул уличного движения.

Помолчав, Дьюкейн спросил:

— Почему вы сохранили признание Радичи?

— Почему? Да, как ни дико это прозвучит, боялся, что, если обстоятельства начнут проясняться, мне могут приписать вину в его убийстве.