— Понятно, — сказал Дьюкейн. — А если я пошлю вас с вашим скромным пособием к чертям собачьим?
— Ну, в таком разе, сэр, я буду вынужден отослать эти письма молодым дамам. В смысле, каждой из молодых дам — письмо от другой.
Письма были от Кейт и от Джессики.
— Ведь что удобно, сэр, — обе дамы, обратите внимание, пишут от руки, — почерк у них, осмелюсь заметить, загляденье! — и обе проставляют дату, указывая также и год! Притом у меня, само собой, имеются конверты, честь-честью, с марками, а на конвертах стоит ваше имя.
Письма, надо сказать, были написаны через день одно от другого.
Дьюкейн торопливо соображал. О том, чтобы поддаться этому наглецу, естественно, не могло быть и речи. В то же время допустить, чтобы Кейт и Джессика… Такое было просто выше сил!
Он сказал:
— Боюсь, вы просчитались, Макрейт. Каждая из этих молодых дам, как вы изволите их называть, прекрасно осведомлена о моем расположении к другой. Вам нечем пригрозить мне, поскольку то, что вы затеваете, меня ничуть не трогает.
— Я, сэр, конечно, извиняюсь, — сказал Макрейт, — упаси меня Боже ловить вас на неправде, но разве стал бы я приходить к вам по такому делу без всякой подготовки? Я позаботился сперва провести небольшое расследование. Хотите знать какое? Видите, обе дамы пишут на шикарной бумаге, где обозначен их адрес и телефон. Подписываются, дай им Бог здоровья, своим именем, четко и разборчиво, так что узнать их фамилии не составило большого труда. А после я звоню им обеим и каждую прошу позвать другую, и мне в ответ удивляются и говорят, что никакой такой не знают.
— Изобретательно, Макрейт, в этом вам не откажешь, — сказал Дьюкейн.
Он стал читать письма.
Кейт писала:
«Джон, светик мой, я так соскучилась, — кажется, целый век осталось ждать до нашей чудесной встречи в конце недели!Ужасно думать, как Вы там один-одинешенек в Лондоне, — но ничего, еще немного, и мы опять будем вместе! Не забывайте, что Вы принадлежите мне, а я — страшная собственница! И своих прав не уступлю! Не оставляйте же меня надолго, милый мой, старайтесь приблизить день и час свидания. Какое блаженство, Джон, говорить Вам о любви и знать, что мы чувствуем одно и то же!
Люблю, люблю!
Ваша Кейт.
P.S. Вилли Кост шлет Вам привет и тоже надеется на скорую встречу».
Джессика писала:
«Мой ненаглядный, мой бесценный Джон, это — всего лишь очередное из моих ежедневных посланий, в которых я пишу о том, что тебе и без того известно: что безумно люблю тебя. Ты был так невероятно добр ко мне вчера после моей безобразной сцены — знай же, как я невыразимо благодарна, что ты остался! Целый час потом лежала на кровати и плакала благодарными слезами. Видишь, любовь в конечном счете всегда заставит нас уступить! И потому я дня не пропущу, чтоб не послать тебе подтверждение своей любви! Я верю, что у нас с тобой есть общее будущее! Тысячу раз твоя
Джессика».
Проклятье, выругался про себя Дьюкейн. До чего же ему не хотелось, чтобы эти две женщины увидели письма друг друга! Бесполезно было бы объяснять Джессике, что у Кейт просто восторженный склад натуры, или объяснять Кейт, что Джессика обитает в придуманном ею мире. Письмецо Кейт выглядело в точности как записка от любовницы. Джессика будет уверена, что он ей лгал, и мысль об этом была нестерпима! Разлуку с Джессикой он мог пережить спокойно, но чтобы она так дурно думала о нем — не мог… С письмом от Джессики обстояло еще хуже. Пожалуй, можно было бы попробовать признаться Кейт во всем начистоту, но нежное романтическое очарование их отношений будет утрачено безвозвратно, и Кейт, вполне справедливо, будет чувствовать себя обманутой. Да и поверит ли она ему до конца? Во всяком случае, прежнего между ними уже не будет никогда. И в то же время Дьюкейн с пугающей ясностью сознавал, что выхода нет. Пойти на сделку с Макрейтом было нельзя, положение создалось бы невозможное, не говоря уже о предосудительности такого шага. Оставалась одна надежда: припугнуть негодяя.
— Усвойте себе твердо, Макрейт, — сказал Дьюкейн, — я не соглашусь на ваше гнусное предложение. Вы не получите от меня ни гроша. А если вздумаете отослать эти письма упомянутым двум дамам, я немедленно отправляюсь в полицию и предъявляю вам обвинение в шантаже. Не убежден, что длительное пребывание в тюрьме придется вам по вкусу.
— Зачем же так-то, сэр, — не стоит, — сказал Макрейт, всколыхнув ухмылкой припухлости своего лица. — Вы это, думается, не серьезно. Потому что при таком раскладе, сэр, мне просто останется рассказать эту историю ребятам из газет. Вы представляете, как расстроятся обе молодые дамы!
— Ах ты, подлец! — вырвалось у Дьюкейна.
— Зря вы так горячитесь. В конце концов, сэр, мы с вами сейчас на равных, у вас есть свой интерес, у меня — свой. И почему ваш должен перевесить?
Главное сейчас — выиграть время, думал Дьюкейн. Пока он верит, что я могу раскошелиться, он писем отсылать не станет. Придется объяснить все это Кейт и Джесс, подготовить их, делать нечего. Вот только — как?.. Вслух он сказал:
— Что ж, у вас сильная позиция, Макрейт, не стану отрицать. Голова у вас работает, поздравляю. Я обдумаю ваш план. Допускаю, что мы, возможно, и договоримся, при том условии, что ваши запросы будут действительно очень скромны. Если же ваши аппетиты возрастут, предупреждаю — я непременно обращусь в полицию. Я подумаю — только на это мне нужно время. Заходите денька, так, через три.
— Спасибо, сэр, большое спасибо! Я знал, что вы отнесетесь, как бы сказать, спокойно и рассудительно. Не мог бы я, сэр, по такому случаю понадеяться на небольшую наличность, без никаких для вас обязательств, всего лишь в знак дружеского расположения?
— Относительно нашей дружбы у меня есть сомнения, — сказал Дьюкейн. — Но впрочем, вот вам два фунта.
— Ох, спасибочки, сэр! И еще, — я извиняюсь за такое нахальство, но помните, сэр, что в любой момент имеется Джуди, моя, значит, супруга, и что мы — Джуди, стало быть, и я — всегда друг друга поймем, она у меня сговорчивая по природе, философски смотрит на вещи, если можно так выразиться, а вы ей, сэр, как раз очень приглянулись, так что если вам когда придет охота…
— Да как вы смеете так говорить со мной о своей жене! — вскричал Дьюкейн. — Убирайтесь! Вон отсюда!
Он метнулся к двери и распахнул ее.
От двери торопливо отскочил Файви и сделал вид, что наводит порядок на столе, стоящем в холле.
— Подслушивали, да? — рявкнул на него Дьюкейн. — А ну, Макрейт, пошел вон!
— Ладно, сэр, хорошо, но я еще зайду, как мы условились, — бормотал Макрейт, прошмыгивая в холл.
Поравнявшись с Файви, он задержался на мгновенье, и оба, точно два пса, застыли, воззрясь друг на друга. Затем Макрейт выскочил в парадную дверь.
Дьюкейн напустился на Файви.
— Вы пьяны! — крикнул он. — Я это понял уже по вашему дыханию! Подите проспитесь! И если я когда-нибудь еще поймаю вас на том, что вы подслушиваете, — рассчитаю на месте!
Файви качнулся, обласкал Дьюкейна недоуменным и укоризненным взглядом ясных карих глаз, совершил оборот кругом и с большой осторожностью начал подниматься по лестнице. Дьюкейн вернулся в гостиную и захлопнул дверь.
Он разорвал фотографии на мелкие кусочки. Потом сел и обхватил голову руками. Честно говоря, он без зазрения совести обманывал Кейт и Джесс. Никаких «объяснений» для подобного поведения не существовало. Оно все равно будет выглядеть гадко, в точности таким, какое и есть. Он получит то, что заслужил. И в довершение всего, этот сукин сын имел наглость предложить ему свою жену! Невероятно, чтобы Джуди Макрейт… В эту минуту Дьюкейну внезапно открылось нечто такое, о чем следовало бы догадаться давным-давно.
Глава двадцать первая
— Што с фами, Пола?
— Венера, Купидон, Прихоть и Время.
