Дьюкейн повторно рассмотрел предположение, что Радичи действительно убил Биранн, и неувязка с отпечатками пальцев левой и правой руки — либо оплошность, либо хитрый умысел. Но это не помогло рассеять его сомнения: оплошность представлялась чересчур маловероятной, цель умысла — слишком запутанной и неясной. Если Биранн наблюдал, как Радичи совершает свои магические обряды, разве он мог не знать, что Радичи — левша? Вообще говоря, Дьюкейну было по собственному опыту известно, что леворукость часто остается незамеченной, да и потом, вовсе не сказано, что посещения Биранном дома Радичи были каким-то образом связаны с магией. В целом версия об убийстве не убеждала Дьюкейна. Он был достаточно твердо уверен, что Радичи сам воспользовался револьвером, а Биранн, занимаясь то ли поисками, то ли еще неизвестно чем, не подумав, отодвинул оружие и, возвращая его на прежнее место, машинально положил возле правой руки. В конце концов, — и, вероятно, очень скоро, — ему придется призвать Биранна к ответу. Разговор, о котором он думал без всякого удовольствия, предстоял решающий, и наделать в нем ошибок было бы недопустимо. Он хотел не только застигнуть Биранна врасплох, но и располагать достаточной информацией, чтобы подготовить ему ловушку. В данный момент, однако, удрученно подытожил Дьюкейн, доискаться чего-либо еще попросту не представлялось возможным — ну разве что, вздернув Питера Макрейта на дыбу.

— Там, сэр, какой-то господин вас спрашивает внизу. Назвался Макрейтом.

Дьюкейн вздрогнул от неожиданности. Файви, который предпочитал не входить в комнату, если мог ограничиться тем, чтобы просунуть в дверь голову, стоял в наклонном положении, навалясь под углом в сорок пять градусов на дверную ручку. Даже усы его свидетельствовали о силе земного притяжения.

— Где он? Я сейчас спущусь.

— Он в холле, сэр.

Файви посторонился, пропуская хозяина, и обдал его едкой, кисло-сладкой волной непривычного запаха. Дьюкейн, спасаясь, поспешил пройти мимо. Файви, гудя себе под нос: «Красавец Чарли далеко-далеко» [32], потопал вниз по узкой лестнице следом за ним.

На миг перед Дьюкейном мелькнули огненная копна Макрейтовых волос, молочно-голубые глаза. После чего их заслонила крупная фигура Файви, который, обойдя Дьюкейна неверной танцующей походкой, торжественно распахнул перед ним двери маленькой гостиной и включил свет. Макрейт, отведя взгляд от Дьюкейна, вытаращился на Файви, который прислонился к притолоке с видом скорее стороннего наблюдателя, чем слуги, чья обязанность — провести людей в комнату.

— Входите, пожалуйста, — сказал Дьюкейн.

Макрейт прошел в гостиную, не отрывая глаз от Файви, а войдя, еще и оглянулся на него. Файви отвечал ему немигающим взглядом. Дьюкейн вошел вслед за Макрейтом, вдохнув опять тот же въедливый, чуть маслянистый аромат. Файви не столько отступил, сколько отвалился от порога и, бубня: «Когда ж вернешься ты назад?», удалился в направлении кухни.

Дьюкейн в сердцах хлопнул дверью.

— Поздновато являетесь в гости, Макрейт.

— Он кто? — сказал Макрейт.

— Мой слуга.

— М-м. Класс! Только чудной какой-то. Не хворый, часом?

— Нет. А что?

— Вся рожа в пятнах.

— Это веснушки.

— И вроде хлебнул лишнего. Малость под мухой.

— Садитесь, Макрейт. Рассказывайте, с чем пришли. Надеюсь, вам есть что еще мне сообщить.

Дьюкейн задернул шторы. Он опустился на банкетку у камина и указал Макрейту на обитое ситцем кресло. Макрейт тоже сел.

— Итак, давайте, — сказал Дьюкейн. — Выкладывайте. Поверьте, вы не пожалеете, что сказали мне правду.

Макрейт подался вперед, внимательно вглядываясь в лицо Дьюкейна.

— То есть, я так понимаю, сэр, что могу ожидать с вашей стороны… ну, это… вознаграждение?

Ах вот оно что, подумал Дьюкейн.

— Если вы спрашиваете, заплачу ли я вам за дополнительные сведения, боюсь, ответ будет — нет. Я имею в виду другое — если впоследствии обнаружится, что вы скрыли нечто существенное, вам могут грозить серьезные неприятности.

Дьюкейну и самому, конечно, приходило в голову, что под влиянием такого стимула, как деньги, у Макрейта легче развязался бы язык, но он отверг эту мысль. На сдержанность подобного субъекта полагаться не приходилось, и к тому же такого, похоже, скорее заставишь разговориться угрозами, а не добром. Дьюкейн меньше всего желал бы вступать с этим типом в доверительные или мнимо-сердечные отношения, да и потом, был убежден, что все равно не приобрел бы за свои деньги ничего, кроме лжи.

— Ошибочка, сэр, — сказал Макрейт. — Я вам про мистера Радичи все, что знал, уже высказал. Я не насчет него к вам пришел.

— Тогда как понимать слова о вознаграждении, если вам нечего прибавить к сказанному ранее? Предупреждаю вас, Макрейт, вы играете в опасные игры! Будь вы сейчас откровенны со мной, я мог бы в будущем оказать вам содействие. В противном случае…

— Вы понимаете, сэр, тут совсем другое. У меня, честно говоря, зародился один планчик, и я подумал, может, вам будет интересно…

— Сомневаюсь, Макрейт, чтобы для меня мог представлять интерес какой бы то ни было план, связанный с вами, — кроме того, который я вам изложил.

— Но он связан с вами, сэр, этот планчик, и вам, думается, будет все же интересно…

— Вы о чем?

— Как бы это получше объяснить… Короче, сэр, я подумал, не сочли бы вы, например, возможным выплачивать мне на постоянной основе то скромное пособие, какое я получал за свои, проще сказать, услуги от мистера Радичи?..

Дьюкейн посмотрел на него. Бело-розовая физиономия Макрейта хранила младенчески невинное выражение, круглые белесо-голубые глаза лучились доброжелательностью, карамельно-пунцовые губы растянулись в заискивающей улыбке. Вид его вызвал у Дьюкейна прилив гадливости. Он сказал:

— Боюсь, я не нуждаюсь в услугах.

— Я, в общем-то, сэр, и не предлагаю ничего такого, хотя, понятное дело, в любое время рад был бы услужить. Но вы то поймите, сэр, что я до крайности нуждаюсь в средствах и полагаю, мне сколько-нибудь да причитается, раз я лишился работы. Работы, сэр, и плюс к тому пенсии.

— Я, безусловно, не намерен давать вам деньги, — сказал Дьюкейн, — и удивляюсь, что вы об этом просите. Найдите себе другую работу. Боюсь, что ваше материальное положение — не моя забота. А вот о мистере Радичи, Макрейт, уверен, у вас еще осталось что сообщить. Скажем, когда вы бывали у него…

— Нет-нет, сэр, речь не о том. Про мистера Радичи я все, что мог, уже рассказал. Мне нужно от вас вспомоществование, сэр, небольшая сумма денег, фунта два в неделю, только-то…

— Попусту теряете время, Макрейт, — сказал Дьюкейн, вставая. — Итак, если вам…

— Пожалуй, что лучше будет не ходить вокруг да около, — сказал Макрейт, — а уж как не хотелось бы доставлять огорчения такому приятному, обходительному господину! Может, взглянете на вот это?

Макрейт держал два больших листа глянцевой бумаги, похожих на фотографии. Дьюкейн машинально протянул руку и взял их. Это действительно оказались фотографии. И в тот же миг, похолодев от внезапности и тревоги, он увидел, что это фотоснимки писем, написанных знакомым почерком.

— Какого дья…

— Я, видите ли, сэр, позволил себе позаимствовать эти два письма со стола в вашем служебном кабинете.

Дьюкейн пробежал глазами письма, и краска ярости и стыда залила его лицо. Он сделал глубокий вдох и сказал, стараясь звучать как можно более невозмутимо:

— На этот раз, Макрейт, вы явно зашли слишком далеко. Теперь вами займется полиция. Что вы рассчитывали делать с этими письмами?

Макрейт тоже встал. Его пунцовые губы подрагивали, выдавая легкое волнение, но смотрел он дерзко и прямо.

— А ничего, сэр, не рассчитывал. Если, то есть, вы сочли бы возможным взять на себя то скромное пособие, что мне выплачивал мистер Радичи. У нас по данному вопросу было с мистером Радичи полное дружеское согласие, ни обид, ни трений. И что значат два-три фунта в неделю для богатого господина вроде вас?