— Что ты делаешь?

— Ничего, — ответил он, продолжая свое занятие.

— Ничего, а я чувствую!

— Что ты чувствуешь?

— Чувствую… что приятно…

— Тогда я продолжу.

Он слизал всю без остатка прилипшую к ее коже мякоть вишни. Оглянулся. Вокруг на земле было полно вишен, он собрал две большие пригоршни.

— Ну, — сказал он, — как бы нам это употребить?

Одиночный немецкий истребитель кружил над головой в необъятном синем небе. Джеймс глядел на него, сонно приоткрыв глаза. Тревоги у него это не вызвало: их не было видно за густой листвой. Через пару минут самолет взмахнул крыльями и медленно скрылся.

Через день или два, подумал Джеймс, нас обоих может убить.

Он взглянул на Ливию, уютно свернувшуюся у него под мышкой, одна ее рука бережно обхватила его мошонку. Лопатки, выступали из спины симметрично, точно крылья бабочки. Когда все кончится, подумал он, надо бы ее подкормить. И улыбнулся противоречивости обеих мыслей. Сколько бы человек ни думал о скорой смерти, что-то в сознании отказывалось воспринимать это, как вероятность.

Он вспомнил себя, когда впервые появился в Неаполе, еще до встречи с ней. С грустью подумал, каким, наверно, невыносимо самодовольным сухарем он был.

— О чем ты думаешь? — сонно спросила Ливия.

— О Неаполе. А ты о чем?

Она легонько сжала в пальцах его мошонку.

— Я подумала, не было бы вот этих яичек, не было бы и войны, но и не было бы никакой половой жизни. Я все гадала, правильно ли поступил Бог, сотворив их? И решила, в конечном счете, он поступил правильно.

— Твоя мысль гораздо глубже двух моих, — отозвался Джеймс пораженный. Откинулся на спину. — Это, как жить на Везувии, верно?

— В каком смысле?

— В том, что нас могут убить в любой момент, но мы не знаем, когда.

Она перевернулась, упершись в землю локтями, заглянула ему прямо в глаза.

— Верно. И как тебе такая жизнь?

— Мне кажется, — сказал он, — что такая жизнь стоит десятка разных других жизней. Если только, конечно, прожить ее вместе с тобой.

После минутного молчания она встрепенулась:

— Джеймс!

— Что?

— Когда кончится война, если ты позовешь меня замуж, я скажу «да».

Слегка подумав, он заметил:

— Не вижу логики. Почему бы не сказать «да» сейчас?

— Во-первых, ты не предложил.

— Ливия Пертини, согласна ли ты выйти за меня?

— Нет.

— Но ты ведь только что сказала…

— Я сказала, «когда кончится война». Сейчас говорить «да» — плохая примета.

— Почему это?

— Ну, во-первых, нужно, чтоб у меня в кармане лежал кусочек железа, потому что железо бережет от сглаза. Потом нужно, чтоб мы оба были с покрытой головой, чтоб злые духи не видели, как мы счастливы. И вообще во вторник нельзя думать о женитьбе.

— Последнее ты выдумала.

— Ничего я не выдумала.

— Но я не вижу никакой логики в том, что…

— Если ты, Джеймс, собираешься на мне жениться, — сказала Ливия сонно, — тебе нужно про логику вообще позабыть. Да и вообще, уславливаться о женитьбе перед боем с немцами, значит просто-напросто искушать судьбу.

По дороге в лагерь они встретили Слона, старательно чистившего единственный имевшийся у партизан пулемет. Он бросил на Джеймса вопросительный взгляд, и Джеймс показал ему большой палец.

Позже Джеймс подошел к Слону, чтобы помочь.

— Я гляжу, у тебя с Ливией все в порядке? — спросил Слон.

— Более чем. — Джеймс сиял. — Она собирается ждать до окончания войны, а я думаю, мы скоро поженимся.

— Вот это здорово, поздравляю! Надеюсь, вы будете счастливы. — Слон умолк, орудуя над своим пулеметом. Потом бросил: — Думаю, ты в курсе насчет моих осложнений с Эленой. Насчет давно не объявлявшегося муженька то есть.

— Да… что-то такое она мне, кажется, говорила, — сбивчиво пробормотал Джеймс.

— Теперь Рим освободили, думаю, мы сможем навести кое-какие справки.

— Наверное. Хотя… э-э-э…, все сразу не делается. Видимо, время слегка упущено.

— Понимаешь, — продолжал Слон, — если она выйдет за меня, то никак проституткой оставаться не может. Согласись, от шлюхи обычно совсем не того ждут, чтоб она каждый вечер возвращалась домой к любимому мужу и готовила ему ужин. — Он поймал взгляд Джеймса. — У меня с давних пор была блестящая идея. Просто, казалось, она из разряда тех вещей, о которых лучше не говорить.

— Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.

— Надеюсь. Жаль, что эта чертова война вот-вот окончится, — грустно сказал Слон. — Ты, понятно, на это смотришь совсем иначе. Но для меня это лучшие дни моей жизни. — Он осмотрел пулемет, который теперь был снова целиком собран. — Этой штуковине предстоит уложить не одного фрица.

Мало-помалу просачивание немецких подразделений на север превратилось в бурный поток. Передвигаясь преимущественно по ночам, — союзные истребители по-прежнему беспокоили их в дневное время, — они ринулись через горы, как будто прорвало плотину, оглашая темноту рычанием грузовиков и гулкой солдатской поступью.

— Не время, — сказал Дино. — Ждем пехоту.

И партизаны, затаившись, следили за тянувшейся мимо бесконечной процессией в серой униформе, выжидали.

Через два дня разведчики доложили, что с юга движется колонна пехоты.

Партизаны ждали до сумерек. Внезапное рычание, раскатившееся в замершем воздухе, возвестило о приближении колонны. Чуть погодя ему ответил птичий клекот.

— Войска, — сказал Слон. — Войска и грузовики. Судя по шуму, много.

— Удачи всем! — сказал Дино. — Ждите моего приказа.

Поступь приближавшихся войск стала громче, немцы неспешно шагали по долине. Вскоре их уже можно было разглядеть. В сгущавшихся сумерках немцы, как поток серой лавы, тянулись вверх по склону к тому месту, где их поджидали партизаны.

Головные грузовики уже почти миновали позиции партизан, и тогда Дино сказал:

— Давай!

В тот же миг из замаскированных окопов грянула винтовочная пальба. Немцы рассыпались и укрылись, кто как смог. И тогда другая группа партизан, засевшая на гребне позади немцев, открыла огонь, вынуждая противника двинуться назад. Правда, начальный успех был недолог. Бронемашина повела ответный огонь, а опытные и дисциплинированные немецкие солдаты стали формироваться в небольшие боевые единицы.

Если начало сражения было бурным и шумным, теперь все превратилось в сущий хаос. Атакующие стреляли не переставая, уже дула их винтовок светились в темноте, как раскаленная кочерга. Джеймс встревожено искал глазами Ливию, ее не было видно. И вот они уже врезались в немецкие позиции, и образовалась такая толчея, что уже не было возможности ни искать кого-то, ни думать ни о ком, кроме тех, кто был тут, справа и слева.

Джеймс услыхал знакомый вой, как зудение бензопилы, прорезавший шум сражения. Этот жуткий звук он знал по Анцио — заработал тяжелый пулемет «Шпандау». Распахнув боковины кузова грузовика «MG-42» где-то посреди колонны, немцы вели беглый огонь из пулемета, кося и своих, и партизан в лихорадочном стремлении переломить бой в свою сторону. Джеймс нырнул в ров и оказался рядом со Слоном.

— Этот «Шпандау» нам совершенно ни к чему, — бросил Слон. — Думаю, смогу его как-то уговорить. — Он вытащил из кармана немецкую мину. — Сейчас в любой момент им придется перезаряжать ленту.

— Я с тобой! — сказал Джеймс.

И стал поспешно вставлять в свой автомат новую обойму.

— Не стоит, — сказал Слон. — Может быть опасно. К тому же, тебе Ливию надо отыскать.

— Не дури! Тебе нужно прикрытие.

— Элене передай от меня привет, — сказал Слон, переваливаясь через край рва.

Чертыхнувшись, Джеймс впихнул обойму и двинулся следом, низко пригибаясь к земле, пуская вправо и влево короткие очереди. Внезапная резкая боль в левом плече откинула его назад. Но он видел, как Слон, подползая к огневой точке, швырнул гранату прямо в пулемет. Что-то вспыхнуло, и грузовик взлетел на воздух, превратившись в огненный шар, втянувший в себя немало немецких солдат.