— Я люблю тебя, — говорит она.

Ничего не исчезает в один миг. Она любила кого-то раньше, и я любил. Общество и Восстание и весь мир все еще там, снаружи, окружают и давят на нас. Но Лей сдерживает их поодаль. Она отбила достаточно места для нас двоих, даже если любое Общество или Восстание прикажет иначе. Она проделывала это и раньше. И самая замечательная вещь заключается в том, что она не боится сделать это снова. Когда мы влюбляемся в первый раз, мы не знаем ничего. Мы рискуем гораздо меньше, чем когда собираемся влюбиться снова.

В первой влюбленности есть нечто особенное.

Но ощущения становятся гораздо приятнее, когда я обнаруживаю, что стою на твердой земле, и кто-то держится за меня, и рассчитывает на мою помощь, и я делаю то же самое для нее.

— Помнишь, я рассказывала тебе одну историю? — спрашивает Лей. — О женщине-Лоцмане и ее возлюбленном?

— Да.

— Как ты думаешь, кто из них проявил больше храбрости? Лоцман, которая отпустила его, или мужчина, которому пришлось начать новую жизнь в новом неизвестном мире?

— Они оба были храбрецами, — высказываю я свое мнение.

Ее глаза оказываются на одном уровне с моими. Я вижу, как она закрывает их и склоняется ко мне: как раз когда мои губы встречаются с ее губами.

Мы с Каем стоим на верхней ступеньке Сити-Холла в Камасе, держимся за руки и щуримся от яркого света последнего летнего дня. Никто не замечает нас. Каждый занят своими мыслями, поднимаясь по лестнице мэрии. Кто-то выглядит нерешительно, другие пребывают в волнении.

Пожилая женщина останавливается на верхней ступеньке лестницы и бросает на меня взгляд. — Когда мы будем писать наши имена? — спрашивает она.

— Как только вы зайдете внутрь, чтобы проголосовать, — отзываюсь я.

Женщина кивает и исчезает в глубине здания.

Я гляжу на Кая и улыбаюсь. Мы только что записали нашиимена на бумаге, выбрав того, кого хотим видеть у руля власти.

— Если люди выберут Общество, это практически будет означать наш конец, — говорю я. — На этот раз, возможно, навсегда.

— Может быть, — соглашается Кай. — Или же мы попробуем сделать другой выбор.

На выборах выдвинули свои кандидатуры три человека. Лоцман представляет Восстание. Какая-то чиновница представляет Общество. И Анна представляет интересы всех остальных. Они с Элаем вернулись в Камас по нашей просьбе. — Что слышно о Хантере? — спрашивает Кай у Анны, и та отвечает: — Я знаю, куда он ушел, — и в ее улыбке смешиваются печаль и надежда, чувства, знакомые мне слишком хорошо.

Это голосование — достаточно объемная и невероятная задача, прекрасный и ужасный эксперимент, и по многим причинам он может пойти не так. Я думаю о том множестве маленьких белых бумажек в урне, обо всех тех людях, научившихся писать, по крайней мере, свои имена. Что они выберут?

Что станет с нами, с нашими землями, с голубым небом и красными скалами и зеленой травой?

Но, напоминаю я себе, Общество больше не сможет отнять у нас все это, пока мы сами не допустим. Мы можем вернуть свои воспоминания, но для этого нам придется разговаривать друг с другом и доверять друг другу. Если бы мы поступали так раньше, то гораздо быстрее нашли бы лекарство. Кто знает, почему тот мужчина засеивал свои поля? Возможно, он знал, что нам понадобятся те цветы для лекарства. А может, он, как и моя мама, просто находил их красивыми. Но в красоте мы находим ответы гораздо чаще, и это факт.

Кажется, нам предстоит пройти тяжелый период. Но мы уже, все вместе, прошли через чуму и мутации. Те, кто верил в Общество, и те, кто верил в Восстание, и даже те, кто верил во что-то совсем иное, — все трудились плечом к плечу, ухаживая за неподвижными. Кто-то сбежал, кого-то убили. Но многие постарались спастись.

— За кого ты проголосовал? — шепчу я Каю, пока мы спускаемся с лестницы.

— За Анну, — отвечает он и улыбается. — А ты?

— Анна, — отвечаю я.

Надеюсь, она победит.

Пришло время Аномалиям и Отклоненным заявить о своих правах.

Но позволим ли мы им?

В дебатах, передаваемых через экраны портов, чиновница разговаривала четко, лаконично, озвучивая сухую статистику. — Разве вы не видите, что подобное уже происходило раньше? — вопрошала она. — Все, что вы делаете, уже делалось в прошлом. Вы должны позволить Обществу снова оказать вам помощь. И на сей раз, обещаю, мы предоставим вам больше возможностей для самовыражения. Дадим больше выбора. Но, оставив слишком много простора для ваших проектов, что произойдет?

Мы что-нибудь сочиним. Мы что-нибудь споем, подумала я.

— Да, — сказала чиновница, словно прочитав мои мысли, словно она знала мысли каждого в Обществе. — Именно. Вы напишете те же книги, что и предыдущие авторы. Сочините те же стихи: они так же будут про любовь.

Она права. Мы сочиним стихи о любви и расскажем истории, услышанные ранее в том или ином варианте. Но это будет нашпервый раз, наши переживания и истории.

Я вспоминаю, что сказала Анна о нас троих.

Лоцман. Поэт. Медик.

Они есть в каждом из нас. Я верю в это. Верю, что у каждого человека есть путь, куда лететь, есть строчка для стихотворения, чтобы записать его для всех, есть рука, которая вылечит.

Ксандер прислал нам письмо, в котором сообщил, где он сейчас находится. Он написал послание своей рукой. В первый раз я увидела его письмо, и аккуратные строчки букв вызвали слезы на глазах.

Я живу в горах. Лей тоже здесь. Передай, пожалуйста, моим родным, что со мной все хорошо. Я счастлив. И когда-нибудь я вернусь.

Я надеюсь, что это правда.

Мама и Брэм ждут нас на спуске у реки.

— Вы уже проголосовали? — спрашивает Брэм. — Как все прошло?

— Все было тихо, — отвечаю я, вспоминая огромный зал, забитый людьми, скрип карандашей на бумаге, имена, записываемые медленно и аккуратно.

— Я должен был голосовать, — говорит Брэм.

— Должен был, — соглашаюсь я. — Но они остановились на пределе семнадцать лет.

— Банкетный возраст, — кривится брат. — Думаешь, я собираюсь отмечать свой банкет?

— Возможно. Но я надеюсь на обратное.

— У меня есть для вас кое-что, — произносит Кай. Он вынимает руку из кармана и показывает пробирку с образцами ткани дедушки, одну из тех, что мы нашли в Каверне, ту, что Кай припрятал для меня внутри дерева.

— Когда ты ее достал? — удивляюсь я.

— Вчера, — отвечает Кай. — Мы снова вылетали в Отдаленные провинции в поисках выживших. — После того как мутировавшую чуму взяли под контроль, Лоцман позволил Каю и некоторым другим пилотам заняться поисками неподвижных, таких как Патрик и Аида. Их надежда основывалась на том, что больные нашли дорогу к старому лагерю Восстания, тому самому, который на карте был обозначен рядом с озером.

И до сих пор мы продолжаем искать.

— Вот эту я тоже прихватил, — добавляет он. — Это та, которую украл Элай. — Кай раскрывает ладонь, и я читаю этикетку на пробирке. Вик Робертс.

— Я думал, ты не веришь в эти пробирки, — говорит Брэм.

— Не верю, — соглашается Кай. — Но я думаю, ее нужно отдать тем, кто любил его, и пусть они решают, что с ней делать.

— Думаешь, она примет ее? — спрашиваю я у Кая. Несомненно, он говорит о Лей.

— Думаю, да. А затем простится с ней.

Потому что теперь она любит Ксандера. Она сделала выбор снова полюбить.

Время от времени на меня накатывала злость на дедушку за то, что он не уточнил, какое именно стихотворение он хотел, чтобы я нашла. Но сейчас я поняла, что он дал мне. Он дал мне выбор. Вот чем это было всегда.

— Как тяжело это делать, — говорю я, зажав в руке пробирку. — Хотела бы я сохранить те стихи. Так было бы легче, у меня бы осталась частичка дедушки.

— Иногда бумага это всего лишь бумага, — произносит мама. — Слова — лишь слова, лишь способ записать настоящие вещи. Не бойся помнить это.