Я не совсем понимаю, как все это связано со мной.

Она пытается объяснить. — Я хочу сказать, что ты нашел правильный путь в жизни. Ты был рожден, чтобы помогать людям, и ты всегда найдешь способ сделать это, неважно, где будешь находиться. Как эти красные нерки [3], рожденные, чтобы находить свой путь из океана к дому.

— Спасибо тебе, — говорю я.

Одно мгновение я думаю о том, чтобы все ей рассказать, включая и то, на что я пошел, чтобы добыть синие таблетки. Но останавливаю себя. — Мне пора возвращаться на работу, — говорю я Лей, выплескиваю остатки воды из своей фляжки на розы, растущие у скамьи, и направляюсь к двери.

***

Я пробираюсь по задворкам домов в Кленовом городке, вдоль колеи для доставки еды. У меня в голове раздается тихий скрип тележек, хотя время позднее, и пищу уже не развозят. Когда я прохожу мимо дома Кассии, мне хочется протянуть руку и дотронуться до ставней, или постучать в окно, но я, конечно, не делаю этого.

Я приближаюсь к городской площади, где расположены парки отдыха, и не успеваю даже удивиться, как передо мной появляется архивист. — Мы сейчас рядом с бассейном, — говорит он.

— Я знаю. — Это место находится в окрестностях моего дома, и я точно знаю, куда пришел. Прямо перед нами вырисовывается острый белый край вышки для прыжков в воду. Наше перешептывание во влажном ночном воздухе звучит подобно стрекоту крыльев саранчи.

Он стремительно перемахивает через забор, и я следую за ним. Я уже хочу сказать, что «Бассейн закрыт. Нам нельзя быть здесь», но, очевидно, что мы уже внутри.

У подножья вышки нас ожидает группа людей. — Все, что тебе нужно сделать, — это взять у них кровь, — сообщает мне архивист.

— Зачем, — спрашиваю я, холодея.

— Мы собираем образцы тканей для сохранения, — объясняет архивист. — Мы сами хотим этим управлять. Ты ведь знал об этом.

— Я думал, мы возьмем образцы обычным путем, — говорю я. — Ватными тампонами, а не иглами. Вам ведь нужно совсем немного ткани.

— Этот способ лучше, — отвечает архивист.

— Вы не крадете у нас, в отличие от Общества, — обращается ко мне одна из женщин, ее голос тих и спокоен. — Вы берете нашу кровь и возвращаете обратно, — она вытягивает свою руку. — Я готова.

Архивист передает мне кейс. Открыв его, я вижу стерильные пробирки и упакованные в пластик шприцы. — Начинай, — говорит он мне. — Уговор есть уговор. Когда ты закончишь, таблетки будут у тебя. Больше тебе ничего не нужно знать.

Он прав. Я даже не стараюсь понять сложную систему сделок и комиссий. И уж конечно я не хочу знать, какую цену заплатили эти люди, чтобы оказаться здесь. Одобрена ли эта сделка другими архивистами, или этот человек ведет торговлю за их спинами?

Во что я ввязался? Ведь я даже не подозревал, что черный рынок крови будет платой за синие таблетки.

— Вы рискуете быть пойманными, — говорю я.

— Нет. Все будет нормально.

— Пожалуйста, — просит женщина. — Мне нужно возвращаться домой.

Я надеваю перчатки и готовлю шприц. Все это время она стоит с закрытыми глазами. Я ввожу иглу в вену у сгиба локтя. Женщина испуганно вскрикивает. — Я почти закончил, — успокаиваю ее. — Потерпите. — Я вытягиваю шприц и разглядываю. Ее кровь темная.

— Спасибо, — говорит женщина. Архивист протягивает ей кусочек ваты, которой она зажимает внутреннюю сторону руки.

Как только я заканчиваю свою работу, архивист дает мне синие таблетки. А затем обращается к людям: — Через неделю приходите снова, и приводите своих детей. Вы ведь хотите быть уверены, что их образцы тоже сохранятся?

— Я не приду через неделю, — сообщаю я архивисту.

— Почему нет? — спрашивает он. — Ты оказываешь им услугу.

— Нет. Наука еще не дошла до того, чтобы возвращать людей к жизни.

Если бы было по-другому, размышляю я, уверен, люди уже использовали бы такую возможность. Например, Патрик и Аида Маркхем. Если бы существовал способ вернуть их сына, они бы им воспользовались.

Уже дома, при помощи небольшого скальпеля, украденного из медцентра, я совершаю уникальную для меня операцию: очень аккуратно разрезаю таблетки, скручиваю кусочки бумаги и заталкиваю их внутрь. Затем держу упаковку над сжигателем мусора, чтобы снова склеить таблетки.

Это занятие занимает у меня почти всю ночь, а утром я подскакиваю от криков, потому что офицеры увозят Кая. И совсем скоро после этого уезжает Кассия, и, благодаря мне, у нее есть при себе запас синих таблеток.

***

Я возвращаюсь в свое крыло проверить пациентов. — Есть какие-нибудь необычные реакции на лекарство? — спрашиваю я.

Медсестра качает головой. — Нет. У пятерых реакция благоприятная. А остальные, включая больного с сыпью, пока без изменений. Конечно, прошло совсем мало времени. — Ей нет нужды разъяснять то, что мы оба и так знаем: обычно к этому времени уже появляется хоть какая-то реакция. Так что дела плохи.

— У кого-нибудь еще появилась сыпь?

— Мы не осматривали их со времени прибытия, — отвечает она. — Прошло меньше получаса.

— Давайте сделаем это сейчас, — предлагаю я.

Мы осторожно переворачиваем одного пациента. Ничего. Другого — ничего.

Но у третьей пациентки сыпь выскочила по всему телу. Пятна еще не такие красные, как у первого больного, но эта реакция, безусловно, нетипична.

— Вызовите вирусолога, — окликаю я одного врача. Мы аккуратно переворачиваем женщину, и у меня перехватывает дыхание. Из ее рта и ноздрей сочится кровь.

— У нас пациент с другими симптомами, — сообщаю через порт главному врачу. Прежде чем он успевает сказать что-то в ответ, из моего мини-порта раздается еще один голос, вирусолога. — Кэрроу?

— Да?

— Я исследовал геном вируса, взятый у пациента с периферийной сыпью. В белковой оболочке гена выявился дополнительный экземпляр нейронных включений. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я понимаю.

Мутация находится прямо у нас в руках.

Вечерние сумерки окрашивают белые стены в золото. Небо холодное и синее, за исключением того места, где солнце садится за горизонт. Именно в это время, каждый день, мы собираемся вместе. Один человек расскажет двум, два скажут четырем, это увеличивается в геометрической прогрессии, и в течение нескольких недель мы имеем то, что я называю нашим собственным прорывом.

Я не знаю, кто первым начал называть это место Галереей, но название прижилось. Я рада, что люди проявляют интерес даже к такой мелочи, как название нашего места. Больше всего мне нравится тот момент, когда я слышу шепот тех, кто здесь впервые. Они стоят перед стеной со слезами на глазах, и прикрывают рты ладонями. Хотя я могу ошибаться, но думаю, что многие из них чувствуют себя так же, как и я, всякий раз, когда прихожу сюда.

Я не одинока.

Если у меня есть запас времени, то я остаюсь здесь и учу любого желающего, как надо писать. В первый раз они увидели, как я что-то написала, и начали повторять за мной, сначала неуклюже, потом все более уверенно.

Я учу их писать печатными буквами, а не прописными, как научил меня Кай. Печатные буквы легче, потому что знаки стоят отдельно, и линии четкие. А вот соединять их вместе — писать без остановок, непрерывным движением, — это самое трудное для изучения, это так непривычно для наших рук.

Время от времени я пишу прописью, поэтому не теряю чувство связи с тем, что записываю, и, что более важно, с Каем.

Когда я пишу, не отрывая прутика от земли или карандаша от бумаги, то вспоминаю Хантера и его людей, как они рисовали голубые линии на своей коже, а затем на коже соседа.