— Родители делают самые странные вещи, когда видят явную опасность, грозящую их детям.

— Но Патрик не сделал такого с Каем, — сердито говорю я.

— Я полагаю, — произносит Анна, — он хотел выполнить просьбу родителей Кая — чтобы у их ребенка был шанс покинуть Отдаленные провинции. Я уверена, что тетя и дядя Кая вовсе не желали отказываться от него. Ссылка одного сына чуть не убила их. И потом, когда в течение многих лет не происходило ничего страшного, они стали задаваться вопросом, правильно ли они поступили, отослав его. — Анна глубоко вздыхает. — Хантер, должно быть, рассказал тебе, что я оставила его одного вместе с дочерью. С моей внучкой Сарой.

— Да, — киваю я. Я видела, как Хантер хоронил Сару. Я видела строчку на ее могиле — Когда июньский ветер рвет их пальцами с цветов.

— Хантер никогда не упрекал меня, — говорит Анна. — Он знал, что я должна была перевести людей. Времени было в обрез. Те, кто остались, погибли. Я оказалась права.

Она смотрит на меня. Ее глаза очень темные. — Но я виню себя. — Она вытягивает руку, сгибая пальцы, и мне чудятся следы голубых линий на ее коже, а может, это всего лишь вены. Сложно сказать в тусклом свете больницы.

Анна встает. — Когда у тебя следующий перерыв? — интересуется она.

— Я даже не знаю.

— Я постараюсь найти и привести Элая и Хантера повидаться с тобой. — Анна наклоняется и касается плеча Кая. — И с тобой.

После того, как она уходит, я наклоняюсь к Каю. — Ты все слышал? — спрашиваю я у него. — Ты слышал, как сильно твои родители любили тебя?

Он не отвечает.

— И я люблю тебя, — говорю я ему. — Мы по-прежнему ищем для тебя лекарство.

Он не шевелится. Я рассказываю ему стихи, и говорю, что люблю его. Снова и снова. Я смотрю на него и думаю, что жидкость, перетекающая в его вены, помогает; вот на его лицо возвращается румянец, подобно тому, как солнце на заре освещает камень.

Сначала возвращается ее голос. Чудесный и ласковый голос. Она все еще рассказывает мне стихи.

Затем возвращается боль, но сейчас она другая. Мои мышцы и кости привыкли к страданию. Но теперь боль перешла глубже. Это инфекция распространилась?

Кассия хочет, чтобы я помнил: она меня любит.

А боль хочет сожрать меня.

Хотел бы я иметь одно без другого, но в этом-то главная проблема живых.

У тебя нет возможности выбирать глубину страданий или степень радости.

Я не заслуживаю ни ее любви, ни этой болезни.

Что за глупая мысль! Вещи происходят независимо от того, заслуживаешь ты их или нет.

Пока что я выдерживаю боль благодаря мелодичности ее голоса. Я не хочу думать о том, что случится, когда она уйдет.

Сейчас она рядом и она любит меня. Она повторяет это снова и снова.

Ксандер находит меня рядом с Каем. — Лейна послала за тобой, — говорит он. — Пора возвращаться к работе.

— Кай оказался без капельницы, — объясняю я. — Я хочу остаться здесь, пока ему не станет лучше.

— Этого не должно было случиться, — говорит Ксандер. — Я передам Океру.

— Хорошо. — Гнев Окера гораздо сильнее повлияет на лидеров деревни, чем мой.

— Я вернусь, — говорю я Каю, в надежде, что он все же слышит. — Как только смогу.

***

За лазаретом деревья растут впритык к деревенским постройкам. Ветви поскрипывают и что-то напевают, когда ветер трет их друг о друга. Сколько здесь жизни! Травы, цветы, листья, и люди, которые ходят, говорят, живут.

— Мне так жаль, за эти синие таблетки, — говорит Ксандер. — Я... ты могла умереть. Я так виноват.

— Нет, — отвечаю я. — Ты не знал.

— Ты никогда не принимала таблетку? Нет же?

— Принимала. Но со мной все хорошо. Я продолжала идти.

— Но как? — удивляется он.

Я продолжала идти, думая о Кае. Но как я могу сказать это Ксандеру?

— Я просто шла, — повторяю я. — И записки в таблетках тоже помогли.

Ксандер улыбается.

— На одной записке ты упомянул про секрет, — продолжаю я. — В чем он заключался?

— Что я член Восстания, — отвечает Ксандер.

— Такой ответ приходил мне в голову, — говорю я. — Ты говорил мне это через порт, не так ли? Не на словах, конечно, но я подумала, что именно это ты пытался сказать.

— Ты права. Я говорил тебе. Это был не такой большой секрет. — Он ухмыляется, но тут же серьезнеет. — Я все хотел спросить тебя насчет красной таблетки.

— Она действует на меня, и я не иммун.

— Ты уверена?

— Мне давали ее в Центре, я точно знаю.

— Восстание заверило меня, что у тебя есть иммунитет и к красной таблетке, и к чуме, — говорит Ксандер.

— Тогда они либо лгали тебе, либо ошибались, — отвечаю я.

— Это значит, что ты не была защищена от первоначальной чумы. Ты заболела? Они давали тебе лекарство?

— Нет, — я поняла, какую головоломку он пытается решить. — Если красная таблетка действует на меня, значит, ребенком мне не прививали иммунитет. Таким образом, я просто обязана была заболеть. Но этого не случилось, на мне лишь появилась красная метка.

Ксандер качает головой, пытаясь найти объяснение. Я тоже перебираю варианты. — На меня действует красная таблетка, — говорю я. — Зеленую я никогда не принимала. И я выжила после синей.

— А кто-нибудь еще выживал после приема синей таблетки? — спрашивает Ксандер.

— Я не слышала о таком. Со мной была Инди, и она поддерживала меня. Возможно, в этом вся разница.

— Что еще случилось в ущельях? — интересуется Ксандер.

— Очень долгое время мы никак не могли встретиться с Каем, — рассказываю я. — Нас забросили в деревню, полную Отклоненных. Потом мы втроем сбежали в Каньон; я, мальчик, который умер, и Инди.

— Инди влюблена в Кая, — произносит Ксандер.

— Да. Сейчас, думаю, да. Но сначала это был ты. У нее есть привычка красть вещи. Она стащила мою микрокарту и чей-то мини-порт, и при любом удобном случае разглядывала твое лицо.

— Но, в конце концов, она влюбилась в Кая, — говорит Ксандер. Я улавливаю горечь в его голосе, но не такую, как, бывало, слышала раньше.

— Они летали на одном корабле, — говорю я. — И все время были вместе.

— Ты, кажется, совсем не злишься на нее.

Так и есть. Был момент шока и боли, когда Кай сказал, что она поцеловала его, но все забылось, когда Кай заболел. — Она делает все по-своему, — объясняю я. — Поступает так, как ей удобно. — Я качаю головой. — Невозможно долго обижаться на нее.

— Я не понимаю, — говорит Ксандер.

И я не думаю, что он поймет. Он не знает настоящую Инди; он никогда не видел, как она лжет и мошенничает, когда хочет что-то получить, он не понимает, что за всем этим прячется странная необъяснимая честность, присущая только ей. Он не видел, с какой ловкостью она провела нас через бурлящие серебристые воды, несмотря на все препятствия. Он даже не знал, как она любит море, или как сильно ей хотелось надеть синее шелковое платье.

Некоторые вещи нельзя оценивать по отдельности. Я могла бы рассказать ему все, что произошло в Каньоне, но он все равно не был там со мной.

И то же самое с ним. Он мог бы рассказать мне все о чуме и о мутациях, и все, что он видел, но все равно, меня там не было.

Я смотрю на лицо Ксандера и вижу, что он все понял. Он сглатывает, собирается что-то спросить. Но задает вопрос, которого я точно не ожидала.

— Ты когда-нибудь писала что-то для меня? Кроме того сообщения, я имею в виду.

— Так ты получил его.

— Все, за исключением последних строк, — отвечает он. — Они были подпорчены водой.

Мое сердце сжимается. Значит, он не знает, что я просила его больше не думать обо мне, как прежде.

— Меня все мучил вопрос, писала ли ты когда-нибудь стихотворение для меня.

— Подожди, — говорю я. Тут нет бумаги, но зато есть палка и темная грязь на земле, именно так, в конце концов, я училась писать. Мгновение я колеблюсь, оглядываюсь на лазарет, но затем понимаю, Время держать это в глубокой тайне давно прошло. И если я осмелилась поделиться своим умением с каждым человеком в Центре, то к чему скрываться от Ксандера?