И все же, я чувствую, что писать для Ксандера, это слишком лично. Это означает нечто большее.

Я закрываю глаза на мгновение, пытаясь сосредоточиться, а потом оно приходит ко мне, стихотворение со словами, которые заставляли меня думать о Ксандере. Я начинаю писать. — Ксандер, — говорю я, останавливаясь.

— Что? — спрашивает он, не отрывая глаз от моих рук, как будто они сейчас сотворят чудо, и он станет свидетелем этого.

— В Каньоне я думала и о тебетоже. Мне снились сны о тебе.

Теперь он смотрит на меня, и я понимаю, что не могу выдержать его взгляд; какое-то чувство глубоко внутри заставляет меня опустить глаза, и я пишу:

Ксандер читает через мое плечо, его губы шевелятся. — Медик, — тихо произносит он, боль искажает его лицо. — Думаешь, я умею исцелять людей, — спрашивает он.

— Да.

В этот момент, прямо перед нами несколько деревенских детишек перебегают дорогу. Мы с Ксандером одновременно застываем, провожая их взглядом.

Они играют в игру, которую я никогда раньше не видела, притворяются другими существами. Каждый ребенок одет, как животное. У кого-то трава заменяет шерсть, другие использовали листья для перьев, а у многих крылья сделаны из связанных пучком веток и из одеял, которые еще пригодятся ночью, чтобы согреться. Повторное использование природных материалов и старья для создания чего-то нового напоминает мне о Галерее, и я подумала, вдруг люди из Центра нашли другое место, чтобы собираться и делиться, а может, у них нет больше времени на все это, из-за мутации и из-за того, что никакого исцеления не предвидится.

— А что, если бы мы могли делать так же? — спрашивает Ксандер.

— Что? — не понимаю я.

— Быть тем, кем пожелаем, — говорит он. — Что, если бы в детстве нам разрешали так наряжаться?

Я уже думала об этом, особенно когда была в Каньоне. Кто я? Кем я должна быть? Я думаю, как мне повезло, несмотря на давление Общества, что я могла мечтать о многих, таких безумно смелых вещах. Частично этому, конечно, способствовал дедушка, который всегда подталкивал меня.

— Помнишь Орию? — спрашивает Ксандер.

Да. Да. Я помню. Все события. Все снова так четко и близко; мы вдвоем, Обрученные, держа друг друга за руки, возвращаемся домой с банкета. Одной рукой я обнимаю Ксандера за шею, а другой засовываю компас под его рубашку, чтобы он спрятал артефакт Кая от чиновников. Даже тогда, мы втроем делали все возможное, чтобы сохранить доверие друг к другу.

— Помнишь тот день, когда мы сажали новые розы? — спрашивает он.

— Помню, — говорю я, вспоминая о том единственном нашем поцелуе, и сердце сжимается от боли за нас обоих. Горный воздух слишком свеж, даже летом. Ветер жалит, путает волосы, вызывает слезы на глазах.

Стоять с Ксандером посреди гор это все и ничто, и совсем не похоже то, как стоять на краю Каньона вместе с Каем. Я беру Ксандера за руку. Моя ладонь запачкалась от рисования, я смотрю на нее и думаю о Ксандере, о свисающих корнях новых роз; ветер дует и дети танцуют у деревенского камня, и еще одно, легкое, как воздух, тополиное семя воспоминаний приходит на ум:

Руки моей матери измазаны грязью, но я могу разглядеть белые линии на ладонях, когда она поднимает саженцы. Мы стоим в Питомнике со стеклянной крышей, и его испарения сталкиваются с прохладой весеннего утра.

— Брэм вовремя успел на учебу, — говорю я.

— Спасибо, что дала мне знать, — благодарит она с улыбкой. В те редкие дни, когда и она, и отец рано уходят на работу, мне полагается провожать Брэма на поезд в начальную школу. — Куда теперь пойдешь? У тебя есть еще немного времени до начала работы.

— Может, загляну к дедушке, — говорю я. Будет нелишне отвлечься от ежедневной рутины, ведь скоро состоится Банкет дедушки. Как и мой. Так что нам есть, что обсудить.

— Конечно, — соглашается мама. Она пересаживает саженцы из плошек, где они были посеяны рядками, в их новые дома, маленькие горшочки с питательным субстратом.

— Корней не так уж много, — замечаю я.

— Пока нет. Но потом их будет больше.

Я быстро целую ее и убегаю. Больше нельзя задерживаться на ее работе, нужно успеть на аэропоезд. Я встала пораньше вместе с Брэмом, и это дало мне немного свободного времени, но не достаточно.

Весенний ветер игрив, он толкает меня в одну сторону и тянет в другую. Он кружит в воздухе последние осенние листья, и мне становится интересно: если я спрыгну с платформы аэропоезда, поймает ли меня ветер и закружит?

Я не могу думать о падении, не подумав о полете.

Я могла бы взлететь, думаю я, если бы нашла способ смастерить крылья.

По дороге к станции я прохожу мимо заросшего Холма, когда слышу оклик: — Кассия Рейес? — спрашивает работница. Ее одежда на коленях заляпана грязью, как и у моей мамы, когда она погружается в работу. Совсем молодая девушка, на несколько лет старше меня, в руке она держит саженцы с длинными переплетенными корнями. Интересно, на посадку несет или выкорчевала?

— Да? — отвечаю я.

— Мне нужно поговорить с тобой, — говорит она. Из-за ее спины появляется мужчина. Они примерно одного возраста, и что-то подсказывает мне, чтоОни могли бы быть отличной Парой . Мне никогда не позволялось взбираться на Холм, и я оглядываюсь на буйно разросшийся лес за спинами рабочих. Интересно, каково это — побывать в таком диком месте?

— Нам нужно, чтобы ты отсортировала кое-что для нас, — говорит мужчина.

— Простите, — я возобновляю шаг. — Я сортирую только на работе. — Они не чиновники, и даже не мои начальники или руководители. Это не положено по протоколу, и я не буду нарушать правила ради незнакомцев.

— Это может помочь твоему дедушке, — говорит девушка.

И я останавливаюсь.

— Кассия? — спрашивает Ксандер. — С тобой все в порядке?

— Да, — отвечаю я. Я все еще смотрю на свою руку, желая, чтобы я могла сжать ее посильнее вокруг оставшейся части воспоминания. Я знаю, что это относится к потерянному дню красного сада. Я уверена в этом, хотя и не могу сказать, почему.

Ксандер, похоже, собирается сказать что-то еще, но дети снова возвращаются в своей игре, нарезая круги вокруг деревенского камня. Они громко смеются, как и полагается детям. Маленькая девочка улыбается Ксандеру, и он улыбается в ответ, протягивая руку, чтобы прикоснуться к ее крылу, но девочка не вовремя уворачивается, и он ловит воздух.

Мы с Окером работаем на автомате, почти как роботы; мы обязаныотыскать это лекарство, вот только Окер сосредоточен на другом деле. Уже через несколько дней я привык к рутинной работе в лаборатории: мы работаем, когда Окер приказывает работать, и отдыхаем, когда Окер приказывает отдыхать. Иногда я выхватываю взглядом Кассию в сортировочных помещениях, но большую часть времени я провожу, составляя смеси по рецептам Окера.

Окер ест свои порции пищи прямо здесь, в лаборатории, даже не присаживаясь ни на миг. Поэтому и мы все делаем то же самое: встаем вокруг стола и жуем свою еду, поглядывая друг на друга. Возможно, сказывается напряженность ситуации и поздние часы, но в такие минуты мне всегда хочется дико рассмеяться. Все разговоры за обедом сводятся к обсуждению того, насколько хорошо идут дела с пробами лекарства. В отличие от остальных Окер обычно молчит, если все идет хорошо. А вот если что-то идет не так, его бывает не заткнуть.