На уроке английского Доун улыбнулась Уиллу и засмотрелась на рисунки у него в тетради.

— Хорошо ты ришуешь, — похвалила она.

— Да ну, — застеснялся Уилл.

— Ты где-нибудь училша ришованию?

— Нет. Так, малюю от скуки.

Доун встрепенулась, слушая его.

— У тебя иноштранный акцент. Ты англичанин?

— Нет, я из Африки.

— Иж какой штраны?

— Южная Африка, Родезия.

— А-а… — Доун сощурилась. — Ты жил в шегрегированном общештве?

— Что?

— В шегрегированном общештве. Шреди рашиштов.

— Выходит, так, — согласился Уилл. — Но я не расист.

— У ваш был повар или шадовник? — В голосе Доун послышалось недоверие.

Уилл помолчал.

— Мне было тогда восемь лет.

— Все равно ты экшплуатировал черных!

Уилл опешил. Никогда прежде его не обвиняли ни в чем подобном. И самое обидное — услышать такое из прелестных губок Доун Снедекер.

— Мы расисты?

— Что за чепуха! — сказала вечером Джулия в прачечной самообслуживания.

В их новом доме не было стиральной машины, и белье носили в прачечную за три квартала. Джулиус доставал одежду зубами, а Маркус нахлобучил на макушку груду трусов.

— Джулиус! Маркус! Вы же не дикари! — вскинулась Джулия.

— Одна девочка в школе назвала меня расистом. Это правда? — спросил Уилл, отбирая у Джулиуса простыню, пока тот не поволок ее по грязному линолеуму.

— Уилл, разве ты считаешь белых высшей расой?

— Нет, конечно. — Уилл нахмурился. — Но она так сказала, потому что у нас был повар и садовник и мы жили в Родезии…

— Кто сказал?

— Так, — отмахнулся Уилл, — никто.

— Послушай, — объяснила Джулия, — некоторые на самом деле считают белых высшей расой и верят в их превосходство. А мы не верим. Значит, никакие мы не расисты.

Уилл как будто успокоился.

— При всем при том, — продолжала Джулия, — Америка — страна двойной морали. Законы здесь гуманные, но во многих кварталах люди отказываются продавать дома негритянским семьям. На каждого южноафриканского расиста найдется расист в Америке, просто нет для них ни законов, ни отдельных туалетов.

Во время обеда, заметив Уилла на другом конце стола, Доун высказалась начистоту:

— Не хочу шидеть ш тобой за одним штолом. — На воротничке у нее красовался значок: «Свободу Анжеле Дэвис».

— Что?

— Не хочу шидеть за одним штолом ш рашиштом.

— Я же сказал, я не расист.

— Рашишт.

Больше Уилл ни с кем не дружил. Некому было за него вступиться.

За несколько недель Доун сколотила вокруг себя кружок единомышленников. Они сидели в школьном дворе скрестив ноги, распевали песни Боба Дилана и плели пояса макраме.

И вновь, как прежде, Уиллу отчаянно захотелось обрести товарищей. И в товарищи ему навязался Кэлвин Тиббс.

У Кэлвина Тиббса не было подбородка — огромная голова сужалась книзу, точно перевернутая груша. На уроке немецкого у мистера Штаубена Кэлвин сел позади Уилла и принялся его расспрашивать. От него несло куревом. Футболка пропахла потом и машинным маслом, а тяжелые ботинки отбивали по полу дробь. Кэлвин знал, где находится Родезия.

— Это в Южной Африке, да?

— Да, — подтвердил Уилл.

— У вас умеют обращаться с черномазыми, так ведь?

— Как это?

— Ну, у вас есть и автобусы только для белых, и фонтанчики для питья только для белых — как раньше у нас на Юге.

Восхищение Кэлвина смутило Уилла, но спорить он не стал. Кэлвин был силач, расталкивал малышей в коридорах. И Уилл молчал до самого дома.

— Да, сынок, — признала Джулия, — в этом городе тоже полно расистов.

— Так зачем же мы сюда приехали?

— Потому что в Америке хотя бы есть законы против расизма. Это уже шаг вперед. Америка — это будущее Южной Африки.

— А есть где-нибудь страна — будущее Америки? — спросил Уилл. — Где люди просто живут мирно?

Джулия слабо улыбнулась:

— Люди пока не научились жить мирно.

Кэлвин каждый день прохаживался насчет «черномазых», и Уилл замечал согласные улыбки других белых ребят. Сколько еще в классе Кэлвинов? Неужели они множатся, как пластмассовые Никсоны в ночь проказ? Вот бы обменять угнетенных негров Южной Африки на белых расистов Америки. Уилл представил на удивление простой, мирный обмен: на восток, в Африку, отплывает целый теплоход Кэлвинов в промасленных футболках; они топочут башмаками, полеживают в шезлонгах, играют в бридж, а всемогущий бог Посейдон сует им за шиворот селедок. Где-то на середине пути они замечают теплоход с чернокожими, идущий навстречу. Пассажиры, завидев друг друга, замирают на миг, раздаются протяжные оглушительные гудки, а люди на борту теплоходов машут на прощанье: скатертью дорожка!

На уроке физкультуры Кэлвин выбрал Уилла четвертым в свою бейсбольную команду.

— Сюда, Мистер Ро-одезия! Мистер Ро-одезия с нами! — Кэлвин, по обыкновению, лениво ухмылялся, и почти все поняли, что он имел в виду, хотя бейсбол был тут вовсе ни при чем.

Вечером, когда Уилл вернулся из школы, Говард и Джулия хмуро осматривали фасад дома.

— Видишь, на ладан дышит, — сетовал Говард. — Через пару лет останется груда развалин.

— Ну и что же нам, по-твоему, делать? — спросила Джулия. Облупленный фасад с трещинами в деревянных карнизах нравился ей, придавал дому очарование в ее глазах.

— С крыши крыльца стекает дождевая вода, и балки прогнили насквозь. Срочно нужен ремонт, или беды не миновать.

Джулия мельком взглянула на сыновей и сказала, тщательно подбирая слова:

— Милый, мы не можем позволить себе ремонт.

Но Джулиус навострил уши: он помнил уверения матери перед отъездом с Университетских Гор, что денег в семье хватает.

— Ты же говорила, что у нас полно денег! — закричал он.

— Да, сынок, — отозвалась Джулия.

— Много денег не нужно, — сказал Говард. — Я сам справлюсь.

— Милый, ты же никогда не занимался ремонтом.

— Тем более стоит взяться, — отозвался Говард. — Люблю новые дела.

Джулия заметила, что Говард за последний год сильно сдал; тем более отрадно, что он с таким жаром берется за новое начинание.

— Тебе понадобится помощь, милый.

— Вот, три сына! — Говард положил руки на плечи ребятам. В тот миг в нем чувствовалась сила, а Уилл и близнецы с опаской оглядывали крыльцо.

Джулиус осторожно спросил:

— Будем таскать тяжести?

— Таскать, пилить, строить, забивать гвозди! Здорово повеселимся!

Ободренная решимостью мужа, Джулия понадеялась, что ремонт его расшевелит, а ее невнимание к дому, возможно, говорит о невнимании к семье из-за работы. Взвесив все про себя, Джулия дала согласие.

В выходные Говард вместе с сыновьями принялся за замену четырех прогнивших балок новыми, сосновыми. Новые опоры казались Уиллу слишком тонкими, чтобы удержать крышу крыльца, и таким же хрупким казался отец. В костюме Говард выглядел высоким и представительным, а в джинсах и красной фланелевой рубашке видно было, какой он на самом деле щуплый.

— Папа, эти столбы точно удержат крышу? — спросил Уилл.

— Конечно.

В доказательство Говард что есть силы стукнул по одной из балок молотком. Отвалился кусок потолка, осыпав Джулиуса черной пылью.

— Надо отскребать побелку и красить, — вздохнул Говард. — Добавлю в список дел.

Чуть позже Джулия подозвала к себе Уилла и спросила, как успехи. Уилл почувствовал, что маму больше волнует отец, чем ремонт.

— Просто боюсь, как бы он не покалечился, — призналась она.

Пообещав присмотреть за отцом, Уилл задал маме вопрос, мучивший его все выходные:

— Мам, как мне играть в команде Кэлвина, если он расист?

— Если тебе неприятно, отчего не попроситься в другую команду?

— Тогда я наживу врага и меня посадят на скамейку запасных, потому что я иностранец.

Джулия вздохнула.

— Как сказал Гамлет, «так всех нас в трусов превращает мысль». Подумаешь, бейсбол, сынок.