– Я весь превратился в слух, – ответил я, стараясь не выказывать своего неудовольствия.

– Фамилия Каравида – так же как и фамилия Десместре – была весьма распространенной в эпоху процветания квартала Эль-Каль. Когда этот Исаак переехал сюда из Германии, ему, наверное, казалось, что он вернулся на родину своих предков. Он вел аскетический образ жизни, но при этом был довольно богатым человеком, хотя мне и не известно, чтобы он чем-то промышлял здесь, в Хероне. Он жил один, в таком же небольшом доме, как этот, и занимался исключительно научными исследованиями.

– Этакий каббалист XX века, который искал энергию, исходившую от его умерших предков, – добавил, усмехнувшись, я.

– Что-то вроде того, однако Исаак Каравида отнюдь не ограничивался тем, что копался в духовном наследии, оставшемся от когда-то существовавшего здесь еврейского квартала. Он был космополитом и поддерживал связь со многими выдающимися людьми своего времени. В их число входил и некий весьма необыкновенный человек, с которым он довольно активно переписывался.

– Наконец-то мы добрались до сути вопроса, – сказал я, сгорая от желания побыстрее отсюда уехать. – По всей видимости, именно этот человек и был автором тех перевязанных черным шнурком писем, которые исчезли вместе с комодом.

– Вы угадали. А ваше чутье не подсказывает вам, кто был этот человек?

– Мое чутье подсказывает мне, что тут очень сильно пахнет растворителем, который используется для протравки мебели. Рассказывайте быстрее, а то я скоро потеряю сознание и свалюсь с этого стула на пол.

Десместре был так сильно взволнован тем откровением, которым он собирался меня сейчас изумить, что даже не заметил моего ехидства. Своим певучим голосом, ставшим вдруг торжественным и печальным, он произнес:

– Карл Густав Юнг.

Затем он замолчал с таким видом, как будто только что упомянул имя мессии.

Со второго этажа по-прежнему доносились звуки оперы, казавшиеся весьма неуместными при том разговоре, который происходил здесь, в хранилище.

– Это имя вам ни о чем не говорит? – спросил, еле сдерживая негодование, Десместре.

– Мы, американцы, не такие тупые, какими вы нас считаете. Нас в университетах кое-чему учат. Я знаю, что Юнг был довольно эксцентричным коллегой Фрейда, главным образом его интересовало все, что так или иначе относится к эзотерике.

– Позвольте мне сообщить вам об этом выдающемся человеке кое-что еще, – начал горячиться Десместре. – Ему мы обязаны такими понятиями, как «интроверт» и «экстраверт», теорией архетипов, понятиями «коллективное подсознание», «синхроничность»…

– Это все замечательно, – перебил я антиквара, – однако мы здесь не для того, чтобы проводить семинар, посвященный деятельности Юнга. Давайте-ка сконцентрируемся на письмах, которые он прислал нашему каббалисту.

– Меня радует то, что вы – человек дела. Именно это мне и нужно для решения проблемы, которая у меня возникла. Итак, Каравида в течение 1913 года активно переписывался с Юнгом. В нижнем ящике того комода находилось в общей сложности шестнадцать писем, сложенных строго в хронологическом порядке. Я сверил почерк и подписи в них всех с ксерокопиями сохранившихся писем этого швейцарского психиатра и философа и пришел к однозначному выводу: письма, которые я обнаружил в комоде, написал Карл Густав Юнг.

– Думаю, они представляют собой большую ценность для тех, кто изучает его научное наследие, – добавил я.

– Гораздо большую ценность, чем вы можете сейчас себе представить, – заявил антиквар, глядя на меня горящим взглядом. – Во-первых, эти письма охватывают весь 1913 год. Каравида, по всей видимости, потерял связь с Юнгом в следующем, 1914 году, из-за начавшейся мировой войны.

– А чем, собственно говоря, был примечателен 1913 год?

– Сейчас я вам об этом расскажу. Именно поэтому я вас сюда и вызвал. В 1913 году Юнг встретился с Фрейдом в последний раз. Между ними во время той встречи вспыхнула ожесточенная дискуссия, после которой их жизненные пути окончательно разошлись.

– Отсюда следует, – начал рассуждать я, – что в переписке Юнга с Каравидой должны были найти свое отражение факторы, приведшие к разрыву между Фрейдом и Юнгом.

– А вот и нет! – восторженно воскликнул Десместре. – Юнг почти даже и не упоминает в них о Фрейде. Насколько я смог понять из этих писем, Юнг первымнаписал владельцу комода, заинтересовавшись неким исследованием, которое тот уже почти закончил.

– И которое, наверное, имело какое-то отношение к каббале.

– Ну конечно. Каравида поставил себе отнюдь не легкую задачу: вывести из содержания Библии закодированное в ней число всего лишь из четырех цифр – число, которое те, кто составлял Священное Писание, искусно скрыли. Чтобы узнать это число, Каравиде пришлось заняться сложнейшими вычислениями. Об этом его исследовании знал только Юнг.

– Число из четырех цифр? Я не понимаю, какая польза…

– А вы подумайте немного, сеньор Видаль, – перебил меня Десместре. – Что может состоять из четырех цифр?

– Например, 1913 год.

– Именно так. Однако вряд ли он мог иметь большое значение для каббалистического исследования Исаака Каравиды. Каравида искал в Библии гораздо более удаленный от него год. И он нашел его, причем разница составила ровно одно столетие. 2013-й. Вот он, этот год!

– Я ничего не понимаю. Что такого особенного в 2013 году?

– Абсолютно ничего особенного! – воскликнул дрожащим голосом Десместре. – Просто это год, в котором наступит конец света.

Наш разговор был прерван в его самый что ни на есть кульминационный момент зазвонившим телефоном.

Воспользовавшись тем, что Десместре пошел отвечать на звонок в соседнее помещение, я принялся рассматривать хранилище. Здесь находились два обшарпанных шкафа, искривившаяся вешалка с инкрустациями и металлическая этажерка, на полках которой лежали всевозможные предметы: мраморные курительные трубки, фотоаппарат столетней давности, различные пепельницы из зеленого стекла, миниатюрный будильник и какая-то старая фотография в рамке.

Эта фотография привлекла мое внимание, и я, поднявшись со стула, подошел поближе, чтобы получше ее рассмотреть. На ней была запечатлена молодая дама с выразительными черными глазами и красиво очерченными губами. Одета эта дама была в блузку из светлого шелка, на фоне которой четко выделялись темные волнистые волосы. Несмотря на идеальную красоту этой женщины, жившей в далекую эпоху, в ее взгляде чувствовалось что-то тревожное. Возможно, подобное ощущение возникало из-за ее сурового и одновременно бесхитростного взгляда, свойственного тем, кто пытается скрыть свою уязвимость.

Услышав приближающиеся шаги антиквара, я быстренько отошел от этажерки и снова уселся на стул – как будто только что делал нечто зазорное и не хотел, чтобы это кто-то заметил.

– Ничего нового, – сказал антиквар, имея в виду свой разговор по телефону. Ему, наверное, звонили из полиции.

– И здесь тоже нет ничего нового, – ответил я, проводя взглядом по находящимся в комнате старинным предметам.

Десместре, проигнорировав мою плоскую шутку, продолжил наш разговор прямо с того места, на котором он был прерван, – чему я даже обрадовался, потому что это избавляло меня от лишнего словоблудия.

– Мое предложение заключается в следующем, – сказал Десместре, снова усевшись на сундук. – Поскольку грабители наверняка попытаются продать то, что они похитили, в каком-нибудь другом городе, ваша задача будет заключаться в том, чтобы купить у них эти письма. Скупиться я не стану: мы предложим такую сумму, которая заставит их не побояться риска и продать нам письма уже и ближайшее время. Вам прекрасно известно, что похищенные предметы обычно очень долго «вылеживаются» в каком-нибудь укромном месте, и лишь затем их пытаются кому-нибудь продать.

Решив, видимо, что он уже объяснил все достаточно обстоятельно, Десместре стал ждать моего ответа, приглаживая свои блестящие черные волосы. У меня при этом появилось ощущение, что его лицо чем-то похоже на лицо запечатленной на фотографии красивой женщины. Возможно, это была его бабушка или прабабушка – судя по старинности вставленной в посеребренную рамку фотографии.