Чейз не пытался отстраниться.

—   Просто обними меня,— прошептала она, вся подавшись вперед и ощутив, как он напрягся, словно желая отогнать от себя вне­запное наваждение.

—   Я не могу…

—   Прошу тебя!

—   Боже мой, Кэссиди, что ты творишь?

В следующее мгновение она почувствовала на спине его руки.

—   Да, да! — бормотала она, осыпая поце­луями его шею. Он застонал и сомкнул объя­тия. Ей передалась его дрожь. Он наклонил голову и впился в ее губы жадным поцелуем, от которого у нее перехватило дыхание. Она почувствовала, что больше не в силах сдержи­вать желание, и, обвив руками его шею, прижа­лась к нему со всей нерастраченной страстью.

—   Кэсс, подумай…

—   Не думай ни о чем, Чейз. Дай волю чувствам,— прошептала она ему на ухо. Он целовал ее, а руки медленно скользили по шел­ковой блузке, пока не замерли на груди.

Она застонала и, еще крепче прижавшись к нему, стала покрывать поцелуями ее глаза, губы, шею. Блузка сползла, оголив плечо со спущенной бретелькой кружевного лифчика, и его шершавые ладони ласкали ее обнажен­ную грудь.

— Кэссиди, Кэссиди,— как сквозь сон, до­неслось до нее.

Ей показалось, что он по-прежнему сомне­вается в ней, и еще крепче обняла его.

— Молчи. Просто люби меня.

Неожиданно он издал хриплый стон и толк­нул ее на кровать — на свою кровать. Лицо его помрачнело.

— Я не могу! Не теперь…

Острое чувство разочарования и стыда ох­ватило ее.

— Что происходит, Чейз?— с дрожью в го­лосе спросила она.— Скажи, почему ты избе­гаешь меня?..

Но он уже повернулся к ней спиной и стал надевать рубашку, злясь оттого, что не может попасть в рукава. Полотенце упало на пол, мелькнули голые ягодицы; Чейз молниеносно натянул трусы и стал возиться с джинсами — загипсованная нога никак не хотела сгибаться. Он едва не упал, чертыхнулся и, чтобы удер­жать равновесие, прислонился к стене.

— Тебе совсем необязательно одеваться.

— Не могу же я разгуливать по дому на­гишом!

Он нащупал наконец застежку-молнию и остервенело рванул ее вверх.

— У меня кое-что есть для тебя,— вдруг заявил он.

—   Что же? — равнодушно спросила она.

—   Защита.

—   Что за защита?

—   Хорошая защита. От твоего семейства.

— От моего семейства? Ну выкладывай. Чейз быстро справился с ремнем; он был зол — на нее, на себя, на весь свет.

— Разве ты еще не слышала?

— О чем?

Чейз презрительно хмыкнул.

—   Неужели Фелисити со своей любовью к сплетням не преминула позвонить тебе. Хо­тя… может, она еще не говорила с Дерриком. Мы вчера сцепились с твоим братцем. В кон­торе. Короче говоря, он угрожал нам с тобой.

—   Деррик? Он не мог…

—   Мог, Кэссиди. Вчера я зазвал его к себе в кабинет. Хотел припугнуть. Сообщил, что догадываюсь о его причастности к поджогу.

—   Деррик? Но он был дома, с Фелисити…

—   Возможно, но не все время. Я сам видел его на лесопилке за полчаса до пожара.

Она испуганно смотрела на него, не зная, что и подумать.

—   Ты сообщил Уилсону?

—   Нет еще. Я вспомнил об этом совсем недавно: что-то с памятью… Врач говорит, что У меня нарушена способность концентриро­вать внимание на главном. Наверное, я не придал этому эпизоду большого значения.

—   На мой взгляд, с памятью у тебя все в порядке. — Кэссиди недоверчиво покосилась на мужа.

— И я так считал. До вчерашнего дня. Но даже теперь я не могу ничего рассказать Уил-еону, потому что не хочу показаться голослов­ным. Впрочем, я уличил его в растрате.

Кэссиди не верила своим ушам.

—   Ты должен сообщить в полицию.

—   Я так и сделаю, — произнес он, не сводя с нее глаз. — В нужное время.

—   Что тебе сказал сам Деррик?— У нее не укладывалось в голове, что ее брат способен сжечь лесопилку… убить человека… Хотя, по­чему нет? Он всегда отличался жестокостью, всегда считал, что окружающие должны обеспе­чить ему красивую жизнь, что Фелисити готова ради него на все. Ведь она и впрямь пойдет на лжесвидетельство, лишь бы скрыть тот факт, что ее муж — убийца. Ее передернуло от этой мысли.

—   Пока Деррик взял надо мной верх. Даже принял мою физиономию за плевательницу…

Кэссиди задохнулась от возмущения.

—   Ты думаешь, он может…

—   Не знаю. Но я не собираюсь уступать без боя. Пойдем, я тебе кое-что покажу. — Он бросил ей свою спортивную фуфайку, она на­дела ее и вслед за ним вышла во двор, где он уже поджидал ее возле нового грузовичка. Он открыл дверцу, и из кабины выпрыгнула холе­ная немецкая овчарка. — Стоять! — скомандо­вал Чейз, и пес застыл на месте. — Знакомься, Кэссиди. Это Раскин.

Кэссиди невольно рассмеялась, увидев об­ращенный на нее взгляд ясных янтарных глаз.

— Вы должны по-настоящему подружиться друг с другом, а уж Раскин позаботится о том, чтобы никто не околачивался здесь без нашего ведома.

Взглянув на часы и недобрым словом помя­нув мужа, Фелисити вошла в комнату дочери. По ровному и глубокому дыханию Энджелы можно было подумать, что та спит ангельским сном. Однако окно было приоткрыто. Фелиси­ти сразу поняла, что что-то не так. Крадучись, словно шпионка, она подошла к кровати Энд­желы и откинула покрывало. Ее драгоценное дитя лежало в полной экипировке: в джинсах, майке, кроссовках.

— Я знаю, ты не спишь. Хотела потихонь­ку улизнуть из дома на свидание с этим Кат-лером?— Тяжело вздохнув, Фелисити опус­тилась в кресло у окна; Энджела молчала, по-прежнему притворяясь спящей.— Можешь прикидываться сколько угодно — я все равно буду сидеть здесь всю ночь и прослежу, чтобы ты не выходила из дому.

—   Мама, черт побери, сколько можно?..

—   Не смей мне грубить.

Энджела порывисто села и, отбросив со лба темные волосы, заявила:

— А ты не смей называть Джереми «этот Катлер». Чем он тебе не угодил?

— Он тебе не пара. Не забывай, что ты принадлежишь к семейству Бьюкенен!

— А мне плевать!

— Прекрати! Еще одно грубое слово — и я устрою тебе такую жизнь, что ты света белого не взвидишь, не говоря уже об этом Катлере!

Энджела, набычившись, с ненавистью смот­рела на мать.

— Ты не имеешь права запрещать мне!

— Ты так считаешь? — Фелисити не могла допустить, чтобы ею помыкала шестнадцати­летняя девчонка. — Я найму детектива и поза­бочусь о том, чтобы каждый твой шаг был запечатлен на фотографиях. Пусть этот пар­шивец посмеет хотя бы пальцем дотронуться до тебя— я тут же заявлю в полицию. Ты хочешь, чтобы твоего дружка обвинили в изна­силовании? Я ему это устрою!

— Ты не посмеешь!

— Еще как посмею, Энджела. Ты моя дочь, и я готова на все, чтобы уберечь тебя от ошибки.

— Джереми не ошибка!

Фелисити понимала, что Энджела рассуж­дает, как наивный ребенок. Она сама в ее годы считала, что Деррик для нее— все. Разница состояла лишь в том, что Деррик принадлежал к семейству Бьюкенен и с его социальным ста­тусом все было в порядке.

—   А что если я сама заявлю в полицию?

У Фелисити екнуло сердце.

—   С какой стати?

Глаза ее дочери недобро блеснули.

—   Потому что мне кое-что известно про нашего папочку,— заявила Энджела с таким высокомерным злорадством, что у Фелисити мурашки побежали по коже.

—   Что… что тебе известно?— оцепенев от ужаса, спросила она.

—   Не скажу! Я не продаю секреты, мамоч­ка. Но знай, если ты хоть слово скажешь про­тив Джереми, я отплачу той же монетой.

—   Ты маленькая…

—   Поосторожнее в выражениях, мама! — Энджела откровенно издевалась над матерью, искренне радуясь, что так лихо перехитрила ее.

—   Я не понимаю, что такое ты несешь.

—   Ты все прекрасно понимаешь, мамочка. А теперь почему бы тебе не оставить меня в покое? Сделай вид, что все в порядке — что твоя дочь дома, отдыхает, чтобы наутро со свежими силами идти в школу.

—   Я не позволю тебе встречаться с этим мерзавцем!