В воскресенье 29 июля 1912 года в сквере возле кафедры лесоводства, после заупокойного богослужения в институтской церкви (уничтожена в 1930-х годах), стал собираться народ — представители Лесного департамента, Корпуса лесничих, студенты и преподаватели академии, переименованной к этому времени в сельскохозяйственный институт, ревизоры лесоустройства, лесничий и просто московские обыватели. Всем бесплатно раздавалась брошюра «Памяти профессора лесоводства М. К. Турского». Наконец настал торжественный момент и председатель Московского лесного общества профессор Н. С. Нестеров перерезал зеленую ленту. Завеса, скрывавшая новоустроенный памятник, упала.

На высоком мраморном постаменте собравшиеся увидели поясной бронзовый бюст, изображавший ученого во время чтения лекции. На лицевой стороне постамента сверкала золоченая надпись: «М. К. Турскому. 1840–1899». На тыльной стороне другая: «Славному сеятелю на ниве лесной — лесная Россия».

Памятник окропили святой водой и оркестр Александровского военного училища заиграл народный гимн. Затем к почитателям таланта Турского обратился со словом его ученик Н. С. Нестеров:

— Милостивые государыни и государи! В изваянии из бронзы встал перед нами величавый образ дорогого труженика леса. Для русского общества в нем дорог и редкой души человек, и незабвенный педагог, и талантливый ученый. Выдающимися чертами этой самобытной натуры были необыкновенная энергия, беззаветная любовь к делу, независимость и твердость убеждений, безграничная благожелательность к людям и необычайная простота, чуждая всякой фальши и всего показного… Здесь, около храма научного знания, посвященного великому делу служения земледелию России, этот памятник будет напоминать о том, что в разумном сочетании полеводства и лесоводства — залог процветания народного хозяйства, красоты и мощи России.

Нестерова сменил профессор Г. Ф. Морозов:

— Что заставило учеников и почитателей поставить ему памятник? Прежде всего замечательный его нравственный облик, его исконная доброта, чуткость и любовь к людям, его удивительная правдивость… Он был теоретиком и практиком, одним из первых самобытных лесоводов, философом лесоводства. Его сочинения должны быть полностью изданы с комментариями учеников. Его литературная деятельность, как отражение его дум и практической деятельности, должна стать одним из источников лесоводственного образования. Классики не стареют — они вечно юны.

Последним выступил вице-директор Лесного департамента С. П. Троицкий, закончивший свою речь словами:

— Что же скажу в честь незабвенного своего учителя я как один из старейших его учеников, а не как представитель казенного Лесного управления?.. Прости, дорогой учитель. Говорить тебе я больше ничего не стану. Пришел сюда я на склоне своих лет для того, чтобы благоговейно склонить свою седую голову перед светлым твоим образом.

К этим проникновенным словам, после которых возложили венки и все вместе пропели «Гаудеамус», можно добавить немного. Митрофан Кузьмич Турский не совершал в своей жизни экстравагантных поступков, не бил зеркал в «Яре», не слыл блаженным, он даже не увлекался театром и не коллекционировал картин. Его судьба внешне мало чем привлекательна, но именно благодаря таким личностям русская наука еще что-то значит в мире и страну еще не до конца разворовали.

Он родился в ту пору, когда в России впервые робко заговорили о вреде уменьшения лесов. Конечно, большинство обывателей, живших среди невиданных по богатству лесных угодий, только удивлялись (если не потешались), читая в «Московских ведомостях» (10 октября 1842 г.): «Вместе с успехами образованности и умножением народонаселения в городах деревья лишились священного уважения, какое люди имели к ним в первые времена гражданских обществ… Воды Волги и Двины, Рейна и По уменьшились от того, что вырублены леса, находившиеся некогда в равнинах, по которым текут эти реки». Но благодаря таким людям, как Е. Ф. Зябловский, автор старейшего учебника «Начальные основания лесоводства», и В. Е. Графф, посадивший в степи целый лес, началось научное изучение лесных угодий.

Турский, окончив духовную семинарию (где учился и дружил с Помяловским, будущим автором нашумевших «Очерков бурсы») и физико-математический факультет Петербургского университета, вдруг неожиданно изменил свое решение заняться педагогической деятельностью и поступил на офицерские курсы при Лесном институте. Получив чин поручика, служил в Корпусе лесничих, работал по лесоустройству в Пермской и Нижегородской губерниях, преподавал в Лисинском егерском училище под Петербургом. Ездил в командировки в Баварию, Саксонию, Северную Германию для знакомства с тамошним лесным хозяйством. Наконец в 1876 году назначен профессором Петровской академии, где и трудился около четверти века, вплоть до своей кончины.

Турскому принадлежит инициатива посадки леса на опытной даче академии. Этот вековой лес, посаженный им вместе со студентами, частично сохранился до сих пор. Им написаны десятки книг, сотни журнальных статей о древесных саженцах, разведении деревьев, лесоводственных инструментах и т. д. Он был бессменным председателем Московского лесного общества со дня его основания, редактором его изданий. В «Лесном журнале», в некрологе на его смерть, отмечалось, что «это был лесовод-педагог, воспитавший целую школу лесоводов, работающих теперь на пользу русского леса в различных уголках нашего Отечества». «От его бесед, — подчеркивалось в другом некрологе, — веяло умиротворяющей эпической простотой лесов, его лекции носили на себе печать ясности и бодрости лесной природы, в его практических занятиях олицетворялась сама лесная жизнь с ее несложностью и определенностью».

Турский видел в лесе целый мир, полный гармонии и контрастов, и работал на пользу тех, кто будет жить спустя десятилетия после него, ведь могучее дерево растет дольше, чем длится жизнь человека.

Что же сделали мы? Мы превратили результаты трудов отечественных лесоводов в ничто, уничтожив или захламив лесные угодья. Настанет ли пора возрождения памяти об их благородной деятельности на благо России? Настанет ли пора возрождения русского леса?

Главной задачей русского суда на протяжении многих веков было добиться собственного признания подсудимого в виновности, и лишь 20 ноября 1864 года законодательный акт дал возможность обвиняемому иметь своего защитника, не государственного чиновника, привыкшего исполнять приказы начальства, а независимого адвоката.

Русская адвокатура быстро организовалась в сословие присяжных поверенных, обзавелась своими обычаями и преданиями и со временем, подражая Западу, превратилась в касту высокообразованных, хорошо обеспеченных дельцов, противопоставляющих себя государственному судебному аппарату. Как правило, это были интеллигентные люди, либералы, излюбленной темой разговоров которых было поносить правительство. Охрану личности человека они ставили выше закона и справедливости. Их переполняла «святая ненависть», особо блестящими были их речи, когда можно было найти в судебном деле зацепочку, чтобы обрушиться с талантливым негодованием на государственные учреждения. В крайнем случае, злость можно было выпустить на одного из свидетелей, на любого человека, лишь бы он не состоял под их защитой.

Но на первых порах среди русских адвокатов оказалось несколько нетипичных личностей и самая яркая из них — Федор Никифорович Плевако. В отличие от большинства своих коллег он никогда ни о ком из своих товарищей по профессии не отзывался с осуждением или ядовитой усмешкой. Даже государственный строй не ругал! Он умел приходить на помощь людям искренне, посвободному влечению, при этом смущался и предупреждал благодарность фразой: «Отработаете чем-нибудь, родной мой».

Плевако был глубоко религиозен (несколько лет даже состоял ктитором Успенского собора), ярый поклонник судебной реформы эпохи императора Александра II, искренне любил вымирающий и осмеянный разночинцами тип патриархального купца, дружил с людьми противоположных политических взглядов.