Закревский, которого в великосветских московских кругах прозвали Арсеник-паша, не терпел, когда с ним спорили, ссылаясь на законы. «Я здесь закон!» — гордо заявлял он. Его любимыми фразами были: «Не позволю!» и «Вон! Упеку!»

Над ним смеялись за малограмотность, солдафонство, консерватизм взглядов. Когда в начале царствования императора Александра II пошли разговоры и были сделаны первые шаги по освобождению крестьян, Закревский заметил: «В Петербурге глупости затеяли», Герцен в «Колоколе» иронизировал над его приверженностью крепостничеству: «Арсений Андреевич, что это с вами, всю жизнь вы были фельдфебелем и вдруг мешаете освобождению крестьян? К лицу ль вам эти лица? Идти против государя! Против дисциплины!» В другой заметке «Колокола», который взахлеб читался московской профессурой и студентами, утверждалось, что, пользуясь высоким положением, Закревский наживался на казенных поставках сукна и вина. Герцен утверждал, что граф получил отставку за подлог — незаконно выданное разрешение на второй брак своей дочери.

За одиннадцатилетнюю ревностную службу «на благо Москвы» Закревский не снискал ни любви, ни уважения ее жителей. Когда 16 апреля 1859 года его отправили в бесславную отставку, одна из газет ехидно заметила: «Нам пишут из Москвы, что в нынешнем году наступила весна очень рано, так что прежде Юрьева дня выгнали скотину в поле» (день Георгия Победоносца — 23 апреля).

О самодурстве и крепостнических настроениях опального генерал-губернатора со злорадством упоминается в каждой биографической заметке, посвященной ему, уже на протяжении почти полутора столетий. В любой демократической стране, кроме обвинения, слово предоставляется и защите. Но не в России! Дело в том, что ругали Закревского и передовая интеллигенция, и именитое просвещенное купечество. А раз так, мнения доброжелателей графа не принимались в расчет. Но рискнем нарисовать иной портрет самого консервативного московского генерал-губернатора, основываясь на свидетельствах его друзей, сослуживцев и родственников.

Сын небогатого помещика Зубцовского уезда Тверской губернии, Арсений Андреевич вышел в люди своим трудом и тяжкой военной службой, получив боевое крещение при Аустерлице, где во время сражения спас от, казалось бы, неминуемого плена известного генерала графа Н. М. Каменского. В мае 1811 года он назначается адъютантом к военному министру М. В. Барклаю-де-Толли и в марте 1812 года становится директором его канцелярии. Вместе со своим командиром участвует в боях под Витебском, Смоленском и Бородином. О храбрости и исполнительности Закревского Барклай-де-Толли не раз докладывал императору, благодаря чему вскоре он стал одним из ближайших генерал-адъютантов Александра I, а в 1828 году занял пост министра внутренних дел. После ряда неудачных мероприятий по борьбе с холерой в 1831 году Арсений Андреевич вышел в отставку, занялся благоустройством своих имений и вел обширную переписку с закадычными друзьями, среди которых числились поэт-партизан Денис Давыдов, опальный генерал А. П. Ермолов и многие другие замечательные люди XIX века.

Закревский был до изумления честным человеком, он никогда и ни перед кем, включая императора, не хитрил, высказывался открыто и прямо, за что даже одно время состоял под надзором тайной полиции. Когда он как-то, еще живя в Петербурге, отправился в отпуск в Москву, шеф жандармов граф А. X. Бенкендорф уведомлял о нем московского командира корпуса жандармов А. А. Волкова: «Я боюсь, что его привычка кричать против всего не произвела бы дурного впечатления. Этого человека совершенно губит тщеславие, что очень жаль. Напишите мне весьма секретно, как он будет держать себя, кого он будет посещать и увидит ли он своего старого друга Ермолова».

После семнадцати лет частной жизни Закревский был вновь взят на службу и 6 мая 1848 года занял пост московского генерал-губернатора. Он каждый день вставал в шесть часов утра и в течение двух часов занимался в кабинете личными делами (выслушивал доклады по своим имениям и давал распоряжения, писал друзьям). Потом в халате выходил в приемную и с полчаса гулял по комнатам. Одевшись в мундир, в девять часов встречал с докладом дежурного адъютанта, в десять часов — военного и гражданского чиновников особых поручений, потом принимал других должностных лиц и посетителей. В три часа пополудни выезжал осматривать город. Возвращался к обеду, после которого около часа отдыхал. Потом снова уходил в кабинет выслушивать доклады и отдавать распоряжения. И так изо дня в день в течение одиннадцати лет.

К Закревскому смело мог явиться кучер или повар, избитый своим барином. Граф обычно приказывал посадить подателя жалобы в Тверскую полицейскую часть, а тем временем производил негласное дознание и, если инцидент подтверждался, обыкновенно вызывал скорого на расправу барина. Сначала переговоры вел начальник секретного отделения канцелярии Василий Дмитриевич Шлыков, а потом оба шли к графу, после разговора с которым побитый дворовый выходил из Тверской части с вольной в руках или с билетом на свободное проживание.

Закревский по воле государя установил тайное наблюдение за «неблагонадежными». Но при московской лени и преобладании домашних забот над государственными подобное нововведение не изменило обычного уклада жизни, разве что дало пищу дамским да разночинным пересудам. Чиновник особых поручений при гражданском губернаторе И. В. Селиванов вспоминал, как однажды у него в доме появился квартальный надзиратель. «Он чуть не шепотом передал мне, что частный пристав уехал в отпуск, что он правит его должность и что в числе других бумаг он нашел требование Закревского ежемесячно доносить ему о моем образе жизни, знакомствах и прочее. Так как срок этому донесению наступал, а он не знает, как к этому даже приступиться, да и грамоте-то плохо знает, то и просил меня помочь ему написать это донесение. Конечно, я не заставил себя просить другой раз и написал ему в числе посещающих меня знакомых чуть ли не самые значительные фамилии в Москве и самый похвальный о себе отзыв. Старик мой был радехонек, что я избавил его от тяжкой обузы, и ушел от меня с благодарностью».

Добавим, что личного зла Закревский на «неблагонадежных» не таил. Когда, например, узнал, что «потрясателя основ» Т. Н. Грановского в Купеческом клубе обчистили в пух и прах шулера, он, не заглядывая в законы, выслал обидчиков либерального университетского профессора вон из Москвы.

Было множество и других случаев самоуправства Закревского, вернее, подчинения логической правде, а не формальностям.

Один молодой купчик увлекся красивой авантюристкой и в несколько дней загула под винными парами подписал ей векселей на все свое состояние. Очухавшись, по совету добрых людей побежал к генерал-губернатору и рассказал свою нелицеприятную историю.

— А ты не врешь? — спросил граф, не переносивший лжи, и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Все истинно.

— Подожди в соседней комнате.

Курьер вскоре доставил к графу купеческую прелестницу с векселями.

— Покажи векселя. За что он их дал?

— Я получила их за долголетнюю жизнь с ним и за жертвы здоровья, принесенные ему, — протягивая векселя, пояснила прелестница.

Вызвали купца.

— Когда ты с ней познакомился?

— Две недели назад.

Сконфузившейся даме в конце концов пришлось подтвердить слова своего мимолетного ухажера. Тогда граф изорвал векселя и бросил их на пол, то есть совершил самоуправство, беззаконный поступок, который не оправдал бы ни один адвокат. Зато деньги, нажитые купцом и его родителями, не перешли в карман аферистки.

Из бесспорных добрых дел Закревского нужно отметить, что он открыл для прогулок всех желающих москвичей свою прекрасную дачу Студенец с обширным парком за Пресненской заставой (по которой ныне все шире и шире расползается гостиничный комплекс Международного центра торговли). Часто приглашал к себе на обед ветеранов военных баталий, помогал им, устроил образцовую Измайловскую богадельню для престарелых воинов. Беспрестанно требовал от прижимистых богатых купцов пожертвований на богоугодные заведения, отчего те затаили на него обиду, хоть и расставались с деньгами.