Аполлон — основатель городов: Фивы выстроены по его приказу (III 130), стены Трои он сам возвел (XI 194, XII 587), причем здесь он Сминфей. Жрец Аний живет в «граде Аполлона» (XIII 631 и сл.). Сын его Милет дает название городу (IX 444). Аполлон (XV 865) — покровитель дома.

Далее, Аполлон — пророк и вещун. Он возвещает Кад–му основание Фив (III 8—14), приказывает Энею плыть к Италии (XIII 677), в Кларосе известен его оракул (XI 413, XIII 410 и сл.), на о–ве Делосе — его жрец Аний (632, 640). Он говорит устами кумской Сивиллы, некогда им любимой и наказанной отвергнутым богом (XIV 132— 146), в Дельфах Аполлон прорицает римлянам (XV 631 — 644), говорится о святилищах в Дельфах, Кларосе, на Тенедосе и в Патрах (I 515 и сл.), (IX 332, X 168) о властителе в Дельфах и на Делосе. Говорится также и (XV 722) о каком–то неизвестном храме Аполлона в Акциуме. К Аполлону (VIII 350 и сл.) взывает его пророк Мопс.

Аполлон — бог искусства; Орфей — его певец (XI 7 и сл.); Филаммон — поэт, сын Феба и Хионы (XI 303—321). Пан жестоко наказан богом за смелость соревноваться с ним в искусстве (XI 153—179). Прилагательное «апол–лоновский» употребляется (XV 533) в отношении сына Аполлона Эскулапа, (XI 7 и сл.) Орфея, (IX 455) Кавна, его потомка, в которого влюблена его сестра Библида, а также (XI 155) — пения Аполлона и (I 473) мозга его костей, которого коснулась стрела Эрота. Эпитет «Фебов» (Phoebeius) применяется (II 545) к его птице — ворону, (XV 742) Эскулапу–змею и (IX 663) к его внучке Библиде, a Phoebeus (III 130) — к его «жребиям», т. е. к его оракулу (V 389), к его «огням», т. е. к солнечному теплу, (VII 365) к острову Родосу, который был любим Аполлоном.

Итак, в «Метаморфозах» мы имеем большие красочные рассказы, в которых действует Аполлон. Некоторые из них — любовь к Дафне, смерть Корониды, суд над Паном — великолепны и по своей заостренности и жизненному трепету. Здесь, можно сказать, дан Аполлон в психологическом аспекте, как отчаявшийся в любви, оскорбленный изменой женщины, которая родила ему сына, и как оскорбленный в своем достоинстве божественного певца. Одни эти три рассказа дают нам больше впечатления об Аполлоне, чем все римские эпики и лирики, вместе взятые.

Однако в «Фастах», и «Тристиях», и «Посланиях с Понта» Аполлон Овидия бледнеет; и поэт совершенно банально, утратив былой блеск и свободу изображения, дает только ряд упоминаний об Аполлоне.

В «Фастах» лишь однажды вставляется небольшой рассказ о наказании Фебом ворона за то, что тот не принес ему в чаше живой воды (II 243—266). Однажды упоминается лавр, любимый Фебом (III 139), прорицательский дар (II 713), венок на его главе (II 106) и наказание сатиру, спорящему в искусстве с богом (VI 703—710). Коронида родила от него сына (I 291). Аполлон с Вестой поделили власть на Палати–не (IV 951). Остальные места говорят об Аполлоне–Солнце (I 164, 651; III 361, 416; IV 390, 688; V 17, 420, 694; VI 199).

Такое же однообразие в «Тристиях» и в «Посланиях с Понта»: Троя — город Аполлона (1, 2, 5; Trist. 10, 35); ему посвящен храм на Палатине (III 1, 60); он — целитель (IV 3, 78), стрелок и кифарист (Epist. ex Pont. IV 8, 75).

Если коснуться общей характеристики этой мифологии у Овидия, то прежде всего нужно сказать, что Аполлон для него — Солнце, или, как он говорит, Титан. Не чужд Овидий также и перечисления многочисленных хтонических рудиментов, включая, например, разнообразные превращения Аполлона, даже в животных. Обычные функции Аполлона — пророчество, врачевство, художество и стрельба — у Овидия тоже представлены достаточно широко. Но главное заключается в необычайном очеловечивании Аполлона, в превращении его в молодого и влюбчивого юношу–артиста.

Прочитайте указанный выше рассказ Овидия о любви Аполлона к Дафне. Даром что Аполлон несколько минут назад победил Пифона. Даром что он — владетель многочисленных оракулов. Увидевши прелести Дафны, дочери Пенея, он гонится за ней, как «собака за зайцем» (сравнение самого Овидия), он наслаждается ее распущенными волосами, он чувствует теплоту ее тела; и даже когда она превратилась в лавровое дерево, он продолжает обнимать ее и чувствовать биение ее сердца. Он буквально горит страстью к Дафне; и Овидий уже забыл, что говорит о вечном божестве. Прочитайте также указанный выше рассказ Овидия о любви Аполлона к Гиацинту. Тут тоже и любовь, и страсть, и вздохи, и слезы, и объятия. Когда Аполлон нечаянно убил Гиацинта, он стал испытывать по этому поводу отчаянную скорбь, и тоску, и страстно переживаемое горе по поводу невозвратимой потери. Неужели это вечный бог? Да и сам Гиацинт превращается в цветок, предмет воспевания со стороны всех поэтов и художников. Вызывает слезы у Аполлона также и несчастье с Кипарисом, хотя это всего только потеря любимого оленя.

Аполлон в творчестве Овидия уже не бог, а какой–то чувствительный декадент, которого все трогает и умиляет, которому не везет в любви, который зависит от всякого пустяка и который не хуже обыкновенного юноши подвержен всякого рода приключениям, неожиданностям и даже неудачам. Овидий, может быть, и не верит в своих богов, но он их любит, возится со всякими их слабостями, влюблен в их похождения.

Намеки на подобное отношение к Аполлону мы встречали в греческой литературе. Но там это не было дано с такой интенсивностью. Трудно решить, чего у Овидия больше, психологического ли натурализма или эстетизма; любовного украшательства или ученого коллекционерства, бесконечного копательства в субъективных переживаниях или имманентно понимаемой, но все еще объективной мифологии. Все эти черты эллинистической мифологии гениально совместились в этом толстом томе Овидиевых «Метаморфоз». С этим произведением никогда не расставалось культурное человечество, какие бы исторические эпохи мы ни брали. Это не только бездонный подлинник для изучения античной мифологии, но еще и переведенная на язык цивилизованного сознания мифология, которую легко читать и понимать и которая так близка европейскому субъективизму. Для нас же это, конечно, только определенная ступень эллинизма.

г) Тибулл знает о том, как Феб пас у Адмета стада, не будучи в силах вылечиться от любви (II 3, 11 —18). Однако сам он исцеляет и воспитывает других (IV 4, 2—4; 4, 21, 2, 21 и сл.). Он — юноша с прекрасными волосами (II 5, 121 и сл.) и поэт (IV 1, 8; 1, 178; II 4, 13; 5, 65; IV 4, 44 и сл.). Не чужд Феб Вакху: оба они не стригут длинных кудрей (I 3, 37 и сл.); он пророчествует (115, 1 —14), и волю бога можно узнать по расположению внутренностей, по лавру (46—51), по словам Сивиллы (15—45). Любовь может обойтись без стрел Феба (106). У Тибулла находим традиционное совмещение Феба и Солнца (III 4, 21; IV 1, 66; 1, 158) и простое о нем упоминание (IV 1, 145).

Проперций в своих элегиях знает Аполлона чаще всего как поэта и певца. Феб не диктует стихи Пропер–цию (II 1, 3), но дарует песни (I 2, 27). Он — сама поэзия (IV 1, 7), наставник в искусстве (3, 13—26); певец победы у Левкад (11, 69). Вопреки Аполлону поет Проперций (VI 73), он требует у поэта цитру (6, 69), поэт с плектром напоминает Феба (2, 32); к песням поэта Аполлон милостив (VI 133). Он помогает влюбленным (I 8b, 41); сам он когда–то потерпел поражение в любви, споря с Идасом (I 2, 17). Он сохраняет клятву в чистоте (III 32, 28) и покровительствует городам, храмам, морям и берегам. Так, Пергам именуется городом Аполлона (IV 9, 39). Бог также обитает на Палатине (V 6, 11), в Кларосе и на Ортигии, где изображается в храме с матерью и сестрой (III 31, 9—16). Ему посвящены берега Акциума (34, 51, V 6, 67), афамантский берег (6, 15). Он — морской бог (V 1, 3). Ему посвящаются портики (III 31, 3), статуи (31, 5). Он никогда не покинет Авзонию (IV 32, 30). В военных подвигах Феб вместе с римлянами, воодушевляет Августа в битве при Акциуме, сам пускает стрелы во врагов и пророчит им гибель (V 6, 27—57). В этой битве он разбил десять египетских кораблей (6, 67). Наконец, он близок Вакху (IV 2, 7; V 6, 76), именуясь отцом Лам–петии, отождествляется с Солнцем (IV 12, 30).